Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

– Злой Филюшка, безжалостный… Ножиком орудует, как чиновник перышком…

– Как держали с ним связь?

– Какая связь, Родион Георгиевич, являлся сам, когда вздумается… Надо найти его, иначе убьет Корпия, зарежет блаженного, душу невинную, негодяй законченный, – убеждал он, надеясь, что сыщик попросит помощи в розысках. А уж они разыщут. Только бы Филюшке в тюрьме оказаться. Уж там Обух до него доберется. Там ему деваться некуда, и ножичка при нем не будет. За все ответит… Ну и зухер ему должен будет. Тоже пригодится.

– Не убьет, – ответил Ванзаров как отрезал.

Обух насторожился.

– Это почему же?

– Он ему нужен. Живым. Подробности не спрашивайте…

– Ну, воля ваша… Так что же делать-то теперь?

Ванзаров размял замерзшие руки, хоть и в перчатках.

– Не сделайте ошибку, Семен Пантелеевич, – сказал он, будто наставляя.

– Это какую же?

– Не пытайтесь найти Почтового… Людей потеряете и его спугнете. Он отчаянный, терять ему нечего. А вам есть. Рана заживет. Только не забывайте ходить к доктору на перевязку… Примите мои поздравления с праздником… Благодарю за помощь…

Ванзаров приподнял модную шапку, чуть поклонился и пошел к выходу. Ничего не боясь и не оглядываясь.

Обух смотрел ему вслед и не мог решить: злиться на зухера или восхищаться? Такой необыкновенный человек. Редкий в наше смутное время… Вот только не понимает он кодекса воровского: у них за порезанную щеку подставлять другую не принято. Даже в великий праздник.

Праздник был испорчен. Отстояв вечернюю службу в Казанском соборе вместе с высшими чиновниками Министерства внутренних дел и получив поздравления от министра Горемыкина, улыбаясь, пожимая руки и поздравляя ответно, Сергей Эрастович приехал домой в отвратительном настроении.

Радости не было в помине. Торжество отравляла тревога: как там Самбор? Зволянским овладело странное беспокойство, причин для которого не имелось. Варшавский гость под надежным присмотром, о его визите неизвестно. Да и откуда может грозить опасность? Слащавый мальчишка всего лишь спирит, маг, жулик. Ну какое и кому до него может быть дело?

Чем больше убеждал себя Сергей Эрастович, что для беспокойства нет причин, тем больше не находил себе места. Дошло до того, что он чуть не приказал кучеру поворачивать к «Англии». В последний миг счел это окончательно невозможным. Что подумают филеры, когда посреди ночи явится директор Департамента? Подумают: уже успел отметить праздник. Ничего иного…

Дома праздничный стол ломился от закусок, яств, бутылок и хрустальных графинчиков. Супруга постаралась. Рюмка и еда не шли в горло. Выпив что-то сладкое и закусив грибочком, Сергей Эрастович расцеловал жену, сослался на жуткую усталость и отправился в спальню. Он не заснул, а провалился в мучительную дремоту, в которой мельтешили гадостные видения. То за ним летела рука и показывала кукиш. То он бродил по каменным коридорам среди множества поворотов, не находя выход. То ему встречалось существо с телом человека и головой быка. Существо разевало пасть, чтоб сожрать крохотного Сергея Эрастовича, но ему удавалось сбежать. То виделась вовсе несусветная чушь.

Утро он встретил невыспавшимся. Тревога не покидала. Зволянский подошел к столу, съел кусок чего-то безвкусного и окончательно убедился, что не сможет принимать визиты и веселить гостей за столом. Он надел будничный сюртук и приказал подать карету.

К «Англии» Сергей Эрастович подъехал, когда свет утра еще не смахнул ночную вуаль. Как написали бы в слезливом романчике. Не в нашем, разумеется…

Швейцар открыл ему дверь, поздравил с праздником и не получил на чай. В холле было пусто. Витал запах пролитого шампанского и ночного разгула. Зволянский огляделся. Филеры на местах. Двое сторожили главный вход, один у лестницы, четвертый у дверей ресторана. Двойной состав. Свежие и бодрые, видно, что сменились недавно. Изображают господ, страдающих бездельем: покуривают папиросы, держат газеты.

Проверять их не пришлось. Старший наряда заметил высокое начальство, подошел, отдал поклон и представился: старший филер Игнатов.

– Как положение? – спросил Зволянский, принюхиваясь к волнующим ароматам.

– В полном порядке, ваше превосходительство, – выученно отрапортовал Игнатов. – Объект наблюдения Призрак находится у себя в номере, происшествий нет.

Сергей Эрастович невольно отметил: филеры – мастера давать клички. Как верно улавливают самую суть человека. Одно слово, а сразу понятно, о ком речь. Не спутаешь.

– Когда заступили на дежурство?

– В семь утра, как полагается.

– Что передала ночная смена?

Игнатов вынул филерский блокнот, незаменимый помощник слежки.

– Ничего существенного.

– Доложите подробно.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – филер подтянулся. – В три часа дня Призрак общался с портье. Хотел узнать, какие рестораны в столице лучшие.

– Далее…

– В пять вечера Призрак направился в ресторан. К нему попыталась приблизиться некая барышня, но попытка была пресечена.

– Кто такая? – с некоторым интересом спросил Зволянский. Барышни до сих пор его интересовали.

– Рыжая, примерно двадцати пяти лет, курит папиросы «Нимфа».

– Что ей надо было от… от Призрака?

– Поклонница. Узнала Призрака… Вероятно, хотела получить автограф…

– Нехорошо, очень нехорошо… Задержали?

Игнатов выглядел смущенным:

– За что? Она вела себя прилично.

– Нарушена секретность… Пойдет болтать.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, старший смены описал мне ситуацию. Они приняли меры, чтобы барышня молчала и больше здесь не появлялась.

– Это какие же?

– Ей было заявлено, что она ошиблась, обозналась. А если еще раз сунет нос в гостиницу, ее арестуют как бланкетку.

Филер был доволен расторопностью коллеги. Зволянский не нашел сил ругаться: какой смысл бранить подчиненного, который пересказывает чужую глупость. Хотя сам в нее верит. Все-таки наивность и мягкость нравов в полиции царит изумительная. Надо с этим заканчивать. До добра не доведет.

– Будем надеяться, что так, – сказал он. – Что еще?

– Призрак съел легкий ужин в одиночестве и вернулся в номер, – доложил филер. И закрыл блокнот. Что означало: более событий не имеется.

– Больше не спускался? – спросил Зволянский, испытывая сомнения. – Даже в праздничную ночь?

– Никак нет, ваше превосходительство. Старший смены подтвердил.

Это было странно. Молодой человек избегает праздника, проводит ночь в номере, как монах. Может, колдовал помаленьку? Или показывает польский гонор, игнорирует русское Рождество?

– К завтраку не спускался?

– Никак нет… Не зафиксировано.

Сергей Эрастович прикинул: юноша без еды более пятнадцати часов. Допустим, вода у него в графине. Мог у коридорного чай заказать. Но все же столько времени на голодный желудок… Молодой человек, организм требует… Или спириты ду́хами питаются и сыты?

Беспокоить бесценного гостя не хотелось. Но и копить сомнения тоже. Зволянский решил оказаться невежливым, чем известись нервами. Поднимется в номер, поздравит с праздником, спросит о желаниях и со спокойным сердцем поедет домой завтракать.

Оставив Игнатова на посту, Сергей Эрастович поднялся на второй этаж. Собрался с духом и постучал в номер 202. Выждав, сколько хватило терпения, постучал снова. И в третий раз ему никто не ответил. Коридор был пуст, коридорный где-то отсыпался. Зволянский воровато оглянулся, недостойное поведение для директора Департамента, и потянул на себя дверную ручку. Она бесшумно поддалась.

– Господин Самбор, спите? – нарочно громко спросил он, не заходя через порог.

Шторы были задернуты. Света от двери хватило. Сергей Эрастович замер, не в силах понять и принять представший ужас. Он так испугался, что не мог шевельнуться. Захотелось проснуться. Чтобы сонный кошмар сгинул, как в детстве. Счастье невозможное. Проснуться нельзя. Зволянскому предстало очевидное, но невероятное.