Безымянный подросток с окраины города - Даниил Бравцев

сильнее обнял Лизу, не переставая чувствовать, как её руки скользят по его спине, вцепляются, падают, поднимаются и снова вцепляются в спину – совсем как у утопающего, единственная надежда которого – это подплывший человек.

– ЭТО ПАПА, ПАПА, ПАПА! ЭТО ОН, ЭТО ВСЁ ОН! Я НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ ЕГО!

Лиза застонала в грудь Андрея, и казалось, со стоном этим из неё выходили силы. Она ещё пыталась цепляться за него, за его спину, но нечто ужасное, невероятно сильное уволакивало её в непроглядную мглу. Лиза жаждала отвернуться от всего мира и пропасть в этом человеке, что не давал ей упасть.

Андрей ещё крепче обнял её и накрыл ладонью светлую головушку. Прижал к себе. Он чувствовал, как нечто нарастающее в груди пытается вырваться наружу (злость, ярость, гнев?), но приказал себе оставаться спокойным, потому что Лизе сейчас был необходим кувшин с холодной водой, в котором она могла бы остыть. Если загорятся они оба, начнётся настоящий пожар. Поэтому Андрей, на время притупив эмоции, молча обнимал Лизу и позволял ей выплакаться в его футболку, пока сердце его содрогалось от каждого всхлипа, от каждого стона. Он стоял на пороге квартиры и прятал в руках дрожащий кусочек жизни, желающий сиять на весь мир. Прятал и чувствовал, как где-то очень глубоко обжигающей магмой перетекает злость.

Несколько минут Лиза прорыдала в сердце Андрея, пока он гладил ей по голове. Потом, когда совсем не осталось сил на рыдания, он взял её на руки, закрыл дверь, прошёл в Лизину комнату и положил её на кровать. Тихо сказал: «Полежи», – и ушёл на кухню, заварив её любимый чёрный чай с мёдом, который, как заметил Андрей, всегда успокаивал Лизу. Порывшись в корзиночке с лекарствами (тихо, стараясь не шуметь), он нашёл успокоительное и, размолотив таблетку в порошок – только бы она не зашла! – добавил его в чай. Когда Андрей с кружкой в руках вернулся в комнату, Лиза уже забилась в уголок кровати, накинув на себя плед, съёжившись, подтянув к себе ножки и дрожа всем телом. Не от холода, нет. Она дрожала от страха. И считала, что, укутавшись в плед, сможет избавиться от него.

Андрей опустился рядом с ней на кровать, проигнорировав слабую вспышку боли в бедре, и протянул кружку с горячим чаем. Дрожащие руки приняли её. Розовые, изуродованные губы приняли её. И вновь посмотрев на раздутую маску, в которую превратилось лицо Лизы, Андрей притупил в себе ярость, с силой стиснув зубы.

– Теперь расскажи, как это произошло. С самого начала, ничего не утаивая.

Надо же! Ремарк подействовал.

Лиза сделала несколько маленьких глоточков, поблагодарила Андрея и, пробыв минуту в тишине, тихо-претихо спросила:

– Я не знаю, надо ли тебе это говорить, я не хочу тебя впутывать, потому что это моя жизнь и…

– Ты пишешь книгу, чтобы отучить людей от равнодуший. Ты пишешь книгу, чтобы научить людей приходить на помощь друг к другу. И ты меня просишь остаться равнодушным? Не «впутываться»? Ты же хочешь научить людей совсем другому.

Она посмотрела на него одним-единственным глазом, после чего опустила голову и опила чая.

– Ладно, – голос тихий, почти шёпот. – Он ударил меня вчера. После… ну, у него было плохое настроение, потому что его уволили с работы. Сокращение грёбанных кадров – так он сказал. – Из тонкого чёрного полумесяца вытекла слезинка. Еле слышный всхлип. – Папа… Он очень тосковал по маме после того, как её убили. Сейчас он не пьёт, но после похорон пил постоянно и… как-то раз… ну, ему было очень плохо, он сидел в гостиной, а потом подозвал меня и…

Лиза глубоко вдохнула. Несколько секунд молчала, позволяя дрожащему голосу набраться сил. Допила чай. Отдала кружку Андрею, которую он тут же поставил на стол.

– Он подозвал меня и сказал: «Лиза, ты очень умная девочка, начитанная и сообразительная. Я мужчина, и мне плохо. Ты должна знать, как снять с мужчины горе. Помоги мне, доченька». И я… я…

Она закрыла лицо (маску) руками и вновь разрыдалась, плечи её судорожно вздрагивали. Она словно хотела спрятаться от всего мира.

– Обними меня! Обними меня, пожалуйста, или я умру!

Андрей тут же укрыл рыдающий комочек в своих объятиях, ощущая в них дрожь, содрогающуюся жизнь.

– Не останавливайся, – он накрыл ладонью её лицо. – Лучше это сделать сейчас, чем потом.

– Он заставил меня опуститься на колени, потом стянул штаны и дал мне… его… его член! Я спр… справилась за две минуты, а потом убежала в комнату и прорыдала полночи, пока он не пришёл и не наорал на меня. Тогда я замолчала… и плакала тихо, чтоб не разбудить его.

– Когда это было?

–Три года назад. Чуть больше. И вот с тех пор, – Лиза – этот маленький комочек в объятиях мужских рук – вцепилась в Андрея, – я постоянно помогаю ему «снять с него горе», когда он заставляет. Это происходит непостоянно: иногда – раз в месяц, иногда – дважды в неделю. Всё… Господи, Андрей, всё зависит от его настроения!

Она вновь залилась плачем, но на этот раз тихим, какой бывает у раненого, испуганного зверёныша, который не шёл ни в какое сравнение с тем зверем, что бил по рёбрам Андрея и пытался пробиться наружу. Губы… Её розовые губки, красивее которых Андрей не видел, её губы, изуродовать которые было самым страшным грехом, всё это время тёрлись об чужой… об чужую плоть, отцовскую плоть. Папе очень грустно, папа умирает от горя, но ты же умная девочка, начитанная, должна знать, как помочь мужчине, а я мужчина. Давай, Лизонька, опускайся на колени! Для чего-то же мне нужна дочь!

Отцы. Грёбанные отцы.

Как только Андрей представил Лизу, с неохотой – с омерзением – засовывающей в рот отцовский член, стоящей на коленях, как только он понял, что много раз сам ласкал эти губы, скользившие по натянутой коже, его начала охватывать ярость. Не слепая, нет, а к конкретному человеку. Ярость огненная и красная. Красная – от бурлящей внутри крови, огненная – от пламени в грудной клетке. Никто в этом мире не имел права ставить эту девочку на колени! Никто – никто! – не имел права заставлять её ЭТО делать! Она слишком хороша для такого, Лиза не заслуживает подобного. Она…

Она под его защитой.

– Почему отец ударил тебя?

– Я отказалась, – короткий всхлип, пальцы сильнее вцепились в Андрея. – Он вчера был очень разъярён, подозвал меня, и я уже сразу поняла, чего он хочет. Папа не стеснялся, он сразу снял трусы, так что когда я зашла, он уже сидел в кресле голый, и… я посмотрела на его чл… член… и мне стало так противно, так ужасно! Я, Андрей, –