Изгой - Сэди Джонс

Кит шагнула назад и протянула Льюису руку.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

Девушка улыбнулась.

Он принял ее руку и позволил затащить себя на танцплощадку.

Объятия с Кит не были похожи ни на какие другие. Именно таких объятий он всегда искал. Ее рука лежала у него на плече; голова была совсем близко, и, наклонившись, можно коснуться мягких волос. Второй рукой он держал ее за спину, сначала между лопаток, а потом чуть выше, так что большой палец оказался в ложбинке на затылке, где заканчивались волосы и начиналась шея. Казалось, его палец создан, чтобы помещаться в эту ложбинку: можно даже погладить нежную кожу, но Льюис не хотел нарушать гармонию. Он наслаждался изяществом Кит. Он забыл, что эта девушка не для него, забыл все до единого аргументы, почему им нельзя быть вместе. У Кит было ощущение, что она держит в ладонях пламя и не обжигается.

На пути к машине они не разговаривали, только Льюис взял ее за руку и не отпускал. В машине Кит придвинулась к Льюису и положила голову ему на плечо. Так они и ехали: одной рукой он вел автомобиль, другой – обнимал Кит. По пути девушка задремала. Когда они добрались до деревни, занимался рассвет.

Кит проснулась от воя сирен и от того, что Льюису пришлось вывернуть руль и съехать на обочину. Вильнув, машина остановилась на траве. Впереди стоял полицейский автомобиль, за ним еще один, не смолкала сирена, и навстречу бежали полицейские. Льюиса выволокли из машины, заковали в наручники, прижав лицом к капоту.

Дики распахнул пассажирскую дверь и, вытащив Кит, поволок ее к своей машине. При виде отца она стала отчаянно звать Льюиса. Он, услышав ее вскрик, начал вырываться, полицейским пришлось ударить его в бок и в голову, чтобы скрутить и усадить в машину, и даже тогда он сопротивлялся, потому что Кит не умолкала.

Люди выскакивали из домов и бежали посмотреть, как Льюиса Олриджа во второй раз арестовали, а Кит Кармайкл спас от него ее отец. Они долго стояли на улице, галдели и ждали, не случится ли что-нибудь еще, однако, кроме Престона, который пришел за «ягуаром», никого не дождались.

Глава восьмая

Ощущение наручников на запястьях было хорошо знакомо Льюису, и вскоре недолгий период, проведенный на свободе, стал казаться ему сном.

После обеда его вызвали в кабинет и задавали вопросы: ударил ли он Тэмзин, и что еще он с ней сделал, и что сделал с Кит, и где они были. В тот же самый кабинет его привели после поджога церкви. Отвечал Льюис путано и невнятно. Во-первых, голова еще гудела после удара, во-вторых, он плохо помнил, что произошло, а в-третьих, не знал, почему арестован – из-за Тэмзин, из-за церкви или из-за Кит. Ему было странно, что отец то стоит рядом, то куда-то исчезает, и при этом не говорит ни слова, и только потом осознал, что отца тут нет, а всему виной игра воображения. Допрашивал Уилсон и еще один полицейский, который то выходил, то возвращался. Они обсуждали Льюиса между собой, называли сумасшедшим и задавали идиотские вопросы с подвохом. Даже понимая их замысел, он то и дело терял нить разговора. Мозг отключился, и Льюис словно перестал существовать в этом мире.

Кит заперли в комнате, что для нее было вполне привычно. В гостиной Дики и Тэмзин беседовали с главным инспектором. Тэмзин не собиралась подавать на Льюиса в суд и подчеркнула, что он ее не насиловал. Когда инспектор попытался выяснить, что именно сделал Льюис, Дики мгновенно вмешался и дал понять, что обсуждение неуместно: главное, его дочь осталась нетронутой.

Льюиса отпустили ближе к вечеру. Уилсон предупредил Элис по телефону о его возвращении, и теперь она стояла в холле и ждала, представляя, как он идет через всю деревню. Сцепив руки, Элис не сводила глаз с двери, пока Льюис не вошел.

При виде его отрешенного лица она замерла. Точно такое же лицо у Льюиса было перед отъездом в тюрьму – и Элис понимала, почему люди его боятся, однако сама не боялась. За все годы их знакомства Льюис ни разу ее не обидел. Не глядя никуда, он прошел на второй этаж.

Элис села на стул в холле. Так и есть, этот мальчик ей в жизни не сделал ничего дурного. Она не могла подняться наверх, только сидела и представляла себя его спасительницей. Будто бы Льюису четырнадцать, и ей удалось его перевоспитать. Однако она прекрасно понимала, что на самом деле не справилась, и потому просто ждала в холле.

Льюис сидел на полу в ванной. Прижав дверь ногой, он взял с раковины бритву и некоторое время просто держал ее. Кроме руки с бритвой, он ничего не чувствовал. Казалось, мир вокруг превратился в облако пыли, и осязаемыми остались лишь рукоятка и лезвие. Льюис ощущал себя бестелесным, будто весь сжался до микроскопических размеров. Лезвие было прекрасным, сверкающим и острым, и он прижался к нему щекой. Затем поднял голову и вытянул левую руку. В жилах вновь заиграла кровь, руки затряслись в предвкушении. Наклонив лезвие, Льюис сделал длинный надрез, сердце тут же заколотилось, и рот наполнился слюной от страха. При виде крови пришло долгожданное облегчение, мир снова стал ярким, глаза загорелись, руку пронзила боль. Прерывисто дыша, Льюис схватил бритву. Ему не терпелось продолжить, и, испытав боль и стыд после очередного надреза, он словно обрел опору под ногами. Зрение стало четким, плитка холодила спину; он одновременно пытался удержаться и знал, что не сможет. Знал, что резать себя позорно и глупо, и все же, превозмогая боль и страх, снова и снова вонзал в кожу лезвие, радуясь, что вновь способен ощутить свое присутствие в этом мире. Наконец он сделал последний надрез – почему-то он сразу понял, что он будет последним. Окончание получилось резким, точно удар кулаком в лицо. Теперь боль и поражение ощущались в полной мере, и нужды продолжать не было.

Отложив бритву, Льюис закрыл глаза. Он думал о тюрьме и об отце, о несбывшихся надеждах и о том, что сбился с пути.

Он вытер с руки кровь, не чувствуя ничего, кроме полной растерянности.

В коридоре послышались шаги. Кит знала, что Дики ее накажет, знала еще тогда, когда увозила Льюиса, и решила, что сделка справедлива – порка в обмен на алиби. Однако план не сработал и теперь казался глупым и детским, заведомо