Право на легенду - Юрий Васильев

Когда совещание закончилось и Коростылев остался один, Эсфирь Яковлевна, мельком заглянув в зеркало, вошла в кабинет. Очень славный молодой человек, открытый и вежливый, и вид у него всегда был подтянутый, а сейчас изменился немного, погрузнел или, может быть, просто устал от множества дел и забот. Люди совсем разучились думать о здоровье, беречь нервы. А ведь и надо-то всего лишь быть чутким и внимательным друг к другу, сдерживать отрицательные эмоции.

Коростылев поднялся навстречу, усадил ее в кресло.

— Меня привело к вам неотложное дело, — сказала Эсфирь Яковлевна, не обращая внимания ни на зазвонивший тут же телефон, ни на хриплый голос селектора, требовавший немедленно что-то решить и обеспечить. — Совершенно неотложное, Егор Александрович, вы можете мне верить. Я говорю о Верочке. Мы с вами в какой-то мере ответственны… Никто, понимаете, никто не хочет понять, что девушку нельзя оставлять в таком положении. Это было бы слишком несправедливо и больно.

— Люди все понимают, — устало сказал Коростылев. — Только у людей своих болячек много. Вы считаете: я могу чем-то помочь?

— Можете, — согласилась Эсфирь Яковлевна. — Вы сейчас человек влиятельный.

— Да ну… Влиятельный. Ладно. Дам ей свою машину. Сегодня не могу, вертеться надо, а завтра пусть едет. Туда и обратно, так что особого свидания не получится. Успеет она?

— Как раз успеет. Ей больше по времени и не выкроить. Я чрезвычайно вам благодарна, Егор Александрович. Я могу ее успокоить?

— Можете. Кстати, у меня из головы выскочило. — Он достал из ящика стола плотный конверт. — Надя вам фотографию передала, а я замотался.

Селектор опять забормотал что-то категорическое и требовательное, Коростылев начал щелкать переключателями, и Эсфирь Яковлевна, умиротворенно вздохнув, вышла. В приемной она, правда, не удержалась и раскрыла конверт, в котором было несколько фотографий, и на каждой из них в сквере у Большого театра стояли Коростылев и Надя. Просто стояли рядом. У Коростылева в руках был большой мохнатый мишка, а у Нади в руках — цветы.

14

С утра вроде бы подул низовой ветер, но дело на этом и кончилось. «Кишка тонка», — злорадно подумал Коростылев. Конечно, будь хоть самый что ни на есть «южак», им на него чихать. Это тебе не крыши с беззащитных бараков сдергивать, тут вся техника ощетинилась. И все-таки хорошо, что тихо на улице, солнце светит, ромашки под окнами распустились.

Коростылев не спеша, аккуратно побрился. Потом они с Александром Касимовичем сели завтракать.

— Читал? — спросил Варг, кивнув на лежащую рядом газету.

— А как же… Собственное интервью надо время от времени просматривать. Впечатляющая картина. Откуда они только слова берут?

— Ладно, не ершись. Слова. За словами-то все-таки дело стоит. Волнуешься?

— Мне волноваться не положено. Я сегодня уже никто. Я сегодня зритель.

— Волнуешься, — сказал Варг. — Всю жизнь волноваться будешь. На двенадцать назначено, да? Не смогу я присутствовать, связь у меня с караваном. Они уже возле Лонга стоят, завтра тоже… волноваться буду. А черкес-то наш видал, как с утра пораньше припустил?

— Видал. Наступили вы ему на мозоль.

Тут у крыльца загудела машина — это пришел за Коростылевым «газик». Первым делом он решил поехать на карьер — быстро-быстро, только бы посмотреть, поставлены ли ограждения. Это его ни в коей мере не касалось, и все-таки он поехал. По дороге они обогнали колонну бульдозеров. Машины, солидно шлепая гусеницами, тянулись в сторону карьера. Впереди шла огромная ярко-рыжая машина — кабина у нее такая, что трое с удобствами спать могут. Через стекло Коростылев разглядел Пряхина — тот был не в комбинезоне, как обычно, а, в костюме да еще, кажется, при галстуке.

Ограждения на карьере, как он и полагал, были давно выставлены. Коростылев чуть помедлил, соображая, куда бы теперь деться, какую бы еще работу себе отыскать, но ничего придумать не смог и попросил шофера отвезти его в управление.

«А ведь я и правда нервничаю… Ты смотри! Самый настоящий мандраж. Вот не ожидал. Или — ожидал? Сегодня мой день, так все говорят. Это правда. Я готовился к нему десять лет; это было чертовски трудно, и я бы не выдержал и года, а может, и месяца бы не выдержал, если бы не знал, что сегодняшний день наступит.

Теперь вот он наступил. Я поеду сейчас в контору, буду вместе со всеми курить, разговаривать и барабанить пальцами по столу. А потом, еще, наверное, за целый час до взрыва, я заберусь на террасу и стану ждать. Один туда заберусь, чтобы никто, не дай бог, не заметил бы, не догадался. Ведь я сейчас никому не нужен, все уже прекрасно идет без меня. Взрослый человек, и вот поди ж ты. Через всю страну летел, чтобы только посмотреть, как маховик закрутится. Как земля дыбом встанет. Только за тем и летел, капитан верно все понял…»

— Володя, — сказал он шоферу. — Останови. Пойду-ка я пешком, угорел в твоей таратайке. Все, отъездились на сегодня. Гуляй. На карьер я потом вместе со всеми доберусь, на автобусе.

Идти было недалеко, Коростылев не торопился. Он свернул с дороги и стал собирать перезимовавшую под снегом бруснику — ягоды были крупные, сочные, лопались в пальцах.

Вчера на совещании кое-кто удивлялся, даже негодовал: почему это, мол, люди такое чисто техническое мероприятие превращают чуть ли не в праздник? Он не удивлялся. Это и есть праздник; праздник для всех, кто жил на этой земле, строил из гнилых досок, из выброшенного морем плавника первые дома, для тех, кто завтра начнет строить город, и ему это было той самой наградой за чертовски трудные годы — лучшей награды он не желал, видит бог.

Он еще немного пособирал ягоды, пока руки у него не сделались совсем красными от липкого сока; потом наткнулся на целую поляну каких-то странных цветов, с прозрачными, как стрекозиные крылья, листьями.

«Нарву-ка я сейчас букет, — подумал он, — да преподнесу Даниилу Пряхину, пусть он его на свою огненную машину куда-нибудь приспособит. Даня это оценит. И Эсфири Яковлевне тоже нарву, она непременно в первых рядах будет…»

И тут он вспомнил о ее вчерашней просьбе… Как нехорошо получается! Совсем голова дырявая… Ладно, успею еще. Он посмотрел на часы. Успею, хоть и поторопиться надо.

Он все-таки нарвал цветов и, круто свернув в сторону, по каменистому обрыву стал спускаться к поселку. Эсфирь Яковлевна, как он и думал, взволнованно сидела у телефона.

— Что с вами, дорогой мой? — спросила она, держа в руках нудно гудящую трубку. — Куда вы пропали? Почему у вас брюки на коленях испачканы?

— Чепуха! — отмахнулся он. — Ползал по тундре, собирал цветочки. Где Вера? Укладывается? Ну и чудно. Дайте мне, пожалуйста, трубку.

Коростылев позвонил в гараж и вызвал машину.

— Я думала, вы уже на объекте, — сказала Эсфирь Яковлевна. — У вас сегодня столько дел! Как мило, что вы пришли проводить Верочку, это на вас так похоже. И цветы! Вы никогда не постареете, Егор Александрович, поверьте моему слову!

— Я уже старею. Знаете, я просто забыл. Да, забыл. Вот и прибежал. А цветы поставьте, пожалуйста, в воду, это я для вас на коленях ползал. Вера себе по дороге нарвет.

— Да уж нарву, — согласилась Вера, появившись в дверях. — Мне бы только на дорогу выбраться. Совсем я тут растерялась, и вот опять вы…

— Акула не подведет, — улыбнулся Коростылев. — Это я вам ответственно заявляю. Ну-ка, где ваш чемодан, машина, слышите, уже бибикает. Кстати, сколько у вас времени в запасе?

— Ничего у меня в запасе нет. Сегодня ночью улетаю.

— М-да… В обрез. Совсем в обрез.

Они вышли на улицу, и Коростылев, увидев сидящего на лавке шофера, сказал:

— Извини, Володя. Дело получилось срочное. Отвезешь девушку на Глухариный и обратно, рассчитай так, чтобы к самолету успеть. Вера тебе по дороге все объяснит.

— Объясню, конечно, — согласилась Вера, и они с Эсфирь Яковлевной стали прощаться.

Шофер тем временем как-то не очень ловко поднялся со скамейки и радостно посмотрел на Коростылева.

— Да я для вас хоть на край света! — сказал он, растроганно шмыгая носом. — Хоть через Ла-Манш! Девушку доставлю в лучшем виде, по кочкам, как по асфальту поплывем, горя знать не будет! — Он блаженно улыбнулся, стал открывать дверцу кабины, чтобы помочь Вере уложить вещи, и тут Коростылев увидел, что шофер пьян.

— Сволочь ты, Володя, — растерянно сказал он. — Как же это ты? Без ножа меня зарезал.

— Да чепуха же, Егор Александрович! Тундра же. Кто заметит? Вы же сказали — гуляй. Я и выпил. Такой день…

— Выпил! — передразнил его Коростылев. — Куда тебе ехать, у тебя ноги циркулем, язык за уши заплетается.