Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

Поппер, несомненно, попадает в точку в своей беспощадной, прагматичной критике эйнштейновского платонизма. И при этом он даже не упомянул, что дарвиновская теория эволюции с принципом естественного отбора, если взять один показательный пример, невозможна без реального времени. Но тогда, конечно, дарвинизм никогда не был очень популярен в физике и космологии. То есть до сих пор. С захватом реляционистами власти даже в естественных науках теперь широко открыта дверь для теорий, связанных с длительностью, таких как космологический дарвинизм, петлевая квантовая гравитация и динамика формы.

Мы возвращаемся к решающему различию между эйнштейновским релятивизмом и борианским релятивизмом. Эйнштейн убедительно доказывает в своей специальной теории относительности, что классическое время на самом деле релятивистское. Часы с одинаковыми свойствами идут с разной скоростью в разных точках Вселенной в зависимости от меняющихся местных условий. Однако это не означает, что где-то во Вселенной время вдруг потекло вспять. Прежде всего, это не означает, что время в одном месте идет медленнее, чем в другом, поскольку для такого сравнения необходим некий божественный внешний хронометраж, с которым сравниваются оба времени, а такого божественного внешнего хронометража не существует нигде, кроме, возможно, наших антропоцентрических, интернарциссических фантазий. Более того, теория относительности не допускает и этого, а значит, даже самому Эйнштейну на мгновение кажется, что ему трудно сделать правильные выводы из своей собственной модели.

С появлением реляционистской физики - например, в форме петлевой квантовой гравитации и динамики форм - мы получаем доступ к новой концепции, которая является логическим следствием того, что все локальные времена движутся в одном направлении, но это не дает нам возможности сравнивать их с помощью божественного внешнего метавремени. Это глобальное время, которое лучше всего описать как совокупную внутреннюю продолжительность для Вселенной в целом, без какого-либо внешнего наблюдателя. Глобальное время действительно включает в себя все и вся во Вселенной, но при этом оно никогда не может быть локализовано и, следовательно, никогда не может быть измерено, поскольку для измерения того, что не может быть локализовано, требуется некая таинственно возникшая позиция наблюдателя вне Вселенной (нельзя быть одновременно внутри и вне Вселенной, не будучи при этом каким-то платонистским, дуалистическим магом). Специфические условия, влияющие на глобальное время, конечно же, по определению существуют только глобально, когда вся наша запутанная Вселенная без исключения включена в темпоральное уравнение, и никогда локально в какой-либо отдельной области Вселенной или, тем более, за ее пределами. Таким образом, глобальное время радикально отличается от классического метавремени как понятия. Это одновременно универсальная и монистическая длительность; мем, вполне правдоподобный для физики, но, похоже, прошедший мимо столь революционно настроенного Эйнштейна, не оставивший глубокого впечатления.

Однако в рамках реляционистской физики главным является то, что модели поведения Вселенной могут выглядеть совершенно по-разному на глобальном и локальном уровнях. Таким образом, дело в том, что все часы в мысленном эксперименте Эйнштейна показывают только местное время. Поэтому Эйнштейн упускает из виду - поскольку он не имеет представления об углублении, которое влечет за собой переход от релятивизма к реляционизму, - что за пределами его любимых локальных часов глобальное время все еще возможно и правдоподобно. Проблема для Эйнштейна заключается в том, что если глобальное время действительно существует, это сразу же убивает его самый любимый фетиш: его детерминистскую блочную вселенную. Более того, все это происходит без малейшего проблеска каких-либо глобальных часов, поскольку такой космологический и квантово-физический, реляционистский хронометраж не может существовать вне Вселенной, время которой он должен измерять. Предположительно, именно здесь Эйнштейн, помешанный на лабораторных исследованиях, теряет интригу. Без своих любимых измерительных приборов, как он с отчаянием признается Бору, он, конечно, в полной растерянности перед лицом квантовой физики, которая вызывает у него недоумение. Согласно реляционистской физике, сама Вселенная обладает собственной длительностью, которая по этой самой причине не может быть измерена внешним, вневселенским наблюдателем, каковым как раз и являются обычные, классические часы. Таким образом, речь идет о времени без часов, онтическом потоке без какого-либо измерительного прибора. И именно здесь Эйнштейн по-свински говорит спасибо и прощай Бору и отказывается от дальнейшего участия.

Бохрианская революция означает, что именно время, а не пространство является действительно фундаментальной загадкой физики. Таким образом, нам лучше проигнорировать спатиоцентризм Эйнштейна, чтобы вместо этого перейти к предложению Пирса и Смолина о построении темпоцентрической картины мира. Более интересной альтернативой неудачной попытке Эйнштейна одомашнить время и превратить его в некое дополнительное измерение пространства было бы сделать как раз обратное: рассматривать пространство как три дополнительных измерения поверх времени. Петлевая квантовая гравитация делает именно это, когда квантует общую теорию относительности Эйнштейна. Согласно теории петлевой квантовой гравитации, пространство больше не является пустым или фиксированным, а скорее должно рассматриваться как упругий феномен, подверженный сетевой динамике. Новые метафоры информационизма просто настолько сильны, что даже физика претерпевает фундаментальные изменения, отправной точкой которых является идея сетевой динамики. В новой реляционистской физике даже сама Вселенная является феноменом сетевой динамики.

Следствием этого является то, что на предыдущих исторических этапах пространство могло иметь совершенно иные характеристики, чем сегодня. Например, оно могло иметь во много раз больше измерений, чем сегодняшние три, при экстремальном нагреве, который царил на самой ранней стадии генезиса Вселенной. Это открывает путь к идее, что и расширение космического пространства, и сегодняшние три измерения пространства могут рассматриваться как побочные продукты резкого охлаждения изначально невероятно горячего, сжатого, сетединамического первозданного пространства. Такой сете-динамический способ рассмотрения генезиса Вселенной называется геометрогенезом. В своей начальной фазе многомерное пространство представляет собой максимально запутанную чистую геометрию (чистую в том смысле, что в ее узлах полностью отсутствует вещество). Но при каждом фазовом переходе все большее количество запутанностей растворяется, а значит, пространство расширяется и постепенно охлаждается. В качестве своеобразной компенсации за постепенно уменьшающиеся взаимосвязи друг с другом в расширяющейся и охлаждающейся Вселенной узлы получают вещество, которое мы ассоциируем с ними сегодня, и пространство таким образом приобретает вес.

Глобальное время уже существует, когда все узлы во Вселенной соединены друг с другом; это условие, что интересно, допускает существование глобального времени во Вселенной, но в то же время допускает отсутствие любого остатка пространства и, следовательно, всех форм локального времени. Часы стояли бы на месте, если бы им было где находиться и если бы существовал кто-то, кто мог бы их считывать. Потеря энергии приводит к тому, что узлы начинают отпускать друг друга, и Большой взрыв становится фактом. Здесь интересно то, как радикально реляционистская идея, такая как геометрогенез, требует глобального времени в качестве аксиомы, чтобы иметь