Прошу, убей меня. - Легс Макнил

Я подумала: какое классное название! Не знаю уж, почему оно казалось таким классным, ведь панки появились гораздо позже. Но звучало очень иронично.

Было в нем что-то такое, знаешь… ведь когда кто-то говорит, что собирается выпускать журнал, ты думаешь, вот, литературное издание. Но Punk, это было так прикольно, так задорно — и так неожиданно, и я решила: отлично, это просто здорово. И сказала: «Ага, я буду писать для тебя», хотя вообще не знала, о чем идет речь.

Пару вечеров спустя я сидела на кухне этой чертовой кинокоммуны, мыла пол, как Золушка, и готовила еду. Легс и Джон пришли и сказали, что собираются сходить в «CBGB», и я подумала: отлично.

Мы вместе пошли в «CBGB» послушать Ramones, и именно тогда-то все и произошло.

Легс Макнил: Мы пришли в «CBGB», и когда шли вдоль стойки бара, я увидел парня с очень короткими волосами и в черных очках, который сидел за столиком. В нем я опознал Лу Рида. Хольмстром гонял ридовскую Metal Mashine Musik неделями. Это был двойной альбом Лу Рида, на котором не было ничего, кроме заведенной гитары. Это было ужасно, кошмарный шум, и именно это, по мнению Хольмстрома, и был главный панковский альбом. Мы всегда лезли с кулаками, когда Джон ставил запись: «Ну блин, выключи это говно!» Вот кем был Лу Рид в моих глазах.

Так что когда я заметил его за столиком, я подошел к Хольмстрому и сказал: «Эй, вон сидит тот парень, о котором ты мне все уши прожужжал. Может, стоит у него взять интервью?» Я подумал, ну, знаешь, раз уж мы все равно здесь… Так что я подошел к Лу и сказал: «Эй, мы хотим взять у тебя интервью для нашего журнала!» Представь, в духе: «Прикинь, чувак?» Я понятия не имел, что мы будем делать. Тогда Хольмстром сказал Лу: «Ага, ты будешь даже на обложке!» Лу просто повернулся и совершенно без выражения сказал: «О, у вас должно быть потрясающий тираж».

Мэри Хэрон: Я пришла в ужас, когда Легс и Джон подошли к Лу Риду и сказали, что хотят взять у него интервью. Я подумала: «Господи, что они творят?»

Потому что Лу был известным человеком, и я подумала: «О, как грубо. Как они себе это представляют?»

Думаю, я благоговела перед Лу куда больше, чем Джон или Легс. Я много знала об Энди Уорхоле, потому что была сдвинута на Уорхоле и я была фанатом Velvet Underground. Так что я пришла в ужас.

Легс Макнил: Пока мы говорили с Лу Ридом, Ramones вышли на сцену. Это было потрясающее зрелище. Четыре яростных чувака в кожаных куртках. Как будто гестапо ворвалось в комнату. Эти были точно не хиппи.

Потом они отсчитали начало песни — «РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ!» — и на нас обрушился взрыв шума: тебя физически отбрасывало назад, как сильным ветром, и только-только я начал въезжать, как они остановились.

Похоже, они все играли разные песни. Ramones устроили на сцене небольшую потасовку. Они так достали друг друга, что все побросали гитары и побрели со сцены.

Это впечатляло. Словно что-то рождается прямо на твоих глазах. Лу Рид сидел за столиком и смеялся.

Джоуи Рамон: Тогда мы впервые встретились с Лу Ридом. Лу твердил Джонни Рамону, что тот играет на неправильной гитаре, что ему надо другую гитару. Джонни не пришел от этого в восторг. Надо сказать, когда он нашел эту гитару, у него было не слишком много денег — он купил ее за пятьдесят долларов. И Джонни нравился «Мосрайт», потому что больше никто не играл на «Мосрайте» — так что это была как бы его фирменная фишка. Поэтому он решил, что Лу — полный отстой.

Легс Макнил: Потом Ramones вернулись, опять отсчитали начало и сыграли лучшие восемнадцать минут рок-н-ролла, какие я только слышал в жизни. Там был и Чак Берри, все, что я у него слышал, и второй альбом Beatles с каверами Чака Берри же. После выступления мы взяли у Ramones интервью, и они оказались такими же, как мы. Они говорили про комиксы и молодежную попсу шестидесятых и были очень циничные и саркастичные.

Мне казалось, что я попал в «Каверну» в 1963 году, и мы только что познакомились с Beatles. Только это была не фантазия и это были не Beatles, это была наша группа — Ramones. Мы не могли затусоваться с ними надолго, потому что нам надо было идти брать интервью у Лу Рида, старого, высокомерного и похожего на чьего-то вредного старого бухого папашку.

Мэри Хэрон: Мы все пошли в «Локал», и ни у кого не было денег, так что мы ничего не могли заказать. Помню, Лу Рид заказал чизбургер, потому что мне дико хотелось жрать. Лу познакомил нас с Рэйчел, первым трансвеститом, которого я в жизни встретила. Очень красивая, но страшная. И точно парень — у Рэйчел была щетина.

Легс и Джон трепались с Лу, так что я села рядом с Рэйчел и спросила, как ее зовут — его, как его зовут — и он ответил: «Рэйчел».

Я подумала: «Ясно». Я не сразу нашлась, что сказать дальше. Наверно, я пыталась с ним поговорить, но Рэйчел была необщительной. Кажется, кроме имени он так ничего и не сказал толком.

Мне не понравилось, как Джон и Легс задавали вопросы Лу. Это было очень непрофессионально. Они могли спросить: «Какие гамбургеры ты предпочитаешь?» Уровень студенческой журналистики. Я подумала: «Господи, что это за ребята? Что они творят? Зачем вы задаете эти идиотские вопросы?»

Потом Лу Рид продемонстрировал свою хваленую вредность. Он крепко наехал на Легса. Очень грубо. И я из-за этого очень напряглась. Мне казалось, что он давит на людей. Но Легсу и Джону все было пофиг.

В целом ночь получилась выдающаяся, представь — увидеть Ramones, познакомиться с Лу Ридом… Помню, думала: «Господи, подождите, вот расскажу дома, что познакомилась с Лу Ридом!» Именно это и крутилось у меня в голове: «Подождите, вот расскажу людям…»

Но потом, так или иначе, из-за того, что Лу начал наезжать или ему все надоело, или еще что, но вечер закончился на дурацкой ноте. Лу стал злой, как крыса. Не помню уже почему. Он очень разозлился на Легса, он его просто возненавидел.

Но когда мы вышли на улицу, Джон Хольмстром заскакал от восторга, и я подумала: мол, не понимаю я его. Откуда такое счастье?

Я не понимала, с чего он, собственно, радуется? Что мы получили в итоге? Наезды Лу?

Легс Макнил: Хольмстром прыгал с воплями: «У нас на обложке будет Лу! У нас на обложке будет Лу!» Я не понял, что его так возбудило. Я просто сказал: «Ага, а ты видел ту телку, которая была с ним?»

Мэри Хэрон: Когда я закончила писать статью про Ramones, было уже поздно, и я ночью пошла через весь город, чтобы отнести ее в «Свалку панка», офис Punk на Десятой авеню. Пришлось пройти десять авеню — ну, с одной стороны города на другую.

Это было время «Таксиста»;[53] представь, пар поднимается из люков. Это был прекрасный образец странной нью-йоркской ночи, а «Свалка панка» была невероятным местом. Она смотрелась, как кадры из «Бэтмена». Это была витрина под рельсами на Десятой авеню, с закрашенными окнами — словно пещера. И вот я нашла дверь: внутри горел свет, Джон Хольмстром в очках сидел за столом и рисовал макет обложки для интервью с Лу Ридом — первый выпуск Punk.

Он показал его мне, и это оказалась карикатура! Я пробежала глазами интервью Лу Рида. Насколько я поняла, все, что было оскорбительным, постыдным и тупым, все работало в нашу пользу. И именно тогда я поняла, что Punk сработает.

Легс Макнил: Следующее, что мы проделали, — это вышли на улицы и заклеили весь город объявлениями, где было написано: «БЕРЕГИСЬ! ПАНК ИДЕТ!» Все, кто их видели, говорили: «Панк? А что такое панк?» Мы с Джоном смеялись. Мы думали: «Ну, скоро вы узнаете».

Дебби Харри: Джон Хольмстром и его живая карикатура, Легс Макнил, как два маньяка, носились по городу и развешивали объявления, что, мол, «Панк идет! Панк идет!». Мы думали, что это окажется еще одна говенная группа с еще более говенным названием.

Джеймс Грауэрхольц: Я жил в Бункере, это чердак Джона Джиорно на Бауэри, 222, который стал домом Уильяма Берроуза в Нью-Йорке. У нас с ним была любовь, а когда любовь закончилась, я начал на него работать. В то время Берроуз еще не был известен. Точнее, Уильям Берроуз был всемирно известен, но мало кто знал, кто это такой. Уильям как бы считался уже отработанным материалом. Ему поклонялись, но его книги уже не переиздавали. Так что я начал воспринимать себя как импресарио Уильяма, а он начал воспринимать нас как эдакое симбиотическое партнерство.

В конце 1975 года я пристрастился ходить в «Фебу». «Феба» была местом антибродвейской театральной тусовки, рестораном выше по улице. «Феба» стала моим вторым домом. И на моем коротком пути от Бункера до «Фебы» я шел мимо столбов, на которых были наклеены плакаты: «Панк идет!»

И мне нравилось, с первого же момента, как я увидел эту надпись, я подумал: ПАНК ИДЕТ! Я думал, что же это будет? Группа или что?