Я, грек Зорба - Никос Казандзакис

В другой раз мне снова надо было сходить в болгарское село. Один грек, именитый в деревне человек, видел меня и донес. Дом, где я находился, окружили. Я стал перебираться с одной крыши на другую; луна светила вовсю, я прыгал, будто кошка. Но они заметили мою тень, взобрались на крышу, начали стрелять. Что было делать? Прыгаю в какой-то двор. Там, в одной рубашке спала болгарка. Увидев меня, она раскрыла рот, вот-вот закричит, я протянул к ней руки, умоляя: «Пощади! Пощади! Не кричи!» и схватил ее за грудь. Женщина была, словно в обмороке:

— Входи, — сказала она еле слышно, — входи, чтобы нас не увидели…

Я вошел в дом, женщина сжала мне руку: «Ты грек?» — спросила она. «Да, грек, не выдавай меня».

Обнял ее за талию, она молчит. Я лег с ней, и сердце мое трепетало от нежности: «Ну, Зорба, — говорю я себе, — 6удь ТЫ проклят, вот это женщина. Что за человек! Кто же она такая? Болгарка, гречанка, папуаска? Не все ли равно, старина? Она человек, у которого есть рот, грудь, она человек, который любит. Тебе не стыдно убивать? Негодяй!»

Именно эго говорил я себе, пока был с ней, согретый ее теплом. Но родина, она не оставляла меня в покос. Утром я ушел в одежде, которую мне дала болгарка, она была вдовой. Достав из сундука одежду умершего мужа, она отдала ее мне, обнимая мои колени и умоляя вернуться.

— Да, да, я вернулся на следующую ночь. Но будучи патриотом, ты понимаешь, диким животным, я вернулся с бидоном керосина и поджег деревню. Должно быть, она тоже сгорела, несчастная. Ее звали Людмила.

Зорба вздохнул. Он закурил сигарету, затянулся два-три раза и бросил ее.

— Ты говоришь родина… Веришь тому вздору, о котором рассказывают твои книги! Это мне ты должен верить. До тех пор пока будут существовать разные там отчизны, человек так и останется зверем, свирепым зверем… Но, слава Господу! Я-то свободен, это кончилось! Ну а ты?

Я не ответил. Я завидовал этому человеку, сидевшему здесь передо мной, который сам пережил — сражаясь, убивая, обнимая — все то, что я силился постичь с помощью бумаги и чернил. Все проблемы, которые я пытался разрешить пункт за пунктом в своем одиночестве, приклеившись к креслу, этот человек решал, дыша чистым воздухом, среди гор, с помощью своей сабли. Взволнованный, я закрыл глаза.

— Ты спишь, хозяин? — спросил Зорба с досадой. — А я, дурак, говорю с тобой!

Он с ворчанием вытянулся и немного погодя я услышал его храп.

Всю ночь я не смыкал глаз. Вдруг за моей спиной раздался радостный крик. Обернувшись, я увидел полуголого Зорбу, который тоже поднялся и устремился к двери, взволнованно разглядывая новую весну.

— Что же это такое? — изумленно вскрикивал он. — Это чудо, хозяин, та синь, что шевелится там внизу, как она называется? Море? Море? А это чудо, что одело зеленый фартучек в цветочек? Земля? Кто этот художник, который сотворил все это? Клянусь тебе, хозяин, я впервые все это вижу. Глаза старого грека увлажнились.

— Эй, Зорба, — крикнул я ему, — ты что, с ума сошел?

— Чего ты смеешься? Ты что, разве не видишь? Тут какое-то волшебство, хозяин!

Он выскочил наружу и стал танцевать, кататься в траве, будто жеребенок в весеннюю пору. Солнце взошло. Я протянул к нему ладони, чтобы они согрелись. Почки на ветвях распустились, легкие наполнились воздухом, души расцветали подобно деревьям. Казалось, что душа и тело были сотканы из одного и того же материала.

Зорба поднялся, волосы его были полны земли и росы.

— Быстрее, хозяин! — крикнул он мне. — Одеваемся и прихорашиваемся. Сегодня освящение. Поп и именитые сельчане припрутся без опоздания. Если они увидят, что мы валяемся в траве, какой будет стыд для общества! Так что достанем пристегивающиеся воротнички и галстуки. Примем серьезный вид! Ничего, что нет головы, главное — шляпа. Мир, хозяин, заслуживает того, чтобы на него плюнуть и растереть.

Мы оделись, вскоре пришли рабочие, появились и славные граждане местечка.

— Будь благоразумным, хозяин, не выставляй себя на посмешище.

Впереди, в своей грязной сутане с глубокими карманами, шел поп Стефан. Во время благословений, похорон, свадеб, крестин он как попало бросал в эти бездонные мешки все, что ему подносили: изюм, бублики, ватрушки, огурцы, котлеты, конфеты, а вечером старая попадья надевала очки и все это, пробуя, разбирала.

Вслед за попом шла сельская знать: Кондоманолио, хозяин кафе, повидавший свет — бывая в Ханье, он как-никак знал принца Теорга; дядюшка Анагности в своей ослепительной белой рубашке с широкими рукавами, спокойный, улыбающийся. Пришел и серьезный, с торжественным видом учитель, не расстающийся с тростью; последним шел медленной, тяжелой поступью Маврандони. Он повязал голову черным платком и был одет в черную рубашку, на ногах — черные сапоги. Поздоровавшись сквозь зубы, он неприступно держался в стороне, стоя спиной к морю.

— Во имя нашего Господа Иисуса Христа! — произнес Зорба торжественно.

Он занял место во главе шествия, и все сосредоточенно последовали за ним. В душах крестьян пробудились вековые представления о магических освящениях. Они впились глазами в попа, словно ожидая увидеть, как он своими речами безбоязненно изгонит невидимого всесильного врага.

Тысячи лет тому назад колдун воздевал руки, брызгал из своего кропила, шептал таинственные заклинания, и злые демоны бежали, а в это время на помощь человеку из вод, земли и воздуха сбегались благородные духи.

Мы подошли к яме, выкопанной у самого моря для первой опоры канатной дороги. Рабочие приподняли огромный ствол сосны и опустили в яму. Поп Стефан надел епитрахиль, взял кропило и начал, поглядывая на столб, молиться: «Да закрепится на прочной скале, чтобы ни ветер, ни вода не смогли его поколебать… Аминь!»

— Аминь! — завопил Зорба, перекрестясь.

— Аминь! — зашептали именитые сельчане.

— Аминь! — произнесли последними рабочие.

— Да благословит Бог ваши труды и воздаст вам от Авраама и Исаака! — пожелал поп Стефан, и Зорба сунул ему в руку кредитку.

— Мое тебе благословение! — сказал поп с удовлетворением. Мы вернулись в наш сарай, где Зорба стал всех потчевать вином и постной закуской — жареными осьминогом и кальмаром, горячими бобами, оливками. После этого гости стали медленно возвращаться вдоль берега к своим домам.

Магическая церемония окончилась.

— Здорово мы из этого выпутались! — сказал Зорба, потирая руки.

Он переоделся в рабочую одежду, взял в руки кирку.

— Пошли ребята! — крикнул он рабочим. — Перекрестимся и вперед. В течение целого дня Зорба не поднимал головы, работая с неистовством. Каждые пятьдесят метров рабочие копали ямы и ставили столбы, направляясь по прямой к вершине горы. Зорба измерял, считал, давал указания. Он не ел, не курил, зря не болтал, полностью отдаваясь работе.

— Из-за того, что люди делают свою работу наполовину, — говорил он мне иногда, — мыслят наполовину, грешат или добродетельствуют тоже наполовину, мир находится в таком плачевном состоянии. Поэтому иди до конца, замахивайся сильнее, забудь о страхе, и ты победишь. Господь Бог больше ненавидит полудьявола, чем архидьявола!

Вечером, вернувшись с работы, раздавленный от усталости, он улегся на песке.

— Я буду спать здесь, — сказал он, — пока не наступит новый день и снова надо будет браться за работу. Я поставлю одну бригаду в ночную смену.

— К чему такая спешка, Зорба?

Он нерешительно помолчал.

— Почему? Так вот! Я хочу знать, правильно ли я выбрал наклон. Если я промахнулся, все погибло, хозяин. Чем скорее я буду знать, тем лучше. Он ел быстро, жадно, и чуть погодя берег задрожал от его храпа. Я же еще долго бодрствовал, следя за звездами. Небо медленно перемещалось вместе со всеми своими созвездиями, а вслед за ними перемещалась, словно купол обсерватории, моя голова. «Следи за ходом звезд, как если б ты вращался вместе с ними…» Эта фраза из Марка Аврелия наполнила гармонией мое сердце.

21

А в этот день была Пасха. Зорба постарался быть щеголем. На ногах у него красовались толстые шерстяные носки баклажанного цвета, которые ему связала, по его словам, одна из его македонских кумушек. Он беспокойно ходил взад и вперед по пригорку около нашего пляжа, прикладывал ладонь козырьком к густым бровям, высматривая что-то со стороны деревни.

— Она опаздывает, старая тюлениха, шлюха, лоскутное знамя.

Только что родившаяся бабочка взлетела и пожелала сесть Зорбе на усы. Ему стало щекотно, он подул на нее, бабочка спокойно поднялась и исчезла в ярком свете дня.

Мы ожидали мадам Гортензию, чтобы вместе отпраздновать Пасху. Зажарили на вертеле ягненка, расстелили на желтом песке белую простыню, решив полушутя — полусерьезно оказать ей в этот день большой прием. На этом пустынном пляже мы испытывали странное влечение к нашей русалке, тучной, надушенной, слегка подгнившей. Когда ее не было, нам словно чего-то не хватало — запаха одеколона, какого-то подрагивающего красного пятна, переваливающейся, как утка фигуры, хриплого голоса и пары сухих выцветших глазок.