Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пеппо сделал паузу.
— А как клирик назвался? — осторожно спросил он.
— Отец Руджеро, — ответила Паолина и вздрогнула, ошарашенно глядя на оружейника. Тот взвился на ноги, опрокинув табурет.
— Как?! — прорычал он, вдруг придя в непонятную ей ярость. — Как этот шлю… сво… как он тебя нашел, черт бы его подрал?!
— Пеппо… успокойся… — пролепетала девушка. — Я же сказала, в инквизицию поступил донос со всеми именами. Чего ты так вспыхнул? Этот монах не сделал мне ничего плохого.
— Ничего плохого?.. — протянул падуанец с ядовитым сарказмом. — Ну конечно. Он всего лишь посвистывал тому сукину сыну, которого ты называешь Кнутом. Сам-то в стороне стоял, чист, как голубь.
Паолина помолчала, задумчиво глядя куда-то в угол. А потом мягко взяла Пеппо за локоть:
— Сядь. Я не знаю, кто из нас и в чем ошибается, только в одном я уверена. В тот день в лесу я не запомнила лица, но никогда не забуду голос. Это был не отец Руджеро.
Оружейник, только что полыхающий бешенством, замер. Затем поднял табурет и медленно сел напротив девушки.
— Не может быть! — отчеканил он.
— Совершенно точно. И еще. Я говорила тебе о какой-то странности, помнишь? Так вот. Он был в сапогах. В дорогих и красивых. Черных сапогах с бордовым кантом по шву. Разве братья-монахи носят сапоги?
— Братья-монахи и девиц не… — Пеппо резко сжал губы, и по лицу прошла судорога. А руки` вдруг коснулись сухие настойчивые пальцы.
— Да успокойся же! — повторила Паолина и чуть крепче сжала его ладонь, будто слегка натягивая узду. — Мне страшно, когда ты такой.
Эта фраза прозвучала ребячливо, но девушка тут же ощутила, как рука оружейника расслабилась и натянутые струнами сухожилия ушли под кожу.
— Страшно?.. — тихо и растерянно переспросил Пеппо. — Неужели ты думаешь, что я могу тебе навредить?
— Нет, — возразила послушница, — ты можешь навредить себе. Я уже знаю тебя, падуанец. Ты быстро принимаешь решения и не тратишь ни секунды, чтобы подумать, какую цену за них заплатишь.
Юноша промолчал, и Паолина, ощутив неловкость, поспешно отстранилась. Но Пеппо вдруг потянулся следом, перехватывая ее руку. Осторожно скользнул большим пальцем вдоль запястья. Медленно, словно хиромант, провел вверх по ладони, ощупывая мозоли и следы порезов, прорисовал ложбинки меж фаланг, очертил форму каждого ногтя, задержался на шраме от ожога и снова двинулся к запястью.
Паолина не отнимала руки, следя за бережными движениями длинных смуглых пальцев и внутренне сжимаясь от странной смеси чувств. Собственная рука, отчеркнутая у запястья черным рукавом монашеской туники, вдруг показалась ей вызывающе обнаженной и непривычно маленькой в объятиях мужской ладони, а эта сдержанная ласка — почти бесстыдной. Глупо… Это ведь всего лишь рука.
А пальцы Пеппо подкрались к кромке рукава и медленно обрисовали его грань. Девушка прерывисто вдохнула и попыталась отнять ладонь. Повисла скованная пауза, и молодой человек мягко проговорил:
— Не бойся меня. Никогда. Господи, ты такая хрупкая. Запястье еще тоньше, чем прежде. Рубцы на пальцах. Паолина… — Он запнулся, прикусил губу, словно мучительно ища какие-то неуловимые, ускользающие слова. А потом задумчиво добавил: — Ты красивая.
Это прозвучало так неожиданно, что она ошеломленно моргнула и вдруг расхохоталась:
— Ох, Пеппо! Шутник… Я разве не успела тебе прочесть, что будить в других гордыню — это грех?
— Я не шучу, — спокойно промолвил Пеппо, и девушка оборвала смех, все еще улыбаясь.
— А я не красивая, — возразила она, вдруг ощущая, как ее затапливает непривычная легкость. — Правда. Раньше я очень печалилась по этому поводу. А теперь это не важно, и… знаешь, в этом есть своя прелесть.
Но оружейник усмехнулся:
— Ты просто меня не понимаешь. Я не умею объяснить. Но я никогда не знал никого… и ничего красивее тебя.
Паолина отвела глаза. Наверное, это смешно. Нелепо, странно, глупо. Столько мечтать об этих словах и услышать их, будто в издевку, от слепого. А внутри мерно колотилось что-то больное, горячее и бессмысленно-упоенное. И невзрачная дочь барышника Кьяри сейчас почему-то думала только о том, что плясун все же позвал ее на свидание, а все прочее было неважно.
Глубоко вздохнув и сглатывая стоящий в горле дурацкий ком слез, она стянула с головы велон и бросила на стол.
— Сестры без конца талдычат, что не все полагается понимать, иногда нужно просто верить. Вот и я просто тебе поверю. — Она сделала паузу, уже едва различая в темноте его смятенное лицо. — Пеппо, можно я зажгу свет?
Оружейник повел головой, словно просыпаясь:
— Что?.. Господи, конечно, можно! Прости, я неотесанный болван. Я даже не спросил, не голодна ли ты.
Паолина беспечно пожала плечами, зажигая свечу:
— Ну, на обед в госпитале я, вероятно, опоздала.
А Пеппо по-мальчишески лукаво улыбнулся в ответ. Нащупал на столе корзинку и подтянул поближе.
— Загляни сюда! — заговорщицки предложил он.
— О боже! — услышал оружейник. — Пирожки, персики, изюм… Я не пробовала всего этого с самого Гуэрче. Да ты только с виду скромник, падуанец!
Юноша усмехнулся:
— Это меня знакомый лавочник побаловал. Я иногда берусь подсобить по мелочи. Ножи заточить, разгрузить товар. А мессер Барбьери и его дочь — люди не мелочные.
— Барбьери… — Паолина покачала головой, надкусывая пирожок. — а ведь это благодаря его дочери я нашла тебя, Пеппо.
Она сама не думала, что в ожидании его реакции на эти слова у нее что-то неприятно сожмется внутри. Но оружейник лишь снова улыбнулся:
— Вот оно что! Мы с Росанной друзья. Ты всерьез понравилась ей, раз она меня выдала.
Паолина доела пирожок и машинально облизнула кончики пальцев.
— Очень вкусно… — пробормотала она, вдруг снова смущаясь, и тут же почти невольно добавила: — Между прочим, я пеку не хуже. Только скоро, наверное, вовсе разучусь. В госпитале не до пирогов.
Неудачная фраза. Девушка сразу же поняла это, увидев, как улыбка Пеппо погасла и он беглым жестом потер переносицу, отводя лицо. Но как же не хотелось дать остыть той теплой и легкой непринужденности, которая разлилась между ними в последние минуты…
Паолина придвинулась ближе.
— Послушай, Пеппо, — серьезно начала она, — нам пора покончить с этим. Ты знаешь, я встретила за эти месяцы уйму людей и очень много узнала о них. У нас есть один пациент, совсем мальчик, ему четырнадцать. Его старший брат воевал где-то во Франции. Захворал там холерой и умер. Младший был в отчаянии и не придумал ничего лучше, чем сбежать
