Девятый Замок - Хаген Альварсон

…тот же зал перед входом в подземье. И тяжёлые чугунные ворота, казалось, хмуро ухмыльнулись ему, будто узнали. И склонились в приветствии стражи, подобные ночным хищникам в своих серых плащах.

— Ты подождёшь здесь? — спросил Борин молодого конунга. — Или пройдёшь?

Дарин замялся.

— Это же ваша святыня, — пробормотал он.

— Мне так думается, — тихо сказал Борин, — что наше дело пресекло наши различия в происхождении. Я верю тебе, Дарин Фундинсон, и надеюсь на твоё доверие.

Сын конунга смущённо улыбнулся.

— Не худший ты из своего рода, — прошептал он. — Воистину, честь для меня — знакомство с тобой…

Борин снисходительно усмехнулся, протягивая стражам именной перстень Тора.

Хаугдаль был местом, где гормы хоронили своих усопших. Скоро сюда доставят тела погибших строителей. Борин и Дарин опережали их на пару дней. Сгодился Медноголовый. У каждого рода были свои курганы. Впрочем, то были скорее подземные покои, склепы. Согласно обычаям, в могилы ушедшим клали ценные вещи, что могли пригодиться им на пути к Сияющим Чертогам. Стражу ставили, чтобы чужаки не зарились на кольца и короны, мечи и роскошные пояса.

Чтобы не тревожили каменный сон мёртвых.

Однако же, иногда попадались такие герои, что не боялись ни бердышей стражи, ни пустых взоров покойников, ни проклятий живых родичей. Они спускались во мрак усыпальниц, чтобы выносить на свет давно утраченные сокровища…

С потолка упал ослепительный свет. Дарин вскрикнул, запоздало прикрыв глаза рукавом. Столб белого сияния дерзко вырвал у жадной тьмы угловатый камень, стоявший посреди зала.

— Что там торчит? — подслеповато сощурился Дарин. — Как дерево…

Борин не ответил. Он-то знал, что в Стране Мёртвых нет деревьев.

…Он шагал к сияющей колонне, объятый дрожью, как и тогда. В детстве. В подземелье было холодно, но Борин от волнения покрылся потом. Каждый вдох давался с трудом. Он торжественно шёл к камню, и казалось: сами Предки с гордостью смотрят ему вслед. А за спиной улыбается дедушка — совсем как тогда.

— Дедушка, что у тебя с глазами? Ты плачешь?!

— Что? А, это… так, пыль…

Странно, ох как странно блестели глаза тысячелетнего Тора, когда его маленький внук ухватил рукоять меча, спавшего в камне и видевшего во снах битвы минувших лет. Слёзы радости и гордости освятили железные очи сурового старца. И то, что Борин не удержал меч, выронил с лязгом, отнюдь не уменьшило ни радости, ни гордости. Да и меч, казалось, не обиделся — смеялся звоном о каменный пол, предчувствуя потеху.

Борин держал чёрный меч, извлечённый из камня. Более тысячи лет назад отковали его в пламени земных недр багроволикие сварфы, прозванные кобольдами, сплавив воедино железо, ярость и боль, в дар Хрофту Хёльтурунгу, отцу Тора, ибо тот спас вождя сварфов Асвира от кровожадных грэтхенов, когда тот был тяжко ранен. Славно поорудовал им Хрофт, и многие поединки видел чёрный меч на своем весьма долгом веку…

Почему же — меч, а не излюбленный двергами топор или молот? Не трудно молвить. Был он выкован на погибель драконам, принёсшим столько горя племени Двергар, и чёрное лезвие испило тёмной крови не одного и не двух червей огнекрылых, погружаясь в их тела всем весом вплоть до широкой крестовины, как глубоко не смог бы ни один топор…

— Мой дед так и не открыл мне твоего имени, — обратился Борин к мечу. — Я же нареку тебя тайным именем Вергельд — Выкуп за Голову. Что скажешь, конунгов сын?

— Думается мне, — негромко ответил хёвдинг со страшной надеждой голосе, — что трудно было бы наречь его иначе.

Стражи в серых плащах стояли, сомкнув бердыши. Стояли и молча провожали глазами двух юношей, в чьих жилах кипела огненная кровь. Было им ведомо, кто эти двое, потому и свершили они преступление, пустив чужака внутрь. У молодых людей было дело. Дело, достойное жизни в веках.

Даже если скальды и переврут половину, а вторую — забудут.

Стражи смотрели вослед уходившим. Они видели, как рождается сага о мести.

Во тьме лежали Бюллейст и Бельвард, Хрофт и Хёльтур Высокий Дом, и Торин Кирка, отец Борина, погибший в горах. И многие иные. Завтра тут обретёт покой Тор. А сегодня Борин порвал связь поколений. Отсёк себя от древа рода своего. Ибо месть его была не за честь рода. И даже не за память Тора.

Это месть — самому Тору.

Покойные предки смотрели вслед потомку.

В мёртвых глазницах тлела бесконечная жалость.

— Ты простился с родичами? — Борин замотал меч тряпьём, которое выпросил у хозяев в долине (ножнами загодя обзавестись не подумал), и спрятал его в мешок.

— Да, — откликнулся Дарин. — Моему уходу только обрадовались.

— Тебя это также должно радовать, — Борин бросил взгляд на север, где в небо взвивался белым застывшим потоком Фьярхольм. — По тебе никто не заплачет.

— А по тебе?

Скальд смотрел на самую высокую гору. Видел башни на её вершине. Башни пустого замка. Он недолго будет пустовать, но сейчас там бродят по переходам лишь эхо, тени и одиночество.

— Быть может, есть один человек. Я должен это выяснить!

Сказав так, Борин-скальд покинул дом очередного хозяина в очередной долине и отправился в Эйтерхейм, в Дом Ожидания. Дарин ничего толком об этом не знал, но решил довериться житейской мудрости соратника. Годами они не слишком различались, но во взоре Борина Хёльтурунга было много того, чего в глазах Дарина Фаринга просто не могло быть. На него не возлагали надежд. И ему было плевать на прошлое предков. И ещё, конечно, у него не было ни такого деда, как Тор, ни такой бабушки, как Фрейя.

Фрейя, что сама ушла в сумрачный Эйтерхейм.

Эйтерхейм был жутким домом. Казался красивым и уютным, но то были красота и уют гробницы. Ибо туда уходили умирать — те, кто устал от жизни. Гости сего дома ждали своего смертного часа в роскоши либо в аскезе, смиренно либо с нетерпением, кто как умел. Принимали туда всех. Условие одно: назад, в мир живых, ходу уже нет. Многие жалели, что ушли в Эйтерхейм. Они умоляли, стенали, рыдали, но никто их не слышал. Таков был этот дом с душою склепа.

Гостей к ушедшим тоже не пускали. Почти. За редкими исключениями.

— Жива ль ещё Фрейя дочь Тьорви? — Борин небрежно достал кошёль серебра. — Я её внук.

Привратник зевнул.

— Да хоть сам Горм Харбард. У тех, кто сюда приходит, нет имён.

— Имена есть у всех, — возразил Борин. — Я не стану называть твоего имени в хулительном стихе-ниде, коли ты окажешь мне услугу и проведёшь меня к бабушке.

— Так ты скальд? — привратник опёрся на копьё. — А чем докажешь? Сколько ты знаешь кённингов… хм… ну хотя бы смерти?