Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Но преодолеть трудности своего характера не могла, да и не умела, наверное, и вечно всех поучала. Особенно доставалось от нее дочери. Прабабка могла часами, сидя в детской, что-то рассказывать, приводя негативные примеры из жизни родственников. Заканчивалось это тем, что дочь, вконец обессиленная, сваливалась в постель и как есть в одежде, засыпала, а мать еще долго не замечала того, что дочь уже спит и все бормотала себе под нос занудные нравоучения. При этом она любила усесться верхом на стуле, лицом к спинке и, облокотившись на руки, раскачиваться взад-вперед, будто в кресле-качалке. Не один стул уже выведен был подобным образом из строя, все стулья в доме отчаянно скрипели, но она ничего не замечая, все на них качалась, рассуждая о своем, теряя нить доводов и выводов и очухиваясь, порой, далеко за полночь…

Удивительное дело – генетика!

Как огня теперь боялись зануд родители Ваньки и в частности, мать, приходившаяся родною правнучкою ворчунье. В доме все было пронизано духом прабабки. И ничего, что она уже давно покинула этот мир. Ее несносный характер остался в качестве сторожа назидательным духом в доме.

Отец и мать по самым большим семейным праздникам выносили самовар во двор. Ставили на стол семейный фарфоровый сервиз и тут же испуганно реагировали на то, а начищены ли до блеска ложки?..

Обедневшая семья Воробьевых, а мать у Ваньки работала почтальоном и получала копейки, не смела продать ничто из фамильных ценностей, так и чудилась всем прабабка или ее дух, как хотите, но выше сил человеческих было преодолеть ее скупердяйство и привычку высоко поднимать брови, округлять глаза и в целом, сильно смахивать на сову…

В лихие времена сталинских репрессий, она сумела от дотошных революционеров утаить все ценности семьи. В бесчисленных ящичках и коробочках заваленных для верности хламьем хранились керенки и даже екатеринки, бумажные деньги величиной с большой носовой платок. Будучи совсем маленьким, Ванька любил играть с серебряными монетами, где был изображен последний император России, Николай второй. В шкатулках лежали бриллиантовые кольца и ожерелья, с десяток золотых украшений. Тщательно, под семью замками сберегались две старинные иконы с жемчугом и украшенный бриллиантами нательный крестик прабабки.

На показ семья жила бедно ни словом, ни делом не давая абсолютно никому узнать о скрытом богатстве рода.

С малолетства Ванька привык к этой тайне и более чем равнодушно относился к перспективе сделаться, вдруг, наследником сокровищ предков.

Его интересовало несколько другое обстоятельство жизни, а именно, как из веселой ласковой девушки, которая невесомой пушинкой вальсировала вместе с ним во сне, его прабабка, сделалась такою вредною, сумасшедшею старухою?..

С этим вопросом он пришел к иеромонаху Савушке. Вспыльчивый, но отходчивый монах уже и позабыл о недавней вспышке гнева в отношении речей Ваньки. После вечерней трапезы он любил посидеть на лавочке, распоясавшись. Простодушный и добрый, всегда что-то жующий, чаще яблоки и вишни из монастырского обширного сада, он блаженно щурился на солнце и на Ваньку.

Ванька со своим вопросом сразу же вывел его из равновесия.

Савушка подскочил, схватил мальчишку за голову, нагнул к себе и пытливо заглянул ему в глаза.

– Ишь чего надумал! – протянул он, удивленный. – Ну что же, давай рассуждать…

Отпустил Ваньку, сцепил пальцы на обширном своем животе, и задумчиво глядя в облака, продолжил:

– Была у меня тетка, очень злющая баба. Она лет тридцать ругалась с мужем, била его веником пьяного по голове, ухаживала за ним после инсульта, поднимала неимоверными усилиями с постели и заставляла ходить, чтобы после нескольких лет возни с полупарализованным супругом, снести его на кладбище. После его смерти, она специально устроилась продавщицей на рынок, чтобы ругаться с покупателями и ругалась день-деньской, отводила душеньку, подруг у нее не было вовсе, всем товаркам она грубила. Ни в бога, ни в черта она не верила и, умирая, все твердила, что за гробом ничего нет. И только когда я, вскрикнул ей в самое ухо, уже бьющейся в агонии: «Видишь чертей?» Она, выпучив глаза куда-то в угол, согласно кивнула, что, да, видит. «Ну, теперь, веришь в Бога?» – выкрикнул я, торопясь отпустить ей грехи. «Верую!» – просипела она и с тем испустила дух.

Ванька, сидя с Савушкой рядом на лавочке непримиримо дернулся:

– Ну, а какой твоя тетка в детстве была, какой была в юности? Ты мне скажи, когда она сделалась вздорной?

Савушка вздохнул, опустив голову, что-то вспоминая:

– Моя мать рассказывала, что тетка, ее сестра, любила лет с трех наряжаться и все требовала от родителей новых обновок. А лет с десяти она стала хороводиться с мальчиками гораздо старшими ее по возрасту. В пятнадцать лет сделала аборт, а в семнадцать, едва закончив школу, выскочила замуж.

Сколько себя помню, всегда я тетку недолюбивал. Она сильно пахла терпкими духами. И загодя, едва переступив порог чьего-нибудь жилища, несла этот запах, от которого чихали и поспешно убегали собаки и кошки, а у людей тут же начинали слезиться глаза.

– И все же, – дернулся, было, опять Ванька.

– Погоди, – отвел его рукой Савушка.

– Было одно, – серьезно глядя в глаза мальчику, сказал он, – когда тетка спала, в ее чертах лица проступали, словно маска, черты лица давно усопшей бабки. Про нее я могу сказать только то, что эта действительно была законченной стервой.

– Я вспоминаю, что тетка часто жаловалась, упоминая как-то о беспокойном духе бабки, которая после смерти вовсе не желала уходить на тот свет, а упорно шастала возле живущих родных. Затем она говаривала о тоске зеленой, что грызет ее душу, а перед самою своею кончиною принялась твердить, что мать ее зовет и, цепляясь костистыми пальцами, тянет в непроглядную тьму…

– Ты хочешь сказать, что это вопросы рода! – воскликнул Ванька.

Савушка только кивнул, вполне согласный с выводом мальчика. И вместе они, заглядевшись на медленно плывущие по белесому океану неба кудрявые облака, надолго задумались над этим трудным вопросом…

Ванька думал, что сопротивление его родных скаредному духу прабабки не может быть сломлено и не поможет тут ни библия, за чтением которой пыталась спастись от пронзительного сердитого взора прабабки, его мать. Не помогут молитвы и панихиды…

Савушка, глядя на проплывающие мимо его жизни облака, думал о том, как хорошо бы вот прямо сейчас поспать, а проснуться далеко-далеко от мира людей где-нибудь посреди райских кущ и белых, ослепительно-прекрасных ангелов Бога, а еще лучше превратиться в безмозглую бабочку и раскачиваясь на цветке, глупо взирать на мир, ни о чем не помышляя и не задумываясь о сложных вопросах рода вовсе…

Тут мимо них один послушник пронес самовар и Ванька Воробьев, не успев даже сообразить, что говорит, сейчас же ворчливо произнес:

– Ишь, лень было самовар-то начистить, а еще будущий монах, лодырь, а не монах!..

И остановился на полуслове, захлопнув рот обеими руками, высоко подняв брови, округлив глаза и в целом, сильно напоминая сову…

Сказочка

Немного о политике

– Ну вот, присаживайся поудобнее, я тебе сказочку расскажу. Да не сказку, а сказочку, имей в виду!

Пошла одна девочка в гипермаркет, она бы и на рынок сходила, но рынки все, один за другим «сожрали» нехорошие дяденьки в костюмах по прозванию «медвепуты».

Ну, так вот, пошла девочка в гипермаркет, взяла денежку, ту что побольше, с маленькой денежкой в мегамолы разве ходят? Что такое мегамолы? Это гипермаркеты, чего непонятного, глупая?

Пришла девочка в гипермаркет, а там всего видимо-невидимо, а главное, так лежит, бери – не хочу. Наелась девочка конфет, запила молочным коктейлем, заела чипсами. А девочка маленькая была, совсем как ты. Ну ладно, ладно, ты – большая, а та была маленькой. Она хватала с полок продукты и ела, прячась за спинами взрослых, те тоже брали что-то с полок, но укладывали в корзины на колесиках, тележки.

Наелась девочка всего понемножку и вспомнила про своего голодного дедушку. Отыскала она тогда в мегамоле бомж-пакеты, набрала штук двадцать, отдала на кассе всю денежку и пошла деда кормить. Что такое бомж-пакеты, спрашиваешь? Это милая моя, вермишель «Роллтон», дешево и сердито, а если еще с хлебцем да майонезом навернуть, вообще, роскошь! Что-то оголодал я, пошли бомж-пакетами перекусим!

Хорошо поели, теперь можно и поспать. Погоди-погоди, устраивайся поудобнее на диване, закрывай глазки, а я тебе буду сказочку рассказывать, пока не засну. Сказочку-то какую? Да все про девочку, помнишь? Ну и ладно.

Жила-была девочка с дедушкой в пятиэтажном домике, что в народе «хрущевкой» прозывают. Зимой зябла от сквозняков, летом не знала, куда от духоты деваться. И тут рухнула блочная многоэтажка, что по соседству стояла. От чего говоришь, рухнула? От безвластия, а еще от старости, от сырости и ничегонеделанья тех же дяденек в костюмах по прозванию «медвепуты». Дому не пустые речи нужны о «достижениях» и «реформах», а ремонт, каждый год ремонт.