Я, грек Зорба - Никос Казандзакис

Именно такими опустевшими раковинами, — думал я, — кажутся чудесные соборы, которые можно встретить среди шума и безбожия больших городов. Доисторические чудища, от которых остались только скелеты, изъеденные дождями и солнцем».

В дверь нашей кельи постучали. Послышался картавый голос отца кастеляна.

— Скорее, просыпайтесь к заутрене, братья!

Зорба вскочил:

— Что это была за стрельба? — закричал он вне себя, потом немного подождал. Тишина. Но монах, повидимому, был еще около двери, слышалось его прерывистое дыхание. Зорба топнул ногой.

— Что это была за стрельба? — снова спросил он сердито. Послышались быстро удаляющиеся шаги. Одним прыжком Зорба оказался у двери и распахнул ее.

— Толпа придурков! — крикнул он, плюнув вслед убегавшему монаху. — Попы, монахи, монашки, церковные старосты, ризничьи, плевать я на вас хотел!

— Пойдем отсюда, — сказал я, — здесь пахнет кровью.

— Если бы это была только кровь, — заворчал Зорба, — ты, хозяин, если хочешь, иди к заутрене. А я пойду поищу кое-где, может, что-нибудь и найду.

— Пойдем отсюда! — с отвращением сказал я снова. — Доставь мне удовольствие, не суй свой нос не в свое дело.

— Как раз туда я и хочу сунуть свой нос! — воскликнул Зорба.

Задумавшись на мгновенье, старый грек хитро заулыбался:

— Дьявол хочет сослужить нам благую службу! Я полагаю, он доведет дело до конца. Знаешь, хозяин, сколько может стоить монастырю этот выстрел? Семь тысяч ассигнациями!

Мы спустились во двор, где нас охватили запахи цветущих деревьев, утренняя нежность, райское блаженство. Захария поджидал нас. Он подбежал и схватил Зорбу за руку.

— Брат Канаваро, — зашептал он, дрожа, — пойдем скорее отсюда!

— Что это был за выстрел? Кого-нибудь убили? Давай, монах, говори или я тебя придушу!

Подбородок монаха задрожал. Он осмотрелся. Двор был пуст, кельи заперты; из открытой церкви волнами доносилось благозвучное пение.

— Идите оба за мной, — прошептал он, — Содом и Гоморра!

Скользнув вдоль стен, мы пересекли двор и вышли из сада. В сотне метров от монастыря находилось кладбище. Туда мы и прошли.

Перешагнув через могилы, мы вслед за Захарией вошли в небольшую часовню. Посредине, на циновке, лежало завернутое в монашескую рясу распростертое тело. Около головы горела свеча, вторая у ног. Я склонился над мертвым.

— Маленький монах! — пробормотал я, задрожав, — маленький, белокурый монах отца Дометиоса!

На дверях святилища, обутый в красные сандалии, размахивал крыльями и сверкающим обнаженным мечом архангел Михаил.

— Архангел Михаил! — вскричал монах. — Пошли гром и молнии, сожги их всех! Архангел Михаил, не поленись, выпрыгни из своей иконы! Подними свой меч и ударь! Разве ты не слышал выстрела?

— Кто его убил? Кто? Дометиос? Говори, бородатый черт!

Монах вырвался из рук Зорбы и упал ничком к ногам архангела. Он надолго замер, вытянув шею, выпучив глаза и раскрыв рот, будто кого-то подстерегая.

Вдруг он поднялся, весь сияя:

— Я их сейчас подожгу! — заявил он с решительным видом. — Архангел пошевелился, я видел, он дал мне сигнал!

Захария подошел к иконе и прижался толстыми губами к мечу архангела.

— Слава Богу! — сказал он. — Мне полегчало.

Зорба вновь схватил монаха за руки.

— Иди сюда, Захария, — сказал он, — пойдем, ты сейчас сделаешь то, что я тебе скажу!

И повернувшись ко мне, добавил:

— Дай мне денег, хозяин, я сейчас сам подпишу документы. Там одни волки, ты же ягненок, и они тебя съедят. Позволь мне сделать это. Не беспокойся, я крепко ухватил этих заплывших жиром толстяков. В полдень мы отсюда уйдем, унося лес в кармане. Пошли же, старина Захария!

Они, крадучись, двинулись к монастырю. Я же остался гулять под соснами.

Солнце было уже высоко, на листьях искрилась роса. Из-под моих ног вылетел скворец и, усевшись на ветку дикой груши, стал, подрагивая хвостом и глядя на меня, щелкать клювом. Потом он два-три раза насмешливо просвистел.

Сквозь сосны я заметил сгорбленных монахов, выходящих рядами во двор; на плечах их висели черные покровы. Служба закончилась, и они шли теперь в трапезную.

«Какая жалость, — думал я об этом пейзаже и монастыре, — что такая строгость, благородство будут отныне лишены души!»

Усталый, не выспавшийся, я растянулся на траве. Кругом благоухали дикие фиалки, дрок, розмарин и шалфей. Изголодавшиеся насекомые, жужжа, словно пираты, набрасывались на цветы, высасывая мед. Вдали сверкали безмятежные горы, они как будто двигались в дрожащих испарениях земли, согретой пылающим солнцем.

Умиротворенный, я закрыл глаза. Сдержанная, таинственная радость овладела мной, казалось, что все это зеленое чудо, окружавшее меня, было раем, с его свежестью, прозрачностью и каким-то легким опьянением.

Все это как бы олицетворяло Бога, который каждое мгновение меняет свой облик. Счастлив тот, кто может узнать его под любой маской! Иногда он — стакан холодной воды, иногда — сын, прыгающий на ваших коленях, околдовавшая вас женщина или просто утренняя прогулка.

Постепенно все вокруг меня, не изменяясь внешне, превратилось в чудесное видение. Я был счастлив. Земля и рай явили себя единым целым. Жизнь показалась простым полевым цветком с большой каплей меда в сердцевинке, душа — дикой пчелой-добытчицей.

Внезапно меня грубо вырвали из этого блаженного состояния. Позади себя я услышал шум шагов и шепот. В ту же минуту радостный голос произнес:

— Хозяин, мы уходим!

Возле меня очутился Зорба с дьявольским блеском маленьких глаз.

— Уходим? — спросил я с облегчением. — Все закончено?

— Все! — ответил Зорба, похлопав по карману куртки. — Он у меня здесь, этот лес. И пусть он принесет нам удачу! Вот они, семь тысяч монет, которые у нас сожрала Лола!

Он достал из внутреннего кармана пачку ассигнаций.

— Возьми их, — сказал он, — плачу свои долги, теперь мне не стыдно перед тобой. Там же чулки, сумки, духи и зонтик мадам Бубулины и даже арахис для попугая! И сверх всего халва, которую я принес тебе!

— Дарю их тебе, Зорба, — сказал я, — пойди, поставь свечку, такую же, как ты сам, Богородице, которую ты так обидел.

Зорба повернулся. Навстречу ему вышел в позеленевшей грязной расе и стоптанных сапогах отец Захария. Под уздцы он держал двух мулов. Зорба показал ему пачку денег.

— Мы поделимся, отец Иосиф, — сказал он. — Ты купишь сто килограммов трески и съешь их, старина мой несчастный, ты съешь столько, что переполнишь брюхо, станешь блевать и будешь, наконец, свободен! Давай руку.

Монах схватил засаленные ассигнации и спрятал их на груди.

— Я куплю керосину, — сказал он.

Зорба понизил голос и наклонился к уху монаха.

— Нужно, чтобы была темная ночь, все должны спать, хорошо бы дул сильный ветер. — Зорба давал наставления. — Обольешь стены с четырех углов. Потом останется только намочить в керосине тряпки, лоскуты, паклю, в общем все, что сможешь найти и поджечь. Ты понял?

Монах трясся.

— Да не дрожи ты так, старина! Разве архангел не дал тебе такой наказ? Только керосин, много керосину!.. И будь здоров!

Мы вскочили в седла. Я бросил последний взгляд на монастырь.

— Ты хоть что-нибудь узнал, Зорба? — спросил я.

— Насчет выстрела? Не порть себе кровь, хозяин. Захария прав: Содом и Гоморра! Дометиос убил маленького красивого монаха. Вот и все!

— Дометиос? Почему?

— Нечего в этом копаться, говорят тебе, хозяин, здесь только отбросы и зловоние.

Он повернулся к монастырю. Монахи выходили из трапезной, склонив головы и скрестив руки они шли в свои кельи.

— Прокляните меня, святые отцы! — крикнул Зорба.

19

Первой, кого мы встретили, ступив ногой на наш пляж с наступлением темноты, была съежившаяся перед нашей хижиной Бубулина. Когда при свете лампы я увидел ее лицо, мне стало страшно.

— Что с тобой, мадам Гортензия? Ты заболела? С той минуты, когда в ее сознании поселилась великая надежда на замужество, наша старая обольстительница потеряла всю свою непостижимую и подозрительную соблазнительность. Она пыталась стереть все свое прошлое, отбросить яркие перья, которыми украшала себя, обирая пашей, беев и адмиралов. Старая русалка мечтала только о том, как стать добропорядочной женушкой, соблюдающей приличия. Честной женщиной. Она больше не красилась, не наряжалась, словом, распустилась.

Зорба не открывал рта. Нервно подкручивая свежеподкрашенные усы, он зажег плиту и поставил кипятить воду для кофе.

— Злодей! — вдруг проговорила роковым голосом старая певица.

Зорба поднял голову и посмотрел на нее. Взгляд его смягчился. Он не переносил, когда женщина обращалась к нему дущераздирающим тоном, это выворачивало ему душу. Одна женская слеза могла его утопить.