Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Смирнов

— Сколько их было?! — не просто спросил, а сердито прикрикнул на племянника султан.

— Сотен пять, — пролепетал Фарукшах, не понимая, почему у повелителя так злобно засверкали глаза и стали раздуваться ноздри.

— Мне не лги! — процедил сквозь зубы Салах ад-Дин и совсем помрачнел.

— Три… Не меньше трех сотен… — от растерянности едва ворочая языком, признался доблестный Фарукшах.

— Войско из одних эмиров, — задумчиво проговорил султан, отвернувшись в сторону.

Он долго глядел в окно, в котором прояснялась весенняя голубизна, а его племянник сидел ни жив ни мертв, боясь вздохнуть.

— Продолжай, — наконец велел Салах ад-Дин.

— У него были очень хорошо обученные воины, — поспешил еще раз осведомить султана Фарукшах. — Они в мгновение ока все вскочили на коней и встали перед нами стеной. А в это время слуги посадили малика на коня и он пустился в бегство… Мы, конечно, потеснили франков и многих убили… Но они были очень хорошо вооружены. Так вот малик и успел спастись.

— А этот старик? Где был он? — продолжал пытать племянника султан.

— Он бился с нами ничуть не хуже молодых, — признался Фарукшах, видя, что султан не только желает знать правду о битве, но и вытянет ее всю, как ни юли. — У него тяжелая рука. Доблестный кафир, ничего не скажешь, — добавил он, зная, что султан любит, когда храброму врагу отдают дань уважения. — Только верный удар пики свалил его.

— Он убит?! — воскликнул вдруг султан так взволнованно, будто узнал о смерти кого-либо из своих верных эмиров.

Фарукшах совсем обомлел и даже потерял дар речи.

— Он убит, я тебя спрашиваю?! — весь превратился в грозовую тучу султан.

«Вот оно — знамение!» — беззвучной молнией мелькнула у него мысль.

— Мой воин смог ударить его в бок, под левую руку, — забормотал Фарукшах, не понимая, почему повелитель не славит его подвиг, а, напротив, как будто в чем-то винит. — Франк не опрокинулся навзничь, а ткнулся ничком в холку коня. Его подхватили и вывели из боя. Он оставался на коне…

Тут он запнулся, заметив, что султан облегченно вздохнул.

— Франки отступили за реку, а мы не стали гнаться за ними вброд, — продолжил он только потому, что султан явно ожидал от него продолжения рассказа.

Но тут Салах ад-Дин поднял руку и сказал:

— Правильно сделал. Там могла быть засада. Большое франкское войско. Иди. Ты заслужил награду. Настанет день, когда я сделаю тебя шина[110] в Дамаске.

Он сдержал обещание и в самом деле сделал племянника военным правителем Дамаса, а старшего брата сместил и перевел в Баальбек.

Когда обескураженный Фарукшах покинул покои, султан призвал к себе своего катиба и велел, чтобы лазутчики как можно скорее донесли, где находится Онфруа де Торон и как его здоровье.

Спустя несколько дней Имад ад-Дин явился к султану и сообщил, что франк, спасший своего короля от пленения, был смертельно ранен в сражении с Фарукшахом и скончался в своей недавно возведенной крепости, что называлась Хунином.

Катиб тоже немало подивился хмурому виду своего повелителя и, так же как раньше аль-Фадиль и Фарукшах, он потом ломал голову над словами, услышанными в тот час. Султан, сидя с сумрачным видом, вновь помянул тогда какое-то невиданное войско, состоящие из одних эмиров. «Разве можно собрать на землях Ислама такое войско?!» — недоумевал катиб.

Султан же, узнав у о смерти франка, долго сидел в задумчивости, а потом взял свою любимую саблю с большим рубином в рукояти и протянул катибу.

— Имад, я желаю, чтобы эта сабля легла в гробницу вместе с этим франком, — ошеломил он своего верного катиба. — Но об этом должны знать только я, ты и наш самый искусный посол, которого ты отправишь к малику неверных.

— Значит, четвертым посвященным должен стать сам малик франков? — спросил Имад ад-Дин, старательно делая вид, что он прозрел всю глубину тайны.

— Да. Я надеюсь на его благородство, — сказал султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб.

Осведомленные люди передали, что король Бальдуэн с почтением принял посмертный дар султана великому воину и сабля легла в гробницу Онфруа де Торона, по левую руку.

Сам же султан Юсуф и вправду воспринял смерть великого франкского воина, как знамение к началу джихада и осадил приграничную крепость, немногим севернее Генисаретского озера.

Осада выдалась, нелегкой и затяжной, и тогда султан вновь призвал к себе племянника и сказал ему:

— Тебе улыбнулась удача. Продолжай дело.

Окрыленный Фарукшах немедля устроил смелый набег на Галилею и Ливан, принадлежавшие франкам.

Однако на этот раз, как, впрочем, и предполагал султан, зазнавшемуся племяннику пришлось нелегко. Король Бальдуэн вместе с Раймондом Триполийским настигли Фарукшаха в долине Родников и, нанеся его войску большой урон, обратили в бегство.

Султан, между тем, не дремал. Сбылись оба его предчувствия — и дурное, доброе. Раймонд Триполийский, желая стяжать всю славу победителя, увлекся преследованием и вместе с рыцарями-тамплиерами далеко оторвался от королевского войска. Тут-то султан и обрушился на него.

Эта победа над франками, конечно, не рассеяла всю темную ночь поражения при Монжисаре, но все же показалась султану первыми лучами утренней зари. Враги были разбиты. В плену оказались Великий магистр Ордена тамплиеров, а также два очень знатных франка, проявивших великую доблесть под Монжисаром: Бальдуэн Ибелинский и Гюг Галилейский. Гюга тотчас выкупила из плена его мать, графиня Триполийская, за пятьдесят пять тысяч тирских динаров. Бальдуэну же пришлось немного потомиться.

Когда Бальдуэн Ибелин был доставлен в Дамаск и помешен в крепость, султан сам пришел к нему в застенок и сказал:

— Твоя стоимость — сто пятьдесят тысяч динаров.

— Столько просят только за короля, — сохраняя достоинство, твердым голосом ответил франк.

Однако у него на лбу при свете масляного огня засверкали капли пота.

— Я слышал о твоей доблести, которая стоит не меньше королевского достоинства, — сказал султан. — Или ты так не считаешь?

Франк не нашелся, что ответить.

Через несколько месяцев султан обменял на него целую тысячу пленников-мусульман и отпустил, взяв обещание, что тот сам привезет деньги. Брат пленника, Балиан, был женат на дочери греческого императора. Бальдуэн незамедлительно отправился в Константинополь, к своему венценосному родственнику, и доказал всему миру, что обладает незаурядной силой ума и истинно королевским достоинством. Он сумел выпросить у императора всю сумму выкупа и действительно привез деньги в Дамаск. Оба сохранили друг о друге самое высокое мнение: султан о Бальдуэне Ибелинском, а Бальдуэн — о султане.

Чем мог похвалиться Великий магистр Ордена рыцарей Соломонова Храма Одо де Сент-Аманд, так то — своей великой гордостью.

Султан предложил ему обмен: на любого знатного мусульманина, попавшего в плен к франкам.

— Равного мне не найдете, даже если вскроете все ваши могилы в Палестине, — ответил Великий магистр с высокомерной усмешкой.

Он остался непоколебим и, просидев год в застенке, сильно захворал. Султану донесли о недуге пленника, и повелитель правоверных решил изменить условие в пользу умеренного денежного выкупа. Когда катиб аль-Исфахани поднялся с этим известием в башню и перед ним отворили тяжелую дверь узилища, он обнаружил франка уже умершим. Великий магистр лежал с открытыми глазами, устремив неподвижный взгляд к маленькому, высокому окошку.

Едва своим внутренним взором я встретился с остекленевшими глазами Великого магистра тамплиеров, как за моей спиной послышался глухой скрежет, будто стала нехотя открываться проржавевшая в петлях дверь.

Все мы разом встрепенулись и увидели нашего добровольного «гонца». Едва держась на ногах, рус Иван пытался втиснуться в грот, груженый добром, как караванный верблюд. За каждым плечом он держал по большому мешку, а у него на поясе болталась секира дровосека, которая и тащилась со скрежетом по гранитной стене, когда рус еще подступал к гроту. Он был изрядно пьян. Сбросив мешки, он первым делом вытащил из одного бурдюк с вином и, словно не замечая никого из нас, кроме Жана де Браса, подполз к нему на коленях и назвал по-своему — Ванюхой. Он не без основания считал, что все Джоны, Иваны и Жаны в христианском крещении тезки и разница только в том, как какому народу Бог подвязал язык горлу в тот день, когда разрушил Вавилонскую башню.

И вот, вернувшись, рус первым делом затормошил Жана де Браса, поднося ему к губам бурдюк и говоря:

— Ванюха! Я вина для тебя добыл!

А вино он назвал тогда тоже по-своему — брагой.

— Хлебни скорей и сразу полегчает, — как заправский лекарь, убеждал он раненого, но вдруг оцепенел, глядя на франка, а спустя несколько медленно отстранился и, осенив себя христианским знамением по-гречески, тихо проговорил: — Да ты не дождался меня…