Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

Вкус американских продуктов вызывал у нас восторг, который невозможно забыть. Это было похоже на наркотик, который попробуешь один раз — и навсегда станешь его рабом. Племянникам особенно понравились шоколадки. Они ели их, полив сладким концентрированным сгущенным молоком из банки с названием «Тхади». Племянник Хёни не мог произносить это слово правильно, у него вместо «тхади» получалось «деди»[96]. Вскоре и мать, и олькхе вслед за ним стали называть то сгущенное молоко «деди». Хёни до этого ни разу не говорил «папа», но теперь говорил «деди» по-английски. Стоило мне услышать это слово, как меня начинало тошнить от сладостей и вкусностей, я начинала нервничать, мне хотелось сказать: «Хватит, прошу!» — но приходилось терпеть.

Сила американских продуктов была поразительной. Исхудавшие племянники с тонкими шеями и большими головами, с язвами в уголках губ, с белым стригущим лишаем быстро поправились. За короткое время их кожа приобрела здоровый блеск.

У племянника Хёни, возможно, из-за того, что он родился во время войны, с самого рождения на лбу была глубокая морщина. Даже после того, как он набрал вес, она не исчезла, хотя и стала едва заметной. Когда он капризничал или смотрел мне в глаза, его окружала аура жизненных невзгод, так не соответствовавшая его возрасту. Однако со временем морщина незаметно исчезла, не оставив и следа.

В Новый год по лунному календарю мы испекли белый хлеб и, приготовив еду, провели поминальную церемонию в соответствии со старыми традициями. С начала войны мы впервые проводили поминальную церемонию. Мать была старшей снохой в клане, но под предлогом учебы ребенка она покинула дом, поэтому ответственность за проведение поминок, естественно, перешла к дяде, который остался охранять родной дом. Но сейчас обе семьи находились на чужбине, кроме того, семья дяди жила на положении беженцев. Было приятно видеть, как мать снова обретает уверенность в себе.

Мы проводили поминальную церемонию, начиная с самых дальних предков. В самом конце, когда настала очередь брата, мать и олькхе, раскачиваясь на полу, стали громко оплакивать его. Они рыдали сильнее, чем когда его хоронили. Плач их был тоскливее. Но, глядя на мать, которая видела последний вздох сына и похоронила его в тот же день, я подумала: «Не слишком ли легкое наказание она получила?» Может быть, из-за этой мысли ее плач казался мне таким фальшивым, что хотелось закрыть уши. Как и тогда, я не плакала. В ту ночь я впервые за долгое время видела сон, будто брат, похороненный заживо, вышел сквозь трещину, открывшуюся на его могиле.

С началом нового года по лунному календарю олькхе занялась торговлей в районе Дондучхон. Как ни странно, в этом деле она оказалась очень способной. Как только я получила первую зарплату, она начала заниматься продажей подержанной одежды. Она связалась с дядей, работавшим накамой на рынке «Донам», но именно доброжелательность сестры Чон Гынсуг, державшей на том рынке несколько магазинов, позволила сравнительно легко открыть лавку, еще и на хорошем месте — у развилки дорог. Олькхе начала торговлю с вещей нашей семьи. Когда не из чего было варить еду, самым легким способом заработать деньги была продажа одежды. В то время торговля подержанной одеждой была обычным делом, как и шустрые накама, которые сразу подбегали к ларьку и пытались вырвать из рук вынесенное на продажу, чтобы тут же перепродать с наценкой.

Самое важное для существования человека — еда, но и одежда, несомненно, очень важная составляющая жизни. В нашей стране одежда была связана с древнейшими традициями. После войны в Корее был прекращен выпуск любой одежды и материалов, из которых можно было ее сшить, поэтому людям ничего не оставалось, как заняться торговлей подержанными вещами. В то время все было так плохо, что воспитатели в детских домах узлами продавали поношенную одежду, получаемую по программе гуманитарной помощи, которая отправлялась в первую очередь им. Заниматься этим было честнее, чем красть у сирот молочную смесь или пшеничную муку, — меньше совесть мучила, и денег приносило больше.

Торговлю олькхе начала с помощью денег из моей зарплаты и взяв одежду из нашего дома. Она сумела найти место, где зарабатывала столько, что даже за вычетом вложенных денег могла по вечерам купить сушеную скумбрию. Однако, когда мать узнала, что она решила торговать вразнос, она стала возражать. Я тоже не могла понять олькхе. Но, выслушав ее от начала до конца, кажется, поняла, что она не могла поступить иначе.

Линия фронта до сих пор колебалась в районе тридцать восьмой параллели, население Сеула постоянно росло. На рынке «Донам» теперь не было пустых магазинов. В самый ответственный момент — в конце нового года по лунному календарю — у нас появился повод для хорошего настроения: торговля олькхе стала приносить неплохой доход. Она же думала иначе, что указывало на ее дальновидность. Заглядывая вперед, она сказала, что, какой бы маленькой ни была лавка, скоро наступит время, когда придется платить налог за место. Она любым способом хотела перевезти лавку с рынка «Донам». У нее была мечта — торговать на самом крупном в Сеуле рынке «Дондэмун».

Если верить ее словам, то для женщины, чтобы заработать денег, работая в этой сфере, сейчас нет лучшего места, чем прифронтовая линия. Она сказала, что ее цель — военная часть в городке Янсэк. Она уже договорились с женщинами, у которых там были постоянные покупатели, что будет торговать вместе с ними. К тому же в магазине, где покупали блузки и нижнее белье все женщины городка Янсэк, сказали, что будут помогать олькхе.

— Это шанс, — сказала она уверенным голосом. — Когда люди, уже протоптавшие туда дорогу, говорят, что возьмут тебя с собой, нельзя упускать такую возможность. Будешь колебаться — не сваришь даже жидкой каши. К сожалению, здесь нельзя выйти торговать когда захочется. Или вы думаете, что любому дают разрешение во время войны посещать прифронтовую линию по первому желанию?

— Так-то оно так, большие деньги — это, конечно, хорошо. Но я не могу понять одного: почему, отдав хорошее место, ты хочешь заняться торговлей вразнос, таская тяжелые узлы? — Мать была недовольна, но я почувствовала, что она не сильно возражала.

Честно говоря, до того как члены нашей семьи начали зарабатывать деньги, мы все были отравлены ядом алчности от макушки до кончиков пальцев на ногах. Если работа давала возможность заработать больше денег, для нас она была правильной работой.

Почти не было случая, когда олькхе, торгуя на прифронтовой линии, возвращалась домой в тот же день. Такая торговля длилась минимум одну ночь, а максимум — три-четыре дня. Водрузив на голову узел из одеяла, перед уходом она всегда обещала вернуться, если повезет, до вечера, если нет — к концу завтрашнего дня. Эти слова были обращены к детям, олькхе пыталась утешить их. Мать, сварив к вечеру горячую кашу, поставив ее на арятмог и укрыв чем-нибудь, до глубокой ночи прислушивалась к звукам у ворот. Когда внуки не спали, она брала их с собой и, бесконечно о чем-то бормоча, проводила время в ожидании. Эти смиренные бдения вызывали у меня раздражение.

— Ваша мать дошла до Ыйчжонбу, или до Чхандона, или до перевала Миари, почеши-ка разок голову.

Мать каждый вечер говорила одно и то же. Как правило, дети чесали головы, как велела бабушка. Интересно, племянники действительно верили, что, по мере того как рука подбиралась все ближе ко лбу, их мать приближалась к дому? Если рука ребенка оказывалась на макушке, мать, быстро отведя его руку к затылку, начинала свою присказку с начала. Это был особый талант. В свое время, когда мать ждала сына, она так же спасалась от скуки и тревог. Но когда мать использовала тот же способ, ожидая невестку, он почему-то был мне неприятен, возможно, потому что теперь ее ожидание было горестным и тоскливым.

Олькхе возвращалась домой спустя два или три дня. Обычно она всегда приходила поздно вечером, но, как бы ни было поздно, она с аппетитом ела сваренную матерью кашу. До того как приступить к ужину, она обязательно считала деньги. Иногда попадались даже доллары. Пока она горстями вытаскивала деньги из разных внутренних карманов, все по неизвестной нам причине сидели, затаив дыхание, казалось, что все тело скручивает напряжение. Надо сказать, что зарабатывала она больше, но мы, не зная, сколько осталось после погашения части долга, задыхались уже от тех сумм, что она выкладывала перед нами. Олькхе, пересчитав все деньги, заглядывала в приходно-расходную книгу и говорила со вздохом удовлетворения: