Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер

собой гулко хлопнувшую дверь и устало осела на пол у стены. А из-за поворота уже приближался пляшущий отсвет фонаря. Паолина равнодушно смотрела, как оранжевые ромбы мечутся по стене, когда из коридора выскользнула щуплая фигурка.

— Господи! Пришла! — надрывным шепотом прокудахтала она, и девушка узнала сестру Оделию. Она начала медленно подниматься с пола, сумрачно уставившись на старую монахиню. Паолина решила не оправдываться: все равно ей нечего сказать, а на складное вранье нет ни сил, ни фантазии. А сестра Оделия подошла вплотную, помогла девушке встать и вдруг, приблизив бледные морщинистые губы прямо к велону прислужницы, шепнула:

— Нашла сокола-то?

Паолина ощутимо вздрогнула, машинально отшатываясь.

— Чего сбледнула? Детка, я седьмой десяток лет землю грешную топчу. Меня на снятом молоке не проведешь.

Неспешно бормоча, сестра Оделия вдруг сгребла края велона девушки и грубо потормошила черное полотнище, отбросив его на одно плечо.

— Так, теперь вот, к затылку прижми да хромать не забывай! — строго велела она Паолине, протягивая ей влажную тряпицу. Девушка, порядком ошеломленная всеми этими манипуляциями, послушалась, а монахиня подхватила ее под руку и поволокла по коридору.

Паолина и прежде знала, что в госпитале глаза и уши есть у каждого кирпича. Вот и сейчас навстречу невесть откуда уже неслась сестра Стелла, заламывая руки.

— Пресвятая Дева, тебя где ж лихо носило, окаянная! — заголосила она. — К умирающему пошла да как в воду канула! Я уж места себе не находила!

— Тише, сестра! — раздался звучный голос, и Стелла замерла в нескольких шагах от Паолины. — Ступай, тебя пациенты ждут. Я сама с душой заблудшей потолкую.

С лестницы, ведущей во второе крыло, медленно спускалась сестра Юлиана. Ее лицо было бледным и усталым, на фартуке виднелись кровавые следы.

Паолина сжалась под взглядом суровых серых глаз, в горле застрял какой-то жалкий лепет, а затылок уже совершенно непритворно заныл. И тут сестра Оделия неожиданно выступила вперед и обвиняющим тоном заговорила:

— Ну, я кому полдня толковала: погреб надобно проверить? Вы тут пока чертей по углам искали — бедняжка внизу без сознания лежала. Эвон, подол порван. На лестнице оступилась да ахнулась аккурат промеж бочек с маслом. Хвала Господу, не прямиком об них! А то б не сверкать тебе сейчас глазами, сердешная, а девочку для заупокойной обряжать!

Сестра Юлиана поморщилась, словно от головной боли:

— Какой погреб, сестра Оделия? Паолина исчезла после полудня, никому ничего не сказав. Мы обыскали все крыло. Она не явилась к мессе, не выполнила и половины работы, я уже не говорю о ее епитимье.

Наставница перевела глаза на девушку, но Паолина лишь тихо пробормотала, опуская глаза:

— Вы еще утром велели мне принести из погреба бутыль со щелоком, сестра Юлиана. Я… простите, я…

Она осеклась, глядя в пол и видя, как к ней вплотную приближается черный подол. Потом жесткие пальцы взяли ее за подбородок, и прислужница робко подняла глаза.

— Ты, оказывается, не только дерзка и перечлива, но и весьма неуклюжа, Паолина… — протянула сестра Юлиана, с сомнением всматриваясь в застывшие глаза девушки, а потом небрежно вырвала из ее руки влажное полотно. — А за безалаберность и нерадение надобно отвечать, а не лопотать оправдания.

Но тут по запястью монахини вдруг крепко прошлись сухие старческие пальцы, понуждая ее отпустить подбородок Паолины.

— Ишь, какая! — отрезала сестра Оделия. — Голова уже седая, а память все девичья. Будто я не помню, как тебя саму в монастырь привезли, а? Вся от слез опухла, на ногах не стояла, ложку удержать не могла. Не я ль с тобой нянчилась? Оставлять одну боялась, как бы из петли потом не вынимать! А теперь куда ж там — полководец, ни дать ни взять!

Ноздри сестры Юлианы дрогнули:

— Сестра Оделия, я помню ваши благодеяния. Но я наставница и не могу быть слепой.

— Конечно, намного удобней быть глухой, — кивнула пожилая монахиня, — а потому назови меня старой лгуньей и ступай, ищи для девочки наказание по заслугам. Да, и не забудь ее высечь, когда она упадет в обморок посреди стирки из-за того, что ей не дали даже компресс от ушиба затылка. За нерадение.

Паолина ощутила, что прямо сейчас провалится сквозь плиты пола в пресловутый погреб и оправдает басню сестры Оделии. Но сестра Юлиана лишь задумчиво посмотрела на старушку.

— Вы специально стыдите меня у нее на глазах, сестра Оделия? — проговорила она тихо и мягко. — Вы хотите, чтоб она никогда больше не смогла меня уважать?

— Я хочу, — с неожиданной суровостью ответила монахиня, — чтобы она видела в тебе человека. Чтобы знала, как похоже начались ваши пути и чего ты сумела достичь усердием и верой.

Я хочу, чтоб она стремилась тебе подражать, а не боялась тебя, как ожившей кочерги. Если, конечно, ты оставишь ей право на человеческие несовершенства, а не лишь на тупую безупречность каменной колонны.

Сестра Оделия постучала пальцами по стене и скрестила руки на груди. А наставница долго смотрела куда-то вдаль между старушкой и Паолиной. Потом вздохнула, потянув за тесемки фартука.

— Осмотрите девушку, сестра. Мне еще нужно к двоим недужным. Паолина… будь осторожнее.

Шаги сестры Юлианы все глуше отдавались под высокими сводами, а девушка медленно обернулась.

— Благодарю вас, сестра Оделия… — прошептала она. — Мне так стыдно перед вами.

— Нечего тебе стыдиться. Те, за кем твой паренек теперь помои разгребает, небось не стыдились. Ступай-ка, милая, поспи. Завтра обо всем подумаешь. А Юлианы не робей. У ней на душе такие щербины — не дай никому Господи.

…Да, ей, конечно, стоило поспать. И обо всем подумать можно было завтра. Но, лежа в темноте своей тесной и неуютной келейки, Паолина неуместно размышляла об узоре, вышитом на лифе Росанны.

Глава 14. Просто игрушка

Конь был чудо как хорош. Годелот ласково погладил теплую глянцевую конскую шею. Он всегда любил лошадей и порядком скучал по ним в Венеции.

Шотландец не знал, оправдан ли был его спектакль с купеческим караваном. Возможно, он преувеличивает и Орсо не вздумал бы посылать за ним шпионов. Но последние месяцы сделали Годелота подозрительным, и он предпочел покинуть окрестности Венеции, не вызывая лишних вопросов. На скудные подорожные деньги можно было безбедно добраться до Феррары и обратно, но уж точно не на коне… Поэтому путь до первой же деревни юноша проделал в тряской телеге. Там он распрощался с любезными купцами, занял у барышника крупного каракового жеребца, мысленно ужаснувшись цене, и рассчитывал прибыть в Бурроне не позже завтрашнего дня.

Первые лиги Годелот гнал коня вскачь, держась главного тракта,