Северянин (СИ) - "Nnik"

          — Молчи!

          — А вот и не стану! Мерзкий, грязный! Сам уже всех баб не помнишь, с коими спал! Вонь, вонь преступлений наполняет твои покои! Боги накажут тебя! Не попадешь в Асгард ты, — хлесткий удар, и уже окровавленные губы продолжают: — Стенать тебе на берегах мертвых.

          — Кто силен — тот берет, кто победил — тот прав.

          — Думаешь, вечно сильным быть?

          — Я конунг, женщина, конунг!

          — Недолго остается тебе, попомни! Широко простирается терпение людское, подобно ветвям Иггдрасиля, только и ему предел есть.

          — И что будет? Что? Крестьяне, машущие вилами, ко мне пойдут?

          — Брюньольв, супруг мой пред людьми и пред богами, поведает всем, он не побоится…

          — А ты? Ты, дура, не боишься гнева моего?

          — Нет правды в гневе твоем, нет и страха у меня в сердце! А ты, конунг, трус. Трус! Дрожащий трус! Можешь брать, можешь притворяться сильным да бахвалиться этим, но никогда не тронешь то, что принадлежит могучему человеку!

          — Ничего не боюсь я, — зашипел Хакон, — ничего! Была бы мужем ты, уже бы мертвой лежала.

          — А ты не пугай! Ты докажи, удаль свою да бесстрашие яви, — пристально, въедливо глядя в глаза Хакону прошептала Аста.

          — Я покажу, покажу…

<center>***</center>

          Нежное свежее мясо источало сладкий запах костра, хмельная бражка весело плескалась в грубой глиной кружке, нехитрая песня лихо струилась по дому, и Норд счастливо и довольно глядел на улыбающегося друга. Было как-то на редкость хорошо и спокойно. Даже во владениях Ивара он не мог так расслабиться. Не хватало там простоты, незатейливости. А Норд хоть и рос в доме тэна, а все был ближе к крестьянам.

          — Сделай что-нибудь со своим лицом, — жарко дыхнул в ухо Торвальд.

          — Зачем?

          — Ну, ты весь такой счастливый-умиротворенный сидишь… так и хочется куда в сторонку оттащить, да как следует…

          — Тише, ты! — шикнул Норд. — Думай, чего болтаешь.

          — Да не слышит ж никто, — Торвальд присел.— А может, правда, пойдем уже? Хозяева нам, добрые люди, комнату отдельную дали. И болтать все, что вздумается, можно будет, да и не только болтать…

          Норд раздраженно ткнул Тормода локтем в бок:

          — Куды ты так спешишь, неугомонный? Посиди чуток, поешь вот, попей. На хозяйку посмотри, дурень. Где еще красоту такую увидишь, а? Правду сказал Ивар… звезда!

          — Нет, каков наглец! — возмутился Торвальд. — Я ж ревновать буду!

          — Что? — захохотал в голос, шептавший до этого Норд.— Точно дурень! Я ж ничего не говорю, когда ты морем любуешься иль еще чем…

          — Не надо ли чего нашим любезным гостям? — подплыла хозяйка дома, первая краса Лундара. Колыхнулись необычно темные, лишь слегка отливающие медью волосы, сверкнули зеленые, как море в сумерках, глаза.

          — Благодарим, все просто великолепно. И угощение, и общество!

          Гудрун улыбнулась:

          — Сразу видно, высокие гости, с конунгом водились. Как губы разомкнут, речи сладкие, что мед, польются.

          — Да этот, — кивнул на Норда Торвальд, — кого хошь заболтает.

          — И это тоже дар богов.

          — Но не сравнимый с тобой, хозяйка. Сияние твоей красоты всю Норвегию греть может.

          — И от красоты, порой, бед больше, чем радости.

          — И все же… глядишь на тебя, и душа поет!

          Торвальд тихо рыкнул и, заискивающе глядя на Гудрун, затараторил:

          — Ты уж извини, хозяюшка, да устали мы шибко. Позволь спать отправиться.

          Гудрун удивилась, но отвела гостей спать, одеяла дала.

          — Ты чего творишь? — рыкнул Торвальд, прижимая Норда к стене. — Согреет тебя красота ее? Лучше меня согреет?

          Губы к губам, тело к телу, глаза в глаза, дыхание сбито.

          — Знаешь же… что нет…

          — Неуж? — наигранно удивляется Торвальд и целует. Стискивает плечи, гладит грудь, опускает руку вниз, приподнимает край рубахи, скользит пальцами вдоль кромки штанов. Резко развязывает шнурок, тянет штаны вниз, кладет ладонь на пах, легонько сжимает. Отстраняется и пытается отойти. — А может, вернемся? Ты же не хотел… спать.

          Норд закатывает глаза и шагает вперед, толкает Торвальда, валится за ним на постель.

          — Ну чего ж ты хочешь-то, а? Чтоб я тебе говорил, какой ты красивый? Что у тебя тело, как у бога? Как у Тора, с мускулами, натренированными в кузне. Или что у тебя самые мягкие волосы, в которые хочется зарыться пальцами, за которые хочется потянуть, чтоб ты задрал свою голову, и можно было прижаться губами к твоей шее… А да, конечно, губы… сладкие, вкусные… не оторваться. И самое главное… горячие… ты весь горячий. Такой жар ничем не затмишь… Ты хочешь, чтоб я так говорил? Или все же не гово…

          — Хватит болтать, — прохрипел Торвальд и прижал Норда к груди, начал вылизывать щеки, подбородок. Норд прикрыл глаза, откинулся на спину, расслабляясь. Как же хорошо… Только штаны на коленях сбились, мешают! Брыкнув ногами, он их скинул, полез раздевать Торвальда. Тот вроде и помогать ринулся, но почему-то только мешал.

          — Еще будешь перед всякими кралями соловьем заливаться? — шипит Торвальд, вытаскивая из походного мешка мазь.

          — Буду, — посмеивается Норд, раздвигая ноги.

          — Не… смей! Никогда! — сбито шепчет викинг, резко входя.

          — Еще чего! — тихий вскрик, толчок навстречу.

          — Даже смотреть не смей!

          Норд хочет ответить, хочет! Но не может: язык не слушается, тело само движется. А потом — уже не важно. Потому что нет ничего лучше, чем вот так, вымотанным, но счастливым, засыпать, прижимая к себе горячее потное тело.

          <i>Чего Норд уж никак не ожидал, так это холодного серого тумана, возникшего словно из ниоткуда и сомкнувшегося вокруг знакомой плотной пеленой. Норд пару раз тряхнул головой, больно ущипнул себя за запястье и что было мочи крикнул, надеясь проснуться. Боль прошла, вопль улетел в пустоту, но туман не исчез.

          Подобные видения уже многие годы не посещали Норда, но уверенность в том, что пока не увидишь положенного, не очнешься, была крепка. Норд горестно вздохнул: ему отчаянно не хотелось смотреть, что бы ни собирались показать, но… но ведь раньше зачарованные сны помогали.

          — Ну, давай! Давай уже! — поторопил Норд. Ответа ожидаемо не пришло, и Норд неторопливо побрел сквозь дымку.

          Через некоторое время вышел на поляну. Там играл маленький мальчик. Он держал крошечный огонек, сияющий теплым мягким светом. Мерцание манило, затягивало. Хотелось вечно смотреть на искорку в руках ребенка. Норд было двинулся вперед — глянуть поближе, но не успел: на поляну выскочила свора мелких собак. Так сначала показалось Норду, но, присмотревшись, он уже не был так уверен, что эти звери — собаки. Грязно-серые шкуры, совершенно черные глаза, длинные, скрюченные лапы, тощие бока с жесткой торчащей шерстью, острые мелкие зубы, длинные, волочащиеся по земле хвосты.

          Животные окружили мальчишку, и самая крупная тварь вышла вперед. Из оскаленной пасти, вперемешку с рычанием, полилась человеческая речь:

          — Отдай! Отдай Звезду Лундара, отдай!

          Мальчик задрожал, прижал огонек к груди, но взгляда от чудовища не отвел:

          — Отдам. Если вы принесете мне другую звезду. Ту, чей свет померк за годы, что сияет. Тогда отдам.

          Шавка тявкнула, присела, почесала лапой с длинными когтями за торчащим ухом.

          — Жди…

          Твари скрылись, а ребенок принялся шарить в траве. Опустив звезду на колени, он поднял стрелу и, чуть коснувшись ее острием огонька, поджег его. Взяв лук, он запустил горящую стрелу в небо и прикрыл глаза.