Запретные цвета - Юкио Мисима

Следующий пассаж из письма госпожи вызвал у Юити невольную саркастическую ухмылку. «Какая наивность! — подумал он. — Меж тем как она принимала меня за чертовски красивенькую безделицу, сама прикидывалась совершенно безвинной простушкой, и похоже, что теперь пытается соревноваться со мной в моральном разложении».

Никогда прежде страсть госпожи Кабураги не была настолько близка к материнской любви, как при этом признании в распутстве. Чтобы сравняться с Юити, она полностью обнажилась во всех своих прегрешениях. Она тщательно нагромождала свои безнравственные поступки, чтобы вскарабкаться на вершину порочности Юити. Она предъявляла свидетельства кровного родства с этим молодым человеком; подобно матери, которая добровольно взваливала на себя вину, чтобы выгородить своего сына, признавалась в собственных неблагопристойных деяниях; кроме того, она почти достигла материнской эгоистичности в своем пренебрежении тем, какое влияние окажут на юношу ее откровения. Понимала ли она, что в своем беспощадном обнажении обрекала себя только на один-единственный способ того, чтобы быть любимой? Нередко случается наблюдать отчаянную перебранку суровой свекрови со снохой, будто бы для того затеянную, чтобы нарочно стать нелюбимой своим сыном, уже как будто разлюбившим ее, и приготовиться к жизни, обделенной его сыновней лаской.

Вплоть до войны госпожа Кабураги была всего лишь одной из многих тривиальных дам высшего общества, немного фривольной, но все же куда более целомудренной, чем о ней думал бомонд. Когда ее муж познакомился с Джеки, тем самым Джеки, и втайне зашел слишком далеко в своих отношениях с ним, пренебрегая супружеским долгом перед ней, она и не собиралась отчуждаться от него. В годы войны это спасало их от скуки. Супруги даже гордились своей дальновидностью, поскольку не обзавелись детьми, которые связали бы их по рукам и ногам.

Тогда же стало очевидным, что господин Кабураги не просто официально благословил жену на любовные похождения, но и восхищался ими. Впрочем, радости особенной от двух-трех случайных любовных интрижек она не испытала. Это не прибавило к ее чувственному опыту никаких новых ощущений. Она посчитала себя фригидной и раздражалась из-за непристойного внимания супруга, продолжавшего дотошно выспрашивать о ее сексуальных аферах; но когда он понял, что культивировавшаяся им на протяжении многих лет бесчувственность жены осталась никем не поколебленной, он возрадовался. Впрочем, такая каменная бесчувственность еще не могла гарантировать женского целомудрия.

В те времена вокруг нее увивалась раболепная свора воздыхателей. Это были мужчины среднего возраста, всякого рода бизнесмены и артисты, представители молодого поколения (как забавно звучит это выражение!) — одним словом, каждой твари по паре, как в доме терпимости среди проституток. Это была праздная жизнь в разгар войны — жизнь, не знавшая завтрашнего дня.

Однажды летом в отель «Плато Сига» пришла телеграмма — повестка о призыве на военную службу одного из ее молодых любовников. В ночь перед его отправкой госпожа Кабураги уступила новобранцу в том, чего не могла бы позволить другим мужчинам. И не потому, что любила его. В тот момент она поняла, что этому парню была нужна не какая-то особенная женщина, а женщина инкогнито, женщина вообще. Она была уверена, что вполне справится с такой ролью. В этом смысле она отличалась от обычной женщины.

Юноше пришлось покинуть ее ранним утром, первым автобусом. Они оба встали на заре. Он с удивлением наблюдал, как отважно укладывала она его пожитки. «Никогда не видел, чтобы она вела себя как жена, — подумал он. — Как изменилась она за одну только ночь со мной! Вот какое чувство испытывают завоеватели!»

Не стоит принимать слишком серьезно чувства мужчины в канун его отправки на фронт. Очарованный своими сантиментами и пафосным настроением, он питал уверенность, что все, что бы он ни сделал, обретает многозначительный смысл, и чувствовал, что ему простится любое его легкомыслие. Юноша, оказавшийся в подобной ситуации, становится самодовольным еще больше, чем мужчина средних лет.

В комнату вошла служанка с кофе. Госпожа Кабураги отвела взгляд, когда молодой человек давал ей слишком большую сумму чаевых. В довершение этого юноша обратился к ней:

— Мадам, я забыл взять фотокарточку!

— Какую фотокарточку?

— Вашу.

— Для чего?

— Чтобы взять ее с собой на фронт.

Госпожа Кабураги рассмеялась. Смех ее был безудержным. Не переставая смеяться, она открыла балконную дверь. Утренний туман, клубясь, вполз в комнату. Будущий солдатик съежился, поднял воротник своей пижамы. Чихнул.

— Холодно. Закройте дверь.

Его командный тон, за которым скрывалась обида на ее смех, рассердил госпожу Кабураги.

— Какой же ты мерзляка для солдата! — пробормотала она.

Затем помогла ему облачиться в одежду и стала поторапливать его на выход. Она не подарила ему фотографии. Настроение у женщины внезапно испортилось, и она отказала своему слезливому кавалеру даже в испрошенном им поцелуе на прощание.

— Ну, тогда я напишу вам, можно? — Смущаясь провожающих, юноша прошептал эти слова на ушко женщине перед самым расставанием.

Она улыбнулась и промолчала.

Когда автобус растворился в тумане, госпожа Кабураги спустилась по узенькой тропинке к лодочной станции на берегу пруда Маруике. Туфли ее промокли насквозь. Одна подгнившая лодка лежала полузатопленной. Это было одно из неухоженных местечек для летнего отдыха военного времени. В тумане тростник выглядел как призрак тростника. Дымка над озерцом, подсвеченная утренними лучами, казалась отражением парящей в воздухе водной глади.

«Отдаться телом тому, кого не любишь, — подумала госпожа Кабураги, поправляя выбившуюся во сне прядку волос на виске. — Почему мужчины легко отдаются прелюбодеянию, а женщины с трудом? Почему только проституткам позволен опыт такого рода?»

По иронии, она именно сейчас сообразила, что причиной ее насмешки и внезапно вспыхнувшего отвращения к этому юнцу оказалась слишком крупная сумма чаевых, которую он не пожалел для какой-то служанки. «Я же отдавалась ему задаром. У меня еще есть остатки души. На донышке моей души сохранилось мое тщеславие, — рассуждала она. — Если бы он заплатил эти деньги за мое тело, я смогла бы отдаться ему на прощание с еще большим чувством. Я, словно проститутка на передовой линии, бросила бы свое тело и свою душу для утоления последнего мужского желания — свободно и уверенно!»

Над ее ухом тихо жужжал рой москитов, заночевавших под листьями тростника. Что-то необычное было в том, что на этом плато водились москиты. Не верилось, что эти на вид хиленькие бледно-голубенькие насекомые сосут человеческую кровь. Вскоре облако москитов незаметно растворилось в мареве утра. Только сейчас госпожа Кабураги заметила, что ее белые туфельки хлюпают от воды.

Эти мысли, промелькнувшие у озера, неотвязно преследовали ее на протяжении всей военной поры. Будучи принуждены думать, что простые подарки преподносятся в расчете на взаимную любовь, мы неизбежно кощунствуем над самим актом чистого дарения; и всякий раз, когда впадаем в эту опрометчивость, будем ощущать привкус скверны. Война — это сплошная сентиментальность, пропитанная кровью, мотовство любви. Короче, это растрата клятв, паролей, обетов. Этой болтливой суетности она отплатила своим смехом от всей души. Наряды ее были неподобающе щегольскими, репутация портилась все больше и больше; она опустилась до того, что однажды вечером поцеловалась прилюдно в вестибюле отеля «Империал» с неким подозрительным иностранцем и по этому случаю подверглась дознанию военной жандармерией; в довершение всего ее имя попало на страницы газеты. Почтовый ящик господ Кабураги не прекращали заваливать анонимными письмами. В них содержались угрозы, графа называли предателем родины. В некоторых из них, например, любезно предлагали его жене добровольно покончить с собой.

Вина графа была не столь тяжелой. Он просто слыл слюнтяем. Когда Джеки попал под следствие по подозрению в шпионаже, граф Кабураги струхнул. Перепугался насмерть. Намного сильней, чем во время дознания о своей жене. Впрочем, оба этих инцидента закончились для него безболезненно. Едва только появились слухи о воздушных налетах, он сбежал вместе с женой в городок Каруидзава. На новом месте он вступил в сношения с давним поклонником его покойного отца, ныне командующим силами обороны военного округа Нагано, который каждый месяц снабжал его щедрым армейским пайком.

По окончании войны граф размечтался о безграничной свободе. О моральном разгуле, чтобы дышалось в нем привольно, как утренним воздухом! Он был опьянен безнаказанностью. На сей раз, однако, экономические и финансовые затруднения выкрали эту свободу из его рук.