Девятый Замок - Хаген Альварсон

И то был закат Тора Хёльтурунга.

6

В то утро всё шло наперекосяк. Как будто кто-то сглазил Борина скальда. Пиво хозяев, где он остановился, прокисло, на лютне лопнули три струны, а когда он стал их натягивать, треснул гриф. Солнце палило глаза, видимо, желая выколоть их своими золотыми спицами. Болела голова.

Вдобавок, дети хозяина Аске из Фарердаля носились по двору, вопили и приставали к Борину с глупыми вопросами: назови, мол, какие знаешь кённинги меча, щита, секиры…

— Здравствуй, добрый человек, — раздался молодой, но угасший голос.

Борин обернулся.

И увидел парнишку-дверга, почти ещё безбородого, в дорогом алом плаще, отороченном золотом. Лицо усталое, взор — тревожный. Но это тревога излома, тревога последних сил.

"Беда является в красном", — тихонько вздохнул Борин.

— Имею ли я честь видеть песнесказителя Борина из рода Хёльтура?

— Коль скоро это честь для тебя, — изрёк песнесказитель, — тогда ты, конечно, её имеешь. Ты, добрый человек, кто таков?

— Я Дарин, сын Фундина, из рода Фарина. К услугам твоим и твоего рода.

— Взаимно, достойный хёвдинг, — Борин не поклонился. Он не кланялся тем, кто не был старше его — годами или заслугами. Эта бешеная гордость — единственное наследство, что осталось ему от деда.

— Твой достойный предок и четверо его сыновей пировали у моего отца по случаю завершения строительства Медной Палаты, главный зодчим которой и был…

— Был?

Всё исчезло. Головная боль, яркое солнце, сломанная лютня… Остался лишь он, Борин, не поэт и певец, а внук и его почтение к деду, уважение, преданность и любовь к древнему мудрому старцу.

И — холод старой обиды, жар непрощенной раны.

И — острое, безжалостное предчувствие конца.

— Был?..

— Дракон.

Борин взглянул в глаза юноше. Глаза юноши не лгали. Там не осталось сил на ложь.

А Дарин сын Фундина молвил ржавым голосом:

— Не поверишь, сын Торина. Наши тоже не могут поверить. Это был дракон. Червь огнекрылый. Напал неожиданно. У него на груди был знак…

— Что за знак? Уж часом, не Золотой ли Круг?

Дарин кивнул.

— Тела остались?

— Не знаю. Полыхнуло очень сильно. Плавился гранит…

Он ещё что-то говорил, безбородый Дарин сын Фундина из дома Фарина, но Борин не слышал. Он собирался в дорогу…

Из завала в подземном чертоге выносили тела.

Погибшие конунги-ратаны, владетели богатых копей Хвитасфьёлля, их родичи и слуги. Рядом стояли живые, в красных плащах и колпаках. Красный — цвет скорби и смерти. Красное одевают в путь на похороны.

И на битву.

Наконец появились тела гормов-строителей.

Они лежали на носилках, груды пепла и праха, поверх обугленных костей. Борин узнал братьев отца только по особым перстням.

Дядюшки Торваг, Торвальд, Торкель и Трор.

Башня, Молот, Кабан и Врата на печатках, уцелевших чудом.

Останки забирали жёны и сыновья.

А Борин ждал главу рода Хёльтура.

Он ожидал увидеть уголь, золу, чёрные кости, а увидел деда таким, каким тот был при жизни: коренастым, морщинистым и надёжным. Пламя словно бы и не коснулось его плоти. Сейчас его веки дрогнут, глаза откроются, и всё будет как раньше.

— Великие Предки! — прошептал Борин.

Ибо око старца дрогнуло. Но не открылось.

Лишь каплю крови исторгло веко. Алая слезинка скатилась щекой, оставляя на белой как мрамор коже яркую полосу.

Борин остановил носильщиков. Стал на колено перед дедом. Взял его ладонь. Голова кружилась, и он едва устоял. Губы Борина коснулись именного перстня-печатки. Горы Драккетар, Змеевы Зубы, скалились на золоте.

— Клянусь на этом кольце, — громко говорил внук мёртвого деда, — что убийца Тора Хрофтасона не останется без суда меча! Призываю в свидетели горы и пропасти, и вас, родичи и соплеменники. Я объявляю месть!

— Борин, — раздался голос Веллы, его тётушки, жены Торвальда-Молота, — мы все скорбим, но твой дед…

— Молчать, — прервал её Борин, прикованный взглядом к багровой полосе на щеке Тора, и Велла отшатнулась. — Тор сын Хрофта сына Бюллейста сына Бельварда был убит. Не в битве. Не на хольмганге. Вам всем это ведомо. Так сталось, что он учил меня чести и гордости наших предков. Я не смогу жить с пятном на чести рода. Да только где тебе, чужачке, это понять.

— Будь же благоразумен, Борин! — вмешалась ещё одна тетя, Эльда, жена Торкеля-Кабана. — Много людей тут погибло, и странно, что ты не говоришь о других наших родичах, о которых мы скорбим! Не дело сейчас объявлять месть! Это следует рассмотреть на родовом тинге!

— Кстати о родовом тинге, — Борин снял с другого дедушкиного пальца ещё одно кольцо, родовое, и швырнул его родичам. — Что-то не слышу я скорби в твоем голосе, Эльда, да и в твоём, Велла-хозяйка. Грызитесь на своем тинге из-за наследства Тора, как собаки из-за кости. Да и не будет никакого тинга. Вы, две сучки, хорошо устроились на сокровищах рода Хёльтура! Так берите же его! Я отрекаюсь от вас.

Сказав так, он пошёл прочь, к небу и ветру. Не замечая, как за ним последовала фигура в алом плаще, отороченном золотом.

Борин сидел на утёсе, под ночным небом, и точил нож. Он не смел поднять глаз к ярким звездам, вспоминая десятки подобных вечеров, когда они с дедушкой сидели на вершине вершин, во Фьярхольме. Дед дымил трубкой и рассказывал всякие истории из своей долгой жизни. И такие же звёзды сияли, когда Тор рассорился с сыном, и не простил себе этого. Звёзды мерцали льдом, когда дед погасил огонь в глазах внука, и то был последний раз, когда Борин видел деда и свою милую сумасшедшую Эвьон.

— Прости, — шептал Борин, борясь со слезами, — прости…

Он просил прощения у Тора, ибо предал его, променяв чертёжную доску на арфу. Он ослушался старшего. И ещё просил прощения у Эвьон Ойндоттир. Он не выполнил обещанного. Её глаза так и не увидели башен и шпилей древнего Даэлора.

На что тому жить, кто слова не держит?

— Что, добрый человек, — дрогнул в ночи молодой голос, — точишь бритву для смерти?

— А тебе до того что, дорогой мой господин Дарин? — осведомился Борин сердито.

— В Медной Палате была дочь Торвага, Торунна Златовласка. Моя невеста.

Борин обернулся и взглянул в лицо князю. Сквозь печаль в очах его пылала ярость, переливаясь в сиянии звёзд крохотными острыми искорками.

— Торунна-хвастунья, как же. Выходим завтра на рассвете. Впереди долгий путь.

7

Хаугдаль, Долина Курганов, не изменилась за долгие годы. Та же тьма в переходах, те же каменные истуканы с факелами в руках, вжимающиеся в стены, то же эхо, что скачет во мраке из-под тяжелых сапог… Последний раз Борин был тут после гибели отца. Дед вышагивал впереди, величаво и гордо, и посох его гулко бил в каменный пол, пугая невидимых во мраке чудовищ. И Борин, шедший следом, восхищался дедушкой, отважно шагавшим навстречу неизвестной опасности… И все время давил в себе детское чувство страха, отдергивая руку, когда та сама тянулась к поле надежного дедова плаща…