Идущая - Мария Капшина

Реда посмотрела на бумаги, мягко говоря, неприязненно. Более всего ей хотелось испепелить весь этот мусор одним небрежным жестом и лечь спать. Надо же человеку спать хоть пару часов за двое суток? Да, это человеку. Тебя оно не касается. И ещё, Реда прекрасно знала, что сейчас всё равно не уснёт. Потому что, засыпая, придётся расслабиться, а чуть только расслабишься, опять полезут ненужные совершенно мысли. Хотя мысли — это ещё ничего. А вот когда тебя одолевает беспричинная, первобытная, иррациональная тоска, и сжимается внутри, в районе солнечного сплетения, с ледяной неотвратимостью сжимается… Нет, в таком состоянии без дела сидеть совершенно противопоказано. И спать — тем более, ни в коем случае. Вчера следовало выкроить время на сон, пока всё оставалось в норме. А теперь только и остается, что глушить тоску работой. Тоже вполне муторной, сказать по совести.

Реда развернула первое, что попалось под руку. Первый абзац ("О великая, блистательная…") она привычно пропустила, не читая. Второй ("Я, ничтожный раб, покорнейше осмелюсь донести до сведения…"), в котором пишущий увлеченно занимался самоуничижением, бегло просмотрела в поисках имени. Имя обнаружилось только в самом конце, в виде завихристой подписи. Реда позволила губам на миг скривиться. Её наместник в Илире спешил засвидетельствовать своё почтение и в самых витиеватых выражениях призывал к императрице все блага мира в связи с Осенним праздником изобилия. Самым внушительным — и единственно запоминающимся — в авторе сего послания было его имя: Цуи а-Паэ а-Шео а-Зи-Зы-Чжао.

Реда меланхолично протянула руку с пергаментом к одной их свеч, поймала огонек и оставила послание илирского наместника гореть над столом в подвешенном состоянии. Наблюдая за медленно съёживающимся листком, она лениво думала, что давно пора переложить разбор такого рода корреспонденции на многочисленные плечи многочисленных служащих дворцовой канцелярии. Работы и без этих шаблонных поздравлений не в пример больше, чем времени. Она устало откинулась на спинку кресла, покосилась на чёрный бархат покрывала справа, но тут же резко отвернулась. Некогда спать. Остаток пергамента мигнул напоследок огоньком и догорел. Реда прикрыла глаза, чуть коснулась век пальцами, и на том отдых завершила. Протянула руку и взяла следующую бумагу, лежавшую сверху.

На этот раз ей попался очередной — такие приходили раз в два-три дня — доклад начальника столичных наблюдателей — главы негласной тайной полиции, если выражаться яснее. Наблюдателей разного уровня было несколько тысяч, их сеть держалась на строжайшей дисциплине, беспрекословном подчинении и четкой иерархии. Ни один из них не знал больше двух-трех коллег, и ни один из них не знал, чем занят другой; только начальник наблюдателей имел доступ ко всей информации. Сегодняшний доклад был не от герцогини ол Кайле по прозвищу Кошка, возглавлявшей наблюдателей (она отбыла с поручением в Зангу), а от её заместителя, Таaгзы нок Грашту. Заместитель, в отличие от ол Кайле, не блистал способностями, но это в полной мере искупалось двумя важнейшими достоинствами: Таагза был безраздельно и бездумно предан и был он непроходимо туп. Кроме того, он отличался бульдожьей мёртвой хваткой, так что из рук наблюдателей ускользнуть не мог никто и никогда.

Читать о вольнодумцах и еретиках, осмелившихся дерзко покушаться на незыблемое и священное, давно стало занятием привычным и от того ещё более нудным. Из доклада в доклад менялись имена и некоторые детали, и только. Недовольных и правда хватало, но те, кто могли быть действительно опасны, обычно держались в тени, и на таких наблюдатели выходили не слишком часто. Те же, чьи имена мелькали в большинстве докладов, зачастую просто оказались не в то время и не в том месте. И всё-таки, во многом благодаря наблюдателям этот город, этот спящий вулкан, до сих пор не проснулся. Ненависть всех этих человечков, которая могла бы вылиться в восстание, распылялась на "врагов государства", на липовых шпионов и предателей, и святотатцев — на козлов отпущения, таких же тугодумов и никчемностей, как те, кому повезло чуть больше, чем им.

Реда выпрямилась, опершись о край стола. Она поняла, что ещё её раздражает. В комнате стоял сухой, горьковатый и немного сладкий запах дыма. Запах костров из опавших листьев, запах осени. Они всегда жгут костры на Осенний праздник изобилия. Радуются завершению ещё одного трудового года, радуются поводу порадоваться. И поводу на халяву выпить, разумеется. Сегодня, в первый день праздника, через весь город прошел пышный карнавал, оставив после себя кучи мусора на улицах. Только пару часов назад, далеко за полночь, гуляющие немного угомонились. Императрица, разумеется, тоже участвовала в торжествах — чисто номинально, как и в большинстве случаев. Проехала в открытой карете около тысячи шагов и вернулась в замок. Вся страна веселится, до последнего пьяного нашада.

Она слишком резко опустила правый кулак на стол и сбросила на пол подвернувшуюся чернильницу, которая тут же разлетелась чернильно-хрустальными брызгами, жалобно зазвенев на прощанье. Реда равнодушно окинула взглядом получившееся неопрятное месиво, а потом чуть заметным движением пальцев собрала чернила и осколки, ещё раз шевельнула пальцами — и мусор беззвучно исчез. Можно было бы обойтись и одним жестом: встряхнуть колокольчик, чтобы дальше действовали появившиеся слуги, но сейчас Реда и себя прогнала бы с глаз долой, если бы поняла вдруг, как это осуществить.

Реда снова повернулась к бумагам. Запах дыма всё-таки раздражает. Разорви Таго это праздник! Раздражает не меньше, чем эта куча мусора на столе. Вот уж что она испепелила бы с особенным удовольствием! И поспать хоть немного… Нет, такого счастья в ближайшее время не светит. В бумагах придётся копаться до утра, завтра нужно будет разобраться с этим зангским шпионом — что-то Занга опять чересчур много себе позволяет! — и возиться придётся самой: слишком многое он может знать, многое, что совсем не предназначено для чужих ушей.

Это на полдня. Потом — бесплатный обед для всех желающих, потому как второй день Праздника изобилия, а значит придётся на радость горожанам несколько часов изображать во главе стола на балконе статую. С наступлением же темноты начнется праздник для высших сословий — уже в замке, — и нужно будет, разумеется, присутствовать. А значит, и завтра выспаться не удастся.

Она открыла один из ящиков стола и достала бутылочку с чернилами. Запасной чернильницы в комнате нет, но можно и без неё обойтись. Надо будет завести металлическую, небьющуюся.

Проклятый дым.

Реда встала и решительно подошла к окну. Словно в насмешку, ветер бросил дым ей прямо в лицо, но тут же мягко потерся о щёку сыроватой свежестью. Подоконник весь был густо обрызган лунным светом, свет растекался лужицами по подоконнику, по лёгшим на него ладоням. Реда скрипнула зубами и подняла глаза. Почти прямо напротив окна, на юге, высоко висела полная луна. Над зубцами западного отрога Великих гор, чётко-чётко вычертив на фоне неба тёмный контур хребта. Совершенно круглая полная луна, дикого зеленоватого цвета. Она улыбалась жуткой и почему-то манящей улыбкой и с мясом выдирала из груди сердце. Сердце от этой улыбки сначала судорожно сжалось, потом заметалось панически, силясь не то вырваться навстречу зеленоватому сияющему безумному магниту, не то забиться подальше, подальше, чтобы никогда, ни за что, ни в коем случае, помоги мне небо! Но небо было заодно с луной, оно нежно обнимало её тёмно-бархатными объятьями и каверзно подмигивало переполошившемуся человеческому существу, вцепившемуся в подоконник побелевшими пальцами, словно этот наивный жест мог уберечь от чего-то. Реда смотрела на луну с ненавистью, а её сердце, её упрямое, ненужное, но всё ещё живое почему-то сердце, улыбалось луне такой же безумной улыбкой и бесновалось, разрывая грудь: да, я здесь… я иду… я сейчас!..