Я, грек Зорба - Никос Казандзакис

Зорба платком отер кровь, текшую из уха, вытер потное, забрызганное кровью лицо. Потом он выпрямился, огляделся опухшими красными глазами и крикнул вдове:

— Встань, пойдем со мной!

И он направился к воротам.

Вдова поднялась, собрав все свои силы, чтобы кинуться за ним. Но она опоздала. На нее, подобно коршуну, набросился старый Маврандони. Опрокинув ее, он накрутил на руку длинные черные волосы и одним взмахом ножа отсек ей голову.

— Я возьму грех на себя! — крикнул он и бросил голову жертвы к порогу церкви, после чего перекрестился. Зорба обернулся и в ярости вырвал клок волос из своих усов. Я подошел, сжал ему руку. Он посмотрел на меня, две крупные слезы повисли на его ресницах.

— Пойдем отсюда, хозяин! — произнес он сдавленным голосом.

В этот вечер Зорба отказался от еды: «Всё сжалось, ничего не лезет». Он промыл ухо холодной водой, намочил кусочек ваты в раки и наложил повязку. Сидя на своем матрасе, он обхватил голову руками и о чем-то думал.

Вытянув ноги на земле, я прислонился к стене, чувствуя, как по щекам текут слезы, медленные и горячие. Мозг мой не работал, я ни о чем не думал, глубоко подавленный, и плакал, как ребенок.

Внезапно Зорба поднял голову, его наконец прорвало. Он стал кричать, продолжая, видно, свой внутренний ожесточенный монолог:

— Я тебе говорил, хозяин, все, что происходит на этом свете, несправедливо, неспра-вед-ли-во! Я, земляной червь, слизняк Зорба, под этим не подписываюсь! Кому нужно, чтобы молодые умирали, а старые развалины оставались? Почему умирают младенцы? У меня был мальчик, мо маленький Димитрий, я его потерял трех лет от роду, и никогда, ты слышишь меня, никогда не прощу этого Господу Богу! В день моей смерти, если у него достанет смелости показаться передо мной, и если это действительно, Бог, — ему будет стыдно! Да, да! Ему будет стыдно передо мной, слизняком Зорбой.

Он скривился, словно от боли. Кровь снова потекла из его раны. Он прикусил губы, чтобы не закричать.

— Погоди, Зорба! — воскликнул я. — Надо поменять повязку. Промыв ухо виноградной водкой, я взял цветочную воду, присланную вдовой (я нашел ее на кровати), и намочил кусочек ваты.

— Цветочная вода? — спросил Зорба, жадно втягивая носом запах туалетной воды. — Смочи-ка мне волосы, вот так, очень хорошо. И на ладони, давай, лей ее всю.

Он ожил. Я смотрел на него с изумлением.

— Мне кажется, что я нахожусь в саду вдовы, — сказал Зорба.

И он снова запричитал.

— Сколько лет понадобилось, чтобы земле удалось сотворить тело, такое, как это! — прошептал он, имея в виду себя. — На нас с женой смотрели и говорили: «Остаться с ней в двадцать лет одному на всей земле и нарожать столько детей, чтобы снова ее заселить! Нет, не детьми, а настоящими богами!» А теперь …

Он резко поднялся. Глаза его наполнились слезами.

— Не могу я, хозяин, — проговорил он, — мне нужно двигаться, подниматься в горы и спускаться два, три раза в день, чтобы устать, успокоиться немного… Проклятая вдова. Мне хочется восславить тебя в молитве! Он выскочил наружу и затерялся в темноте в направлении гор.

Я растянулся на постели, пригасил лампу и вновь начал по своей отвратительной привычке так перекраивать действительность и сводить все к абстрактной идее, обуславливая случившееся закономерностями бытия, что приходил к парадоксальному выводу о необходимости происшедшего. Более того, это было полезно для сохранения всеобщей гармонии. Наконец-то я подошел к этому последнему гадкому утешению: все, что случилось, справедливо.

Убийство вдовы потрясло мое сознание, в котором в течение многих лет любой яд превращался в мед. Моя философия тотчас овладела этим страшным сигналом, окутало образами, лукавством и нейтрализовало его. Точно так же пчелы обволакивают воском голодных шмелей, которые прилетают красть их мед.

Через несколько часов вдова уже оставалась в моей бпамяти спокойной и улыбающейся, превратившись в символ. В моем сердце ее образ как бы покрылся воском, она больше не могла посеять во мне панику и украсть мой рассудок. Ужасное событие прошедшего дня теряло свою остроту, растворяясь во времени и пространстве, сливаясь в единое целое с исчезнувшими великими цивилизациями, которые отождествлялись с ритмами земли, та в свою очередь с вселенной; возвращаясь к вдове, я видел, что она подвластна вечным законам, примирена со своими убийцами, покойна и безмятежна.

Время приобрело в моем сознании свой истинный смысл: казалось, вдова умерла тысячи лет тому назад, в эпоху эгейской культуры, а юные кудрявые девы Кносса погибли сегодня утром на берегу этого улыбающегося моря.

Сон овладел мной, как когда-нибудь — нет ничего более непреложного — это сделает смерть, и я мягко погрузился во мрак. Не знаю, когда возвратился Зорба и возвращался ли он вообще. Утром я нашел его на горе, буйствующим с рабочими.

Чтобы они ни сделали, ему не нравилось. Зорба уволил троих рабочих, которые пытались настоять на своем, сам взял заступ и стал пробивать путь для столбов среди кустарника и скал. Взобравшись на гору, он нашел дровосеков, которые рубили сосны, и разорался. Один из них засмеялся и что-то пробормотал. Зорба бросился на него.

Вечером он спустился, изнуренный, оборванный, и сел возле меня на берегу. Когда Зорба наконец заговорил, речь шла только о строительном лесе, тросах и лигните, будто он был завзятый предприниматель, спешащий опустошить все кругом, получить свой барыш и убраться.

В какое-то мгновенье, немного утешившись, я готов был заговорить о вдове; Зорба протянул свою ручищу и закрыл мне рот:

— Помолчи! — сказал он глухо.

Пристыженный, я замолчал. «Вот это настоящий мужчина, — подумал я, позавидовав его восприятию случившегося. — Только стойкий человек с горячей кровью, страдая, плачет настоящими слезами, а в счастье не обнаруживает своей радости».

Так прошли три или четыре дня. Зорба работал не покладая рук, без передышки, забывая о пище и воде. Он таял на глазах. Как-то вечером я сказал ему, что мадам Бубулина все еще больна, врач не приходил, и она бредила, шепча его имя.

— Это хорошо, — проговорил он, сжав кулаки. На следующий день он отправился в деревню и сейчас же вернулся.

— Ты ее видел? — спросил я его. — Как она себя чувствует?

— С ней все в порядке, — сказал старый грек, — она умирает.

Широким шагом он направился в горы. В тот же вечер, не поужинав, Зорба взял палку и вышел.

— Куда ты идешь, — спросил я его, — в деревню?

— Нет, я немного прогуляюсь и тут же вернусь.

Тем не менее, он решительно направился в сторону деревни.

Я устал и лег спать. Мозг мой снова устроил смотр всего пережитого, воспоминания цеплялись одно за другое, меня вновь охватила печаль, мысли перескакивали с предмета на предмет и, наконец, снова вернулись к Зорбе.

«Если он встретится с Манолакасом на одной дорожке, — думал я, — этот сумасшедший критский великан сразу набросится на него. Похоже, что все эти дни он сидел взаперти и зализывал свои раны. Стыдясь показаться в деревне, Манолакас без конца уверял, что если ему попадется Зорба, он разорвет его на кусочки, как «кролика». Еще вчера, в полночь, один из рабочих видел, как тот с ножом бродил вокруг нашего сарая Если они встретятся сегодня вечером, произойдет убийство».

Одним прыжком я поднялся, оделся и быстро направился по дороге в деревню. Теплая влажная ночь благоухала диким левкоем. Вскоре я различил в темноте медленно шедшего Зорбу, похоже, он здорово устал. Останавливаясь время от времени, чтобы посмотреть на звезды, прислушаться, он снова продолжал путь, чуть ускорив шаг; слышался стук его палки о камни.

Он подошел к саду вдовы. Воздух был напоен ароматом цветов лимона и жимолости. В эту минуту среди апельсиновых деревьев зазвучала умопомрачительная душераздирающая трель соловья. Он пел во мраке, и у вас перехватывало дыхание. Зорба резко остановился, у него, видно, тоже перехватило дыхание от этих нежных звуков.

Вдруг тростниковая изгородь шевельнулась, острые стебли зашумели, как стальные лезвия.

— Эй, приятель! — произнес низкий грубый голос. — Эй, старикашка, наконец-то ты мне попался!

Я похолодел. Голос был мне знаком. Зорба сделал шаг, поднял свою палку и снова замер. При свете звезд я видел каждое его движение. Одним прыжком громадный верзила выскочил из тростника.

— Кто здесь? — крикнул Зорба вытянув шею.

— Это я, Манолакас.

— Иди своей дорогой, убирайся отсюда!

— Ты меня обесчестил, Зорба!

— Это не я тебя обесчестил, Манолакас, убирайся, говорят тебе. Ты крепкий парень, но удача от тебя отвернулась, она слепа, разве ты не знаешь этого?

— Удача или неудача, слепая или нет, — сказал Манолакас (я слышал, как скрипнули его зубы), — а я хочу смыть свой позор. И именно сегодня. У тебя есть нож?