Женщина при 1000 °С - Халльгрим Хельгасон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Супружеская измена – явление особенное в том смысле, что она тяжелее всего переносится бездельниками: она придавливает их без предупреждения, словно снежная лавина, к оконному стеклу души. И вот он сидит, не в состоянии выбраться наружу месяцами, и видит вокруг себя одни лишь спаривания супруги. Изменник убивает себя вон из жизни супруга и затем снова и снова является привидением в его голове, голый и совокупляющийся. И постепенно ты присасываешься к этому ядовымени и начинаешь наслаждаться его отравой. Ты сам принимаешься малевать того черта, который мучит тебя и затаптывает в грязь каждый раз, когда ему случится прискакать в твою больную голову. Человек – это вредительский прибор.
«Погаси-ка свет, дай-ка, я сердечные раны полижу», – говаривала бабушка Вера, когда считала приятный вечер законченным и хотела, чтоб ты ушел. Наверно, в нас заложены такие противоречия, чтоб в жизненных муках для нас нашлось какое ни есть лакомство.
Но, ах, сейчас покой оставил моего сына, и все по вине моей собаки-души. Даже на студеной вершине старости мне не удалось утихомирить эту собачонку. Со мной всегда выходило так, что личность – я, Хербьёрг Марья Бьёрнссон, – никогда не была полностью властна над своим голосом и поступками, – ими управляла более великая сила, которую я предпочитаю называть Жизнь Герры: она бурлит внутри и заправляет всем, берет под уздцы и кидает гранаты, так что вокруг сверкают вспышки – единственные цветы в моем саду.
78
Вторжение
2002
А через несколько дней из предрождественской темноты выплыл еще один непрошеный гость. Было раннее утро, и Нэнси впустила в дверь гаража длинное пальто на высоких каблуках, которое шагнуло на каменный пол так, что раздался грохот, и повернулось, описав полукруг шарфом, – осматривалось. Светлые волосы доходили до плеч и были как восковые, зато губы сверкали от «блеска», по-моему, так называется этот смазочный материал, которым сухие в обращении женщины смазывают свои речи.
В минутном забытьи мне показалось, будто она – инспектор из медицинского или социального муниципального учреждения и пришла разобраться с этим незаконным обиталищем престарелых. Я уже ожидала вопроса: «А где же у вас ректальное зеркало?» – но вместо этого грянуло: «Ой, привет!» А когда она приблизилась к кровати, я увидела, что это женщина, сотворившая детей из моей крови.
«Привет», – ответила я.
«Рада тебя видеть. И прости, что мне до сих пор было лень зайти».
«Это да. Лень – это порок».
«Что?»
«Лень – это порок».
«А? Да? Ха-ха-ха. Ну, так получилось, я же всегда занята – дети, понимаешь, и все такое. А ты как живешь, милая Герра?»
«Как хочу, так и живу».
«Да? Ха-ха. Ребята тебе передают горячий привет. Они всегда так много спрашивают про бабу Герру».
«Ох, да эти стервецы, небось, меня совсем позабыли».
Черт возьми, как же сильно у меня забилось сердце. А я-то думала, на этой старой машинке скорости уже не переключаются.
«Что ты, что ты, нет. Мы всегда говорим о тебе, как о члене нашей семьи, уж будь уверена! – На мгновение на ее лицо опустилось молчаливое оцепенение, так что сквозь броню радости проступили печаль и тьма, но потом она приободрилась и сказала: – А я тебе журналы принесла!» И она извлекла из своей торбы разноцветные брошюры о жизни в стенах самых роскошных домов в городе – тамошних сердечных и запечных делах. Она выложила чтиво мне на одеяло рядом с ноутбуком, который я прикрыла, словно глаз. Рогхейд бросила на него взгляд, исполненный коварства, но быстро повернулась, когда Нэнси стала прощаться, и принялась разглядывать ее, убирая прядь от глаз. В ее взгляде ясно читалась жалость-надменность: ничто не повергает по уши увязших в похоти женщин в такое уныние, как чистые душой стыдливые девы, хранящие верность еще не пришедшей к ним любви.
«Журналы, говоришь?»
«Да, я подумала, вдруг тебе будет интересно… Там в основном сплетни».
«Но про вас там не пишут?»
«Что?»
«А про вас с Магги там ничего нет?»
Тут она сконфузилась. Лицо у нее мгновенно покрылось испариной, глаза заморгали.
«Ха-ха! Нет, мы с ним не настолько знаменитые».
«Я всегда говорила, что в Исландии знамениты все, кроме президента. Он никого не знает».
«Ха-ха! Здорово, когда ты что-нибудь говоришь в таком духе!»
И тут я почувствовала, что она все-таки капельку скучала по мне. Скучала по своей старой свекрухе, пусть та уже совсем покрылась плесенью. Я помню, как обрадовалась ей в первый раз, когда Магги, симпатичный экономист, привел ее на обед на Скотхусвег. Она была в полном восторге от этой чудаковатой бабы, которая готовила сардельки с кислой капустой, курила палевые сигареты Roth-Händle и говорила о Бессастадире, как иные говорят о ребенке, которого потеряли. А меня она жутко порадовала. Оболтус Диванный наконец отыскал свою вторую половинку. И стало весело в лачужке[153]. А сейчас Рагнхейд взошла на вершину жизни и нацепила то ураганное выражение лица, которое возникает у исландских женщин из-за бесконечного ветра в лицо и глицерина, каждодневной бодрости и стресса – «я докажу, что я не хуже людей!», – а еще из-за вечно следящих за ними вопящих глаз подруг. Кажется, дети высосали ее груди, но она все еще была недурна собой.
Ничто в поведении этой исландской «девочки» не говорило об угрызениях совести или о боли. Свою побитую собаку – переживание развода – она заперла в такую дальнюю комнату своего дворца, что ее взрывающий барабанные перепонки вой не доносился до этого не богатого событиями гаража.
«Но вы же развелись?» – сказала я без всякого упрека.
«А? Ну да. Да. К сожалению. Но что поделать – это жизнь такая. Но я хочу, чтоб ты знала: расстались мы по-хорошему и остались друзьями».
«По-хорошему не разводятся».
«А вот и да! Мы с Магги! Ха-ха!»
«Тогда это первый раз за всю мировую историю».
«Да, ха-ха, наверно».
«А как у вас с этими деньгами, Рагнхейд?»
«Какими деньгами?»
«Магги говорит, что за ними следишь ты. За моими деньгами».
«Ты про деньги, вырученные за Скотхусвег? Да, вот именно, я как раз собиралась о них с тобой поговорить. Я очень огорчусь, если окажется, что ты думаешь, будто мы собирались взять эти деньги себе на хранение. Мы просто решили снизить риск и разделить их между нами так, и…»
«Я от вас не слышала никаких вестей больше года».
«Нет-нет, и мне очень досадно, дорогая Герра, очень досадно. Но, по-моему, это дело ваше с Магги. И с Халли, и с Оули… Я всегда говорила, что надо бы заглянуть к тебе, и…»
«Где деньги?»
«Деньги? Сейчас? Они… Они в таком… Мы решили разделить их… Не класть все яйца в одну корзину, понимаешь. Так что они там и сям в таких вот инвестиционных фондах. Но мы всегда сможем их оттуда достать, если ты захочешь. Ведь это, конечно же… твои деньги, некоторым образом».
«Вовсе не некоторым образом».
«Да, нет-нет, но они, конечно же, мальчики, наверно, должны… ну, в смысле, ты ведь не собиралась ими пользоваться, ну, понимаешь, шестьдесят миллионов, ха-ха, в смысле, ты ведь с постели не встаешь, и все такое, так что это, наверно, было не так уж плохо, что…»
Сейчас не хватало только большого кухонного ножа, потому что гнев поднял меня с подушки слабости, так что старая маразматичка вполне могла бы нанести удар кобылке-блондинке.
«Милая Рагнхейд! До сих пор у большинства народов мира существовал неписаный закон, что нельзя забирать наследство у родителей, пока они не умрут. Не перестанут дышать и не скроются в землю. И не будут лежать там в гробу с плотно привинченной крышкой».
Наверно, пока я произносила эти слова, я так дрожала, что это отдавалось в легких.
«Да, нет-нет. Это… ты совершенно права».
«На что пошли деньги? На беседку для сада?»
«Беседку? Не-еет. А почему ты так решила?»
«Ну… я же следила, хотя я…»
«Да? Ты следила?»
«Да… да-да».
Разговор завел меня на какое-то бездорожье. Но пусть мой Боас мирно спит в тростниках, где речка вьется. Я попыталась снова выбраться на гладкую дорогу:
«Ты думаешь… думаешь, что я не поверю, будто ты их ни на что не тратила?»
«Я хочу сказать, может, и тратили, понимаешь, проценты…»
«Проценты?»
«Да, понимаешь, мы решили, что наша задача – пустить эти деньги в рост и… Но начальный капитал – его вот вообще никто не трогал».
«Ах вот как. Ну ничего себе».
«Герра, пойми меня правильно, следить за такой большой суммой – это, конечно же, серьезный труд, потому что, как говорится, с деньгами – с ними как… как с цветами или с чем там… много хлопот, и мы подумали, что вполне естественно, если мы сами что-то получим за этот труд, поэтому мы, наверно, немножечко…»
