Право на легенду - Юрий Васильев

А вчера, когда Вера совсем уже упала духом, Эсфирь Яковлевна вроде как встрепенулась.

— Верочка, — сказала она. — Давайте смотреть на вещи реально. Вам надо заболеть. Вы заболеете и, таким образом, сможете задержаться. А Сережа к тому времени приедет. Всякая работа, как подсказывает опыт, имеет конец. Я сделаю вам справку: заведующая поликлиникой — моя приятельница. Мне думается, это хороший выход.

— Этого нельзя делать, — вздохнула Вера. — Нельзя. Я ведь сама медик.

— Вы правы, — согласилась Эсфирь Яковлевна. — Это неэтично. Ну, хорошо. Будем опять-таки исходить из реальных возможностей. — Она решительно расправила на столе скатерть. — Я достану вам вертолет. Или нет — зачем так радикально? Я поговорю с начальником геолого-разведочного управления, и он срочно вызовет вашего мужа. У него, конечно, есть для этого средства. Видите, как просто?

Она говорила совершенно искренне, ни на минуту не сомневаясь, что, если вертолет есть, его сразу же пошлют за Верочкиным мужем, потому что, какие бы важные дела у вертолетчиков ни были, это дело самое важное.

Условностей для Эсфири Яковлевны не существовало. В прошлом году она прямо среди ночи разбудила остановившегося у нее большого областного начальника и потребовала, чтобы он немедленно распорядился выгрузить из самолета ящики с продуктами и посадить в него детей, которые целые сутки ждали отправления в пионерлагерь. Начальник был невыспавшийся и злой, он отмахивался от нее руками, говорил, что самолет грузовой, что лавки там железные, но тем не менее к утру ребята были отправлены, а Эсфирь Яковлевна в благодарность испекла начальнику пирог.

Чинов и рангов она тоже не признавала: все люди, по ее глубокому убеждению, были склонны совершать неразумные поступки в равной мере. И потому, если она запирала на ключ молоденькую медсестру, чтобы та не ушла на свидание с женатым охотоведом, то делала это с такой же уверенностью в своей правоте, с которой она запрещала секретарю обкома есть строганину, причем и в том, и в другом случае осведомленность ее была исчерпывающей: охотовед действительно был ловеласом, а секретарь страдал желтухой.

Вот и теперь, решив, что разумнее всего обратиться прямо в управление, Эсфирь Яковлевна ушла к себе в кабинет, и вскоре оттуда послышались взволнованные восклицания.

Если бы человеческую доброжелательность можно было превращать в энергию, Эсфирь Яковлевна одна могла бы растопить все ледники Антарктиды. Вера подумала об этом и грустно улыбнулась. Она уже знала ее историю. Очень одинокая женщина, у которой ни мужа, ни детей, ни близких родственников не было, на закате жизни села однажды в поезд, который шел на Восток, потом пересела на пароход, который плыл на Север, и приехала на берег океана. Зачем она это сделала, она, должно быть, точно не знает, но говорит, что услышала у себя в коммунальной квартире, что там, на берегу океана, очень нужны люди. А она в своей жизни никогда и никому особенно нужна не была.

— И еще знаете, Верочка, — говорила она, глядя куда-то в сторону, — память у меня очень хорошая. Я бы даже не хотела такую память иметь. До сих пор многие фамилии помню, и плач помню, и как смотрели на меня… Плохо на меня, Верочка, смотрели, словно я виновата была, а у меня у самой ноги не шли, только вам этого не понять… должность у меня во время войны была страшная, страшнее не придумаешь — я похоронки людям носила. Всякие письма были. И радостные тоже были, но радостных я не помню, а похоронки и сейчас вижу.

Закончив говорить по телефону, Эсфирь Яковлевна долго не выходила из комнаты. За дверями было тихо. Вера поняла, что теперь окончательно все рухнуло: если уж Эсфирь Яковлевна ничего не смогла сделать, значит, никто не сможет.

Она принялась бесцельно бродить по комнатам. Гостиница была небольшая, уютная, обставленная очень по-домашнему, и, если бы не чемоданы и рюкзаки, теснившиеся под вешалкой, можно было подумать, что это обыкновенная квартира, в которой живет веселая и дружная семья.

В одной из комнат на тумбочке лежал альбом — это еще вчера Эсфирь Яковлевна хотела показать Вере свои фотографии, но они чем-то отвлеклись и посмотреть не успели. Вера подумала, что фотографий у нее, должно быть, не богато — разве что еще девические, школьные. Она наугад раскрыла альбом и увидела трех парней, стоявших возле какой-то странной перекладины, под которой висел большой, темный колокол. Ребята были симпатичные, загоревшие. Внизу, прямо на фотографии, Вера прочитала «Доброй Вам жизни, дорогая Эсфирь Яковлевна! Даже отсюда, с мыса Кюэль, мы видим теплый свет в Ваших окнах…»

На другой фотографии рядом сидели моряк в парадном мундире и девочка лет десяти, державшая за ошейник большую, очень лохматую собаку. Детским почерком было написано: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будете Вы! Милой Эсфири Яковлевне от капитана Варга, его дочери и знакомого пса по кличке Степан».

И еще фотографии, фотографии… Закутанный в меха охотник с карабином через плечо, какие-то девушки в белых платьях, наверное, выпускницы, ослепительно улыбающаяся актриса рядом с афишей, на которой крупными буквами набрана ее фамилия, приветы из Сухуми, из Москвы и Красноярска.

Вера бережно закрыла альбом. Потом вернулась к себе в комнату, достала из сумочки фотографию, приготовленную для Сережи, подумала немного и написала: «Спасибо Вам большое! За всех, кому Вы были нужны!»

Положить фотографию в альбом она не успела: Эсфирь Яковлевна уже стояла в дверях.

— Обстоятельства довольно своеобразные, — сказала она, присаживаясь на диван. — Район готовится к событиям, каждое из которых значительно. Люди слишком заняты, это естественно. У горняков промывочный сезон, в порту начинается навигация, у строителей завтра вообще особый день… И вот на это я как раз делаю ставку. Вы не улавливаете? Я уже готова была развести руками, но сейчас я поняла, что разводить руками рано. Мы доберемся с вами до самого главного человека, а самый главный в сегодняшней ситуации — это, безусловно, Егор Александрович Коростылев. Вы меня поняли, Верочка?

Она, одобряя себя за правильное решение, накинула кофточку и быстренько отправилась в управление, благо, надо было всего лишь перейти через дорогу.

В кабинете главного инженера, где сейчас расположился Коростылев, шло совещание. Дверь была полуоткрыта, и Эсфирь Яковлевна невольно поморщилась, — так густо валил из кабинета дым.

— Похоже, переругаются, — сказала секретарша, кивая в сторону двери. — Тихо было, спокойно, потом кадровик упрекать начал: что это, говорит, за безобразие, многие даже с рабочих мест уехали, только бы завтра посмотреть, как взрывать будут. Вон, слышите?

Из кабинета действительно доносился рассерженный голос:

— Да бросьте вы, в самом-то деле! Мне это представляется нездоровым любопытством, не иначе. У нас в городе, помню, когда по реке лед шел, тоже все на берег высыпали — это что, по-вашему, энтузиазм? Зеваки — они зеваки и есть. Любители сильных ощущений. И мы должны принять меры.

— Не пускать? — спросил кто-то.

— Вот именно. Нечего церемониться. Можно, конечно, разъяснительную работу провести, — кадровик, наверное, кисло улыбнулся: по-крайней мере такой у него был тон. — Только разъяснительную работу надо было раньше проводить. Повседневно. Чтобы люди дисциплину знали.

— Хватит, Сорокин. Хватит. — Эсфирь Яковлевна по голосу узнала инструктора райкома. — Ты у нас человек новый, многого не понимаешь… Скоро мы будем встречать первый караван судов. Тогда и увидишь. Пароходы не лакомство везут, а всего-навсего цемент и уголь, да еще крепежный лес. А встречать их выйдет весь поселок, среди ночи люди будут стоять в порту и ждать, когда дымы на горизонте появятся. Ты говоришь — зеваки. Нет, Сорокин, не зеваки. Просто люди у нас тесно связаны общей судьбой, общим делом. Теснее, может быть, чем где-нибудь. И на этом — все. Теперь я попрошу начальника автобазы доложить о готовности транспорта.

Секретарша поднялась и прикрыла дверь.

— Да ну их! Заседают и заседают. Давно столько не заседали. Я чего хочу спросить, Эсфирь Яковлевна. Правда, говорят, что Коростылев за Надей, за капитанской дочкой ухаживает? Вроде уже и свадьба вскоре назначена. Они в Москве-то вместе сейчас, долго ли.

— Я впервые от вас это слышу, — вежливо сказала Эсфирь Яковлевна. — Поверьте мне, впервые.

— Да будет вам! Надежда-то с вами небось делится?

— Она всем со мной делится. Простите, я ничего не могу вам ответить.

— А хорошо бы! — мечтательно сказала секретарша. — Такие они оба… Ну, не хотите говорить, не надо. Вы Коростылева ждать будете?

Когда совещание закончилось и Коростылев остался один, Эсфирь Яковлевна, мельком заглянув в зеркало, вошла в кабинет. Очень славный молодой человек, открытый и вежливый, и вид у него всегда был подтянутый, а сейчас изменился немного, погрузнел или, может быть, просто устал от множества дел и забот. Люди совсем разучились думать о здоровье, беречь нервы. А ведь и надо-то всего лишь быть чутким и внимательным друг к другу, сдерживать отрицательные эмоции.