Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Смирнов

А вино он назвал тогда тоже по-своему — брагой.

— Хлебни скорей и сразу полегчает, — как заправский лекарь, убеждал он раненого, но вдруг оцепенел, глядя на франка, а спустя несколько медленно отстранился и, осенив себя христианским знамением по-гречески, тихо проговорил: — Да ты не дождался меня…

Весь хмель слетел с него в единый миг.

Тут и мы все увидели, что Жан де Брас тихо умер, слушая историю, и теперь спокойно и неподвижно смотрел на угли костра, переливавшиеся алым жаром.

Все живые сразу зашевелились. Рыцарь Джон опустил умершему веки, и мы накрыли его одним из шерстяных покрывал, которые принес Иван. Словно следуя безмолвному приказу, мы принялись облачаться в еще полусухие, но все же согревшиеся у огня одежды, и, когда наш вид позволил без стыда явиться на погребение нашего умершего товарища, рыцарь Эсташ де Маншикур стал певучим голосом читать отходную молитву.

Потом в гроте наступила тишина, а за его пределами сквозь шум волн и ветра мы с трудом различили глухие всхлипывания. Иван потихоньку удалился из грота и теперь плакал поблизости.

Мы вышли наружу, и Джон Фитц-Рауф обратился к своему оруженосцу:

— Ты плачешь, как по родному брату. А ведь ты едва знал его.

Рус смутился от того, что его приметили, быстро смахнул рукавом слезы и, встряхнувшись, бодро вскочил на ноги.

— А как же, мессир! — уже веселым, хоть и не слишком твердым голосом ответил он своему господину. — Пока я его тянул до берега, то два раза чуть не захлебнулся насмерть. Кем же он мне стал после, как не братом? Да и сам Жан так и сказал мне, когда мы наконец достали коленками до дна: «Ты брат мне отныне!» Так и сказал. — Иван снова перекрестился и тяжело вздохнул. — А теперь опять ни одного родного человека нет у меня кругом до самого края света.

— Послал бы мне Бог такого брата, — хмуро пробормотал рыцарь Джон.

Признаться, и меня смерть Жана де Браса опечалила больше всех других смертей, которые уже случились к тому часу. Я вдруг осознал, что рассказывал продолжение истории только ему одному, а все остальные были всего лишь случайными слушателями. Меня и до сих пор порою лишает покоя тайна, на каком же месте моего повествования Жан де Брас, по воле Творца, испустил дух.

ЗМЕИНАЯ ПОЧТА

Письмо третье

Великие Драконы Запада! Сообщаем, что нам удалось найти и задержать человека, служившего наемным лоцманом в Яффе и других городах Востока. Он был генуэзцем, не приписанным ни к одному из цехов, и носил прозвище Камбала. Он признался, что «рыцари султана» заставили его довести корабль до Задара, однако буря выбросила трапезундское судно на берег несколько южнее города. Большего узнать не удалось, поскольку пресловутый Камбала не выдержал пытки и быстро испустил дух. Надеемся, что это короткое и не слишком подробное сообщение все же облегчит вам нелегкие поиски.

Мира вам и процветания!

Глава 10

О лжи здоровья и правде недугов

Итак на исходе той бурной ночи мы согрели кожу и мышцы у костра, разожженного сквайром Иваном, потом разгорячили кровь вином, что он нам принес, основательно подкрепились и заставили ее бойко бежать по жилам, занявшись печальным, но необходимым делом. Мы стали таскать в грот тяжелые камни, надеясь превратить его в могильный склеп Жана де Браса.

Закончив это необычное погребение, мы решили покинуть это удобное для укрытия, но все же опасное место. В гроте нас могли застать врасплох, без труда перекрыв все пути.

Мы подозревали, что рус где-то украл добро, которое он приволок в грот, но ошиблись и, узнав, откуда все взялось, даже повинились перед оруженосцем рыцаря Джона.

Оказалось, что рус еще со дня своего пленения в Иерусалиме сумел сберег один тирский динар, засунув его за щеку. Потом он хранил богатство в укромном углу застенка. И вот теперь, возблагодарив Бога за спасение из бушующих вод, он потратил заветный динар на первом постоялом дворе, до коего сумел-таки добраться во мраке ночи. Он клялся, что некогда честно заработал его, ухаживая за конями какого-то торговца-турка.

— Тирский динар? — переспросил рыцарь Джон. — Наверно, хозяин удивился?

— Я этого не приметил, — небрежно махнул рукой сквайр Иван. — Его хибарка стоит у большой торговой дороги, а по ней кто только по этой дороге ни шныряет. Погрыз, он, конечно, мою денежку. Но отдал все, что я за нее просил, безо всякого торга.

— И он даже не полюбопытствовал, откуда ты такой взялся? — спросил я его, в свою очередь.

— А чего спрашивать? — хмыкнул рус. — Я же говорю: прямо под окнами проезжая дорога. Тут таких, как я, белобрысых, славянского племени, бывает немало. В харчевне сам видел. Даже поздоровались.

— Что, и хозяин — твой соплеменник?! — совсем поразился рыцарь Джон, явно собравшись поверить, что буря занесла нас прямо в русские земли, на такой край света, откуда ни до какой Англии хоть три года скачи — не доскачешь.

— Нет. Племени славянского, но рода иного, потому и зовутся по-иному — словенами, — широко улыбаясь, успокоил своего господина сквайр. — И язык у них со своими причудами. Но если ухо навострить и мыслью не разбегаться, то многое можно понять. Да и встречал я словенских купцов в моем родном Новом Городе и немного обучился их говору. А еще я узнал, что ближайший здешний город Сенем именуется. Он в той стороне.

И рус указал рукой на север.

Лазутчик из сквайра Ивана получился такой же толковый, как пловец и кормчий. Такой пригодился бы и султану, и Старцу Горы.

Теперь уж и Камбалы не требовалось, чтобы понять, куда нас выбросили волны. Волей Божией, мы оказались даже ближе к цели, чем было намечено заранее, перед началом похода. Хорватский город Задар, где нам, по велению султана, полагалось высадиться целыми и невредимыми, при конях и оружии, располагался много южнее. Нас же гостеприимно принял берег Славонского герцогства, которое так же, как и Хорватия, представляет собой часть Венгерского королевства.

— Как бы там ни было, тирские динары здесь на дорогах не валяются, — подытожил наш короткий военный совет рыцарь Джон. — Хоть Айвен и не выглядит в этих краях диковинным эфиопом, но за ним могли проследить.

Иван поспешил успокоить нас и сказал:

— Я путал следы, как заяц…

— …у которого заплетались ноги, — добавил Эсташ Лысый, вызвав дружный хохот.

Однако, с какой стороны мы ни рассматривали положение дел, все получалось, что именно этому «зайцу» предстояло теперь стать нашим проводником и разведчиком, ибо любой другой из нас (не говоря уже обо всем отряде) появившись на людях, сразу приковал бы к себе куда больше подозрительных и просто любопытных взоров.

Нас осталось двенадцать: семь рыцарей, четверо оруженосцев и я, соглядатай султана. И мы очень надеялись, что Господь неспроста оставил такое благоприятное число и что Он оставит его в сохранности до конца похода.

Однако нас ожидали немалые тяготы. Мы не имели ни денег (кроме нескольких монет, что я прятал в поясе на самый черный день), ни оружия. И какому рыцарю пришло бы в голову ронять свое достоинство, вооружаясь кривой секирой для рубки кустарника? А главное, у нас не было никаких запасов провизии.

Никому из благородных господ не хотелось отпраздновать свое возвращение на христианские земли посвящением в разбойники. Против такого вынужденного занятия нашелся и более благоразумный довод: слух о разбое сразу прокатился бы по округе и местные бароны наверняка затеяли бы на нас охоту.

Целую неделю мы продвигались на север, к пределам Штирии, сторонясь проезжих путей и нахоженных дорог. Устраивали хитроумные облавы на зайцев и прочую мелкую дичь. Порой не брезговали и улитками. Мы останавливались в горных рощицах и ущельях, в заброшенных, отдаленных овчарнях и сараях, а сквайр Иван, тем временем, сновал по ближайшим селениям, выпрашивая хлеб и вино. Раз-другой ему удавалось улизнуть, прихватив с собой курицу.

Но главным нашим врагом и мучителем оставался холод. Он сковывал члены крепче железных кандалов. Бывало, что благородные рыцари с грустью вспоминали застенки аль-Баррака. Те иерусалимские зимы и нескончаемые ночи плена уже начинали казаться им приятными сновидениями в сравнении с ужасными днями и ночами голодной свободы. Признаться, и у меня целыми днями зуб на зуб не попадал, и порой я засыпал, с равнодушием обреченного предполагая, что назавтра Солнце осветит своими ясными, но бесплодными лучами мой холодный труп.

— Вот мы и в аду, — хрипя и шмыгая носом, заметил как-то рыцарь Джон. — В ледяных безднах Тартара. Но теперь я предпочел бы погреть свои кости и повариться в адских котлах.

В те дни я, бывало, урывками продолжал свой рассказ о жизни султана, когда удавалось хоть немного отогреться у костра и слова уже не коченели во рту вместе с языком.