Талтос - Энн Райс

— Да, у меня есть те гены, точно, — ответила Мэри-Джейн. — И у тебя ведь тоже есть, да?

Мона кивнула.

— А еще что-нибудь они тебе сказали?

— Сказали, что это, возможно, не имеет никакого значения. Я смогу рожать здоровых детей. У всех в этой семье так было, кроме того единственного случая, о котором никто не желает говорить.

— Хм… — промычала Мона. — Я все-таки голодна. Идем-ка вниз.

— Ой, я могла бы дерево сгрызть!

Когда они добрались до кухни, Мэри-Джейн уже выглядела вполне нормально, болтала о каждой картине и о каждом предмете обстановки, какие попадались ей на глаза. Похоже, она раньше не бывала внутри этого дома.

— Невыразимо грубо то, что мы тебя не пригласили тогда, — сказала Мона. — Я это серьезно. Мы просто не подумали об этом. Все в тот день беспокоились о Роуан.

— Да я и не ждала какого-то приглашения от кого-нибудь, — откликнулась Мэри-Джейн. — Но здесь прекрасно! Посмотреть только на эти картины на стенах!

Мона поневоле ощутила гордость за дом, за то, как Майкл заново его обставил. И тут ей пришло в голову, как приходило пятьдесят миллионов раз за прошедшую неделю, что этот дом однажды будет принадлежать ей. Похоже, он уже ей принадлежал. Но она не должна позволять себе такие мысли, потому что Роуан снова в порядке.

Но будет ли Роуан когда-нибудь по-настоящему в порядке? В голове Моны вспыхнуло воспоминание: Роуан в черном шелковом костюме, сидящая здесь, в кухне, смотрящая на нее… ее темные прямые брови и большие жесткие блестящие серые глаза…

То, что Майкл был отцом ее ребенка, что она носит под сердцем малыша, что это связывает ее с ними обоими… все это вдруг неприятно встряхнуло Мону.

Мэри-Джейн подняла одну из штор в столовой.

— Кружево, — прошептала она. — И какое тонкое, да? Здесь все самого лучшего качества.

— Думаю, так оно и есть, — согласилась Мона.

— И ты сама тоже, — продолжила Мэри-Джейн. — Ты выглядишь как какая-нибудь принцесса, вся в кружевах. Хотя мы обе в кружевах. Я их обожаю.

— Спасибо. — Мона была слегка польщена. — Но с чего бы такой красавице, как ты, замечать кого-то вроде меня?

— Не сходи с ума! — заявила Мэри-Джейн, проскакивая мимо Моны в кухню. Ее бедра грациозно покачивались, каблуки величественно постукивали. — Ты потрясающая девчонка. А я хорошенькая. Я это знаю. Но мне нравится смотреть на других симпатичных девушек. Всегда нравилось.

Они уселись за стеклянный стол. Мэри-Джейн изучила тарелки, которые поставила перед ними Эухения, и даже подняла свою и посмотрела на свет.

— Да, вот это настоящий костяной фарфор, — сказала она. — У нас такой есть в Фонтевро.

— В самом деле? Там до сих пор сохранились такие вещи?

— Милая, ты бы изумилась, узнав, что там лежит на чердаке. И серебро, и фарфор, и старые занавески, и целые коробки фотографий. Тебе бы посмотреть. На чердаке на самом деле сухо, и тепло. Там все сохранилось. Барбара Энн там постоянно жила. Ты знаешь, кто это?

— Да, мать Старухи Эвелин. И моя прапрапрабабушка.

— И моя тоже! — с торжествующим видом воскликнула Мэри-Джейн. — Разве это не кое-что?

— Да, безусловно. Часть всего жизненного опыта Мэйфейров. А тебе надо бы посмотреть на наше фамильное древо, на все пересечения. Например, если бы я вышла замуж за Пирса, с которым у нас не только общая прапрапрабабушка, но еще и прапрадедушка, который также вышел из… Черт, проследить все это — труднейшее дело. В жизни каждого из Мэйфейров наступает момент, когда приходится потратить чуть не год на прослеживание всех фамильных связей, просто пытаясь выяснить, кто сидит рядом с тобой на каком-нибудь семейном пикнике. Ты понимаешь, о чем я?

Мэри-Джейн кивнула, вскинув брови и изогнув губы в улыбке. У нее была дымчато-фиолетовая помада — умереть можно.

«Боже, я же теперь тоже женщина, — подумала Мона. — И могу тоже пользоваться всяким таким, если захочу».

— О, ты можешь пользоваться моими вещами, если хочешь, — сказала Мэри-Джейн. — Я прихватила с собой все, что нужно. Ну знаешь… Целая сумка косметики, которую мне купила тетя Беа, и все это с «Сакс, Пятая авеню» или от «Бергдорф Гудмана» из Нью-Йорка.

— Ну, это очень мило с твоей стороны.

«Она читает мысли. Надо быть поосторожнее».

Эухения достала из холодильника кусок телятины и небольшие нежные ломтики морского гребешка, которые Майкл отложил для Роуан. Теперь Эухения жарила все это так, как научил ее Майкл: с тонко нарезанными грибами и луком, заранее замаринованным в маленьком пластиковом пакете.

— Боже, как вкусно пахнет, правда?! — воскликнула Мэри-Джейн. — Я не хотела читать твои мысли. Это случайно получилось.

— Да я не против, это неважно. Мы ведь обе знаем, что это случайно и неточно и легко неправильно все понять.

— Ой, верно, — согласилась Мэри-Джейн.

Она снова посмотрела на Мону так же, как смотрела на нее наверху. Они сидели друг напротив друга, как сидели недавно Мона и Роуан, только Мона теперь была на месте Роуан, а Мэри-Джейн на месте Моны. Мэри-Джейн смотрела на серебряную вилку Моны, но вдруг замерла и, прищурившись, уставилась на Мону.

— Что такое? — спросила Мона. — Ты на меня смотришь, как будто что-то случилось.

— Каждый, кто смотрит на тебя, когда ты беременна, смотрит именно так, как только узнает об этом.

— Это я поняла, — кивнула Мона. — Но ты смотришь как-то иначе. Другие люди тут же начинают смотреть нежно, как-то одобряюще, но ты…

— Что значит — «одобряюще»?

— С похвалой, — ответила Мона.

— Я собираюсь получить образование, — заявила Мэри-Джейн, встряхивая головой. И опустила свою вилку. — Что это за символы на серебре?

— Сэра Кристофера.

— Думаешь, мне уже поздно стать по-настоящему образованной особой?

— Нет, — сказала Мона, — ты слишком умна, для того чтобы поздний старт мог оказаться неудачным. Кроме того, ты уже образованна. Просто на другой лад. Я никогда не бывала в тех местах, где побывала ты. Я никогда не брала на себя ответственность.

— Ну, я же не всегда сама этого хотела. Знаешь, я ведь убила человека. Я его столкнула с пожарной лестницы в Сан-Франциско, и он упал с четвертого этажа в переулок и разбил голову.

— А почему ты это сделала?

— Он пытался сделать мне плохо. Он кольнул мне героин и все твердил, что мы с ним должны заняться любовью. Он был чертовым сводником. Я и столкнула его с лестницы.

— И тебя за это преследовали?

— Нет, — покачала головой Мэри-Джейн. — Я никогда никому об этом не рассказывала.

— И я не расскажу, — пообещала Мона. — Но такая сила не так уж необычна в этой семье. Как ты думаешь, скольких девушек погубил тот сводник? Так ведь говорят в таких случаях, да?

Эухения подавала на стол, игнорируя девушек. Телятина выглядела прекрасно — отлично зажаренная и сочная, в легком винном соусе.

Мэри-Джейн кивнула:

— Множество девушек. Идиотки.

Эухения поставила на стол холодный картофельный салат с горошком, приправленный маслом и чесноком, — еще одно особое блюдо Майкла Карри. Эухения шлепнула большую ложку салата на тарелку Мэри-Джейн.

— А у нас есть еще молоко? — спросила Мона. — А ты что пьешь, Мэри-Джейн?

— Мне кока-колу, пожалуйста, Эухения, если ты не против. Хотя я прекрасно могу сама встать и взять ее.

Эухению взбесило такое предположение, в особенности исходившее от никому неведомой кузины, к тому же неотесанной деревенщины. Она принесла банку и стакан со льдом.

— Ешь, Мона Мэйфейр! — сказала Эухения. И налила ей молока из коробки. — Ну, давай же!

Мясо показалось Моне ужасным на вкус. Она не могла понять почему. Она ведь любила такую еду. Но как только перед ней поставили тарелку, она вызвала у нее отвращение. Возможно, дело было в обычной тошноте, а это доказывало, что все идет как положено. Амелия говорила, что так и должно быть в течение шести недель. То есть она так говорила до того, как заявила, что ребенку уже три месяца.

Мона склонила голову. Обрывки последнего сна кружили в памяти, весьма упорные, полные ассоциаций, но уносились прочь с реактивной скоростью, как только Мона пыталась их уловить, удержать, понять весь сон.

Она откинулась назад. И медленно выпила молоко.

— Только коробку не съешь, — сказала Эухения, нависавшая над Моной, морщинистая и торжественная, не сводившая глаз с нетронутой еды на тарелке.

— Она будет теперь есть только то, что ей необходимо, ведь так? — услужливо спросила Мэри-Джейн, стараясь помочь.

Милая девочка. Она уже слопала свою телятину и шумно собирала с тарелки каждый кусочек грибов и лука, какие только могла поймать вилкой.

Эухения наконец-то отошла.

— Эй, хочешь это? — спросила Мона. — Возьми. — Она подвинула свою тарелку к Мэри-Джейн. — Я не трогала.