Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

и не знал, как и о чем говорить дальше. В голове упорно вертелась одна мысль: он — тридцатипятилетний мужчина, преподаватель вуза, а она — школьница, десятиклассница, шестнадцати лет. «Ну и что?» — попытался ободрить он себя и вспомнил, как зимой, в консерватории, на дневном концерте для старшеклассников он был поражен, когда вместо скромных учениц в школьной форме увидел нарядно и модно одетых девушек, в п о л н е  в з р о с л ы х, и парней, их, правда, было гораздо меньше, чем девушек, но тоже одетых вполне современно, как молодые мужчины; и те и другие держались очень независимо и свободно. Все это нисколько не походило на времена, когда Виктор заканчивал школу и когда во время коллективных походов в кино или театр никто ни на минуту не забывал, что они  у ч е н и к и, у ч а щ и е с я; а если и забывал кто-нибудь, то голос преподавателя быстро возвращал вероотступника к действительности. Кто из нас, первенцев совместного обучения в школе, мог бы расхаживать по фойе вот так, небрежно держа под руку свою подругу, и кто из них, девчонок, открыто пользовался тогда всей этой пудрой-тушью; помню, Света Козлова маникюр сделала, потом испугалась, смыла лак, но все равно кто-то видел ее, наябедничал, так собрание устроили, хотели из комсомола выгонять… тоже дикость, конечно, но в узде их держали тогда покрепче. В этот же день, в консерватории, Виктор почувствовал почему-то легкую зависть и даже неприязнь к тем юнцам, хотя и понимал, что это вовсе уж глупо, разве они виноваты, что люди стали жить богаче и свободнее, впрочем, нет, не в деньгах и не в одежде тут дело, а вот в чем, наверное: не ценят они все это, считают, будто так оно и должно быть, нет, опять не это, а вот что — Виктор наконец ухватил суть, когда вспомнил, как месяца два назад побывал в одной школе, рассказывал десятиклассникам про свой институт, было у него такое поручение от партбюро. Виктор словно предчувствовал что-то и шел в школу неохотно. И не обманулся: встретили его иронически-настороженно. Он еще и рта открыть не успел, а уже прочитал на лицах ребят недоверие и скуку. Он разозлился тогда, решил любой ценой заставить их слушать, сам себя захотел превзойти, но все равно видел, как в середине правого ряда кто-то играл в «морской бой», один парень, не прячась, читал книгу, девица с первой парты строила ему глазки. Виктор терялся, не знал, какой выбрать тон, — пытался говорить как со взрослыми, но тут же начинал сомневаться: поймут ли его, переходил на «детский» тон, но тогда ему становилось противно, он чувствовал, что фальшивит. Он ничего не мог определить по лицам: они были непроницаемые, бесстрастные… Виктор взмок от напряжения, не мог дождаться звонка, и ни одна лекция в институте не стоила ему таких трудов, как этот урок.

«Ну что же, все повторяется, — подумал он. — Буду и Кате рассказывать о своем институте».

Разговор, однако, принял другое русло. Прибежал Денис, он воспользовался тем, что остался без надзора, полез в море, волна сбила его с ног, и сейчас он дрожал и волочил по песку полотенце, чтобы Виктор его обтер.

Виктор заметил, что Катя не выказала к Дениске решительно никакого интереса. Обычно на пляже его никто не оставлял без внимания, а Катя посмотрела на него совершенно равнодушно, даже как на помеху в разговоре. И это Виктора слегка задело. Он отправил Дениса под опеку Кеши, который наблюдал за всем происходящим с недовольным видом; и только начал рассказывать что-то связное о Москве, о Киеве, куда он попал зимой, в ужасную метель, и потому от Крещатика, от Владимирской горки у него осталось смутное впечатление, — как подошел какой-то паренек, видно Катин знакомый, — худенький, патлатый, со смешной цыплячьей шеей и сердитыми глазами. В душе он метал громы и молнии, никак не мог понять, что нашла его подруга в этом старом мужчине, да еще вдобавок и с ребенком, но открыто свой гнев не высказывал. Разговор прекратился сам собой, все трое неловко молчали. Виктор пересыпал камешки из ладони в ладонь. Он снова вспомнил свои школьные годы, первые лирические переживания и решил, что для него сейчас самое лучшее — уйти.

— Пойду посмотрю за сыном, — объяснил он; парнишка обрадовался, а Катя, похоже, огорчилась.

Издалека он наблюдал за ними и видел, что разговор явно не клеился.

— Кто это? — угрюмо поинтересовался Кеша.

— А кто тебя интересует? — Виктор сделал вид, что не понял вопроса.

— Ну, вон та!

— А, эта! — разочарованно протянул Виктор. — Это моя новая подруга. Чемпионка Европы по фигурному катанию. Хочешь, познакомлю?

— Спасибо! — буркнул Кеша, — Обойдусь как-нибудь.

— Дело твое. Слушай, а что это ты все о женщинах да о женщинах, словно больше и говорить не о чем? Помнишь, ты много о Чите рассказывал: багульник, горы, театры к вам приезжают на гастроли. Это все хорошо. А скажи, Кеша, там, в Азии, с соседями вам не страшно?

— С какими соседями?

— Ну, с какими! С бывшими нашими друзьями…

— Так мы с ними прямо не граничим, хотя, конечно, они и не очень далеко. Не знаю, как и сказать тебе. Вообще-то не хочется верить, что может случиться худшее. Ну, а если что, то у нас есть их чем встретить. В прошлом году я был на сборах, на переподготовке, посмотрел новую технику — ого! Не завидую тем, кто с нею столкнется.

Кеша помолчал, как бы размышляя, говорить или нет, и сказал тихо:

— И все-таки не хотелось бы об этом думать. Если это случится, сам понимаешь, ничего хорошего ждать не приходится. Я не за себя боюсь, мне-то что. Дунечка, жена — за них страшно.

Настроение его передалось Виктору. Он как бы заново окинул взглядом полуопустевший пляж — все перебрались в тень, только несколько человек пеклось на солнце, да троица молодых людей играла в волейбол у самой кромки моря, кто-то лениво тащил к выходу лежак… и до странности отчетливо вспомнился ему учебный фильм по гражданской обороне, который он видел еще студентом: ослепительный взрыв, на горизонте медленно вырастает грибовидное облако, оно ширится, движется неостановимо, оставляя на земле смертоносную тень.

«О чем это я? — поразился Виктор. — Куда это меня занесло!»