Я все скажу - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрей Андреевич гораздо искусней как поэт, согласитесь!
А уж от Вознесенского, который признал Богоявленского во младенчестве, в четырнадцатилетнем возрасте, не убыло бы в итоге именно ему «переходящий приз» передать. И это оказалось бы в высшей степени справедливо.
Но случилось то, что случилось. Перстень оказался в руках актера, пьяницы и городского хулигана. И – пропал.
Разговоры о печатке Богоявленский заводил со многими, знавшими покойного Владимира Семеновича: актерами, собутыльниками, любовницами. И никто из них ничего о пушкинском кольце не знал, не помнил.
Никогда не видели и даже не слышали никаких о перстне разговоров. Удивлялись расспросам: о чем вообще речь?
То ли исследования и умозаключения Богоявленского оказались неверны и перстень не попадал к Высоцкому. То ли он хранил его в совершеннейшей ото всех тайне, опасаясь приступов ревности не любящей его власти и официальной советской литературы.
Оставался единственный источник, который мог бы все прояснить: вдова.
Ей было восемьдесят, она больше не снималась и не давала интервью. Продала дом в пригороде французской столицы и переехала в Париж.
Слава богу, у Богоявленского там выходила книжка: параллельные тексты на русском и на французском, блестящие переводы семинара славистов. Молодое издательство «Маша», специализирующееся на русской литературе, пригласило автора на Парижский книжный салон.
Он напряг все свои французские контакты – издателей, друзей, журналистов, славистов, – чтобы устроили встречу с великой Вдовой.
Жил он в тот раз недалеко от вокзала Монпарнас, и в южный пригород Парижа Иври-сюр-Сен, где квартировала вдова, отправился на метро. Почему-то парижское метро его не раздражало так, как московское.
Вдова проживала в большой трехкомнатной квартире. На полках и стенах – свидетельства былой славы: книги, видеокассеты, плакаты. Никакой прислуги, сама открыла дверь.
О, как проходит мирская слава! Как бывает безжалостно время! Вдова, на которую пускали слюнки все советские шестидесятники (не только, впрочем, советские и не только шестидесятники), оказалась очень и очень старой. Старше мамы Богоявленского. И еще она выглядела, как бы сказать, вызывающе пожилой: никаких следов пластических операций. Некрашеные седые волосы. Кисти рук со слегка скрюченными пальцами, покрытыми старческой гречкой. Сетка морщин на лице.
Богоявленский пришел к ней под видом интервью. И постарался, чтобы до нее довели – если сама вдруг не знает, – что он тоже поэт, автор многочисленных сборников, на основные языки мира переведенных, включая японский (и вот теперь французский). Он и книжку ту, двуязычную, естественно, принес и подписал.
Чтобы все было по-настоящему, установил на штатив камеру, организовал мизансцену. Старая актриса не капризничала, не требовала, чтобы ее снимали издалека или оставляли лицо в тени. Казалось, ей было совершенно плевать, как она выглядит, и это внушало уважение.
Но когда он включил запись, вдова приосанилась. Голубые глаза вспыхнули и заблестели. Зазвучал прекрасный медовый голос с мягким, еле заметным грассированием: голос русской девочки, выросшей в Париже, дочери эмигрантов, с тринадцати лет сводившей с ума публику в кинотеатрах.
Разговор, разумеется, закрутился вокруг ее великого мужа – но она привыкла, что русских интервьюеров эта тема интересует больше всего. Богоявленский постарался втереться в доверие, показаться своим: рассказал пару историй из московской литературной жизни, в которых участвовали его старшие друзья, – их отголоски, возможно, она могла помнить.
А потом наконец спросил про перстень. Напомнил: февраль 1969-го, Москва, ресторан ЦДЛ, за соседним столиком – одинокий Твардовский…
– Помню ли я тот перстень? – грустно улыбнулась вдова. – Конечно, да. Володя был так горд в тот вечер, так счастлив. Он все время только и говорил об этом. Еще бы! Сам Твардовский, автор «Тёркина», короновал его драгоценным предметом, который ведет свою родословную от Пушкина. Поэты, которые пришли тогда с нами, готовы были загрызть его, съесть живьем! Но, как это часто бывало, сильное впечатление или большая радость сыграли с ним злую шутку. Он в тот вечер опять сорвался. Начал пить еще там, в ЦДЛ, а потом вырвался от меня и умчался куда-то в снежную ночь. Через двое суток мне позвонили, и я забрала его из чужой квартиры, где по углам спали какие-то сомнительные личности, и сам Володя, весь перепачканный, тоже спал на голом полу. И никакого перстня при нем не оказалось. Самое удивительное! Потом, когда я привела Володю в порядок и осторожно заговорила с ним о той печатке, оказалось, что он ничего про нее не помнит. Он думал, что я его – как это будет по-русски? – разыгрываю. Но наши спутники в ресторане – я их спрашивала – подтвердили, что это не шутка и не пьяный бред. И Андрюша, и Женя. Но, конечно, было уже поздно. Перстень так куда-то и канул. Ни мне, ни Володе не удалось разыскать его следов.
Вот так и Богоявленский потерял след печатки – где-то в СССР в начале 1969-го.
Чтобы спустя полвека вдруг увидеть ее на пальце актера Грузинцева.
Где странствовал перстень пятьдесят с лишком лет? Где побывал?
Оставалось только фантазировать, гадать.
Если бы пушкинское кольцо попало в руки среднестатистического советского гражданина в семидесятые и восьмидесятые – его смогли бы опознать многие: общий уровень образования был тогда неизмеримо выше.
И Пушкина, и историю его жизни, и стихи вообще любили в СССР искренне и незамутненно.
Девяностые и дальнейшие годы принесли в общество поглупение и одичание.
Возможно, поэтому никто из дальнейших владельцев печатку не опознал, с «солнцем русской поэзии» не связал.
А может, и вовсе пролежал этот перстень где-то под спудом.
Март 1969 года
Парень явно в комиссионных магазинах завсегдатаем не был – тем более в антикварном. Таких, скорее, увидишь у винно-водочного: куртешка из дерматина, шапка-петушок машинной вязки, траур под ногтями. И вчерашний перегар.
Но подобные типусы порой приносили удивительные вещи. Поэтому Вадим Львович, директор антикварной «комиссионки», продавщицу отослал и занялся с парнишкой сам.
Деклассированные элементы часто притаскивали ворованное. Но Вадим Львович всегда ориентировки с Петровки внимательно читал. И документы у сдатчиков проверял тщательно. И за долгие годы своей работы нюх на товар развил прямо-таки сверхъестественный: что способно принести прибыль, а что, напротив, – одни проблемы.
Вот и сейчас он прежде всего попросил у продавца паспорт. Тот предъявил свой заношенный зелененький. С этим все вроде в порядке.
– Так что там у тебя? – лениво вопросил Вадим Львович.
– Вот, – парнишка достал из кармана вещь. И это действительно была вещь:
