Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При ближайшем рассмотрении интеллект оказывается симптомом ограниченности или слабости, последним оружием против другой, более мощной силы (и часто такой, которая блаженно лишена интеллекта). Или доведем дело до крайности: если бы Богу для создания мира требовался разумный замысел - то есть чертеж, отмеченный интеллектом, которому должны следовать Бог и ангелы небесные, подобно тому как строители следуют указаниям, полученным от, как они надеются, разумного архитектора, - Бог вместо этого стал бы выражением недостатка силы и, прежде всего, показал бы полное отсутствие всемогущества. Поэтому всемогущая Вселенная не является разумной в подлинном смысле этого слова, поскольку она возникает спонтанно. Таким образом, интеллект - это человеческая черта, проистекающая из нашей сложной ограниченности и навязанной беспомощности, а уж никак не божественное свойство.
Поскольку синтетизм по своей сути реляционистский, из этого следует, что синтетическая этика также должна быть реляционистской. Начнем с того, что этика - это всегда вопрос приоритетов. Ничто само по себе не обладает какой-либо объективной ценностью. В более широком объективном смысле все бессмысленно, поскольку не существует внешнего бога, который заботился бы о том, чтобы придать чему-либо ценность, сохраняющуюся независимо от преобладающих условий. В системе ценностей нуждается только то существо, чье существование характеризуется постоянными дефицитами и ограничениями и вытекающими отсюда необходимыми приоритетами. Состояние полного изобилия - такое, как Вселенная сама по себе, - однако, вообще не нуждается в ценностях. Все споры о том, что человек ценит в виде вещей и действий, следовательно, вращаются вокруг отношений этих вещей и действий к нему самому как существу, подавленному дефицитом и ограничениями, и их значимости для него.
То, что вещи и действия имеют ценность для человека с точки зрения его возможностей выживания, не вызывает особого удивления. Но особенность оценки человека заключается в том, что он придает ценность вещам и действиям, которые не имеют для него очевидной пользы. Вместо этого человек испытывает эмоциональную связь, чувство расширенной идентичности по отношению к тому, что он ценит. Таким образом, в субъективной оценке есть столько же экзистенциального, сколько и утилитарного. Фетишистская оценка основана на подсознательном убеждении, что если ничего не ценить, то собственное существование ничего не стоит: поэтому всегда нужно что-то ценить, и эта оценка, следовательно, скорее истерична, чем логична, скорее индивидуальна, чем универсальна. То, что было оценено чисто фетишистски, часто приобретает огромную ценность, поскольку этот процесс связан с нарциссическим импульсом: если эта вещь или это действие приобретает ценность, то и я приобретаю ценность через мои интимные отношения с фетишем, и таким образом жизнь и существование приобретают ценность. Все ценное сплетается воедино и, благодаря этой самой сплетенности, создает ценность. Таким образом, фетиш спасает мир, и человек может вздохнуть с облегчением.
Великая иллюзия в этом контексте заключается в том, что вполне возможно участвовать в коррумпированной системе, одновременно выстраивая внутреннюю, эмоциональную дистанцию по отношению к ней. Это великая ложь отстраненного безразличия постмодернизма, проповедуемого как циничными либералами, так и калифорнийскими мастерами дзен. Проблема в том, что творческий потенциал человека соблазняется тем, что вся его энергия направляется на поддержание системы; это относится даже к теоретикам, критикующим систему. Только отстранившись, заняв позицию на боковой линии и построив параллельный мир вне системы, можно реализовать синтетическую утопию. Революция всегда начинается с вычитания. Мы должны отойти в сторону, чтобы, наконец, увидеть социальную целостность и действовать, исходя из этой целостности, а не заниматься латанием принципиально дефектной системы. Ведь что такое революция? Что такое по-настоящему радикальные изменения? Революции происходят в обществах, характеризующихся хаосом, где власть уже дискретно сместилась с формальных властных позиций, чтобы впоследствии появиться в совершенно новом, еще не определенном положении. И в совершенно новом обличье, сформированном новыми условиями, которые преобладают. Поверхностная революция с ее уличными беспорядками - это всего лишь симптом последней, подлинной революции, которая происходит в совершенно другом месте и в более раннее время. Связь между печатным станком и штурмом Бастилии - лишь один из многих очевидных примеров.
Стратегический пророк предыдущей смены парадигм, Г. В. Ф. Гегель, определяет свой философский проект как построение моста между священным и светским. Он различает три различных духа со следующими характеристиками: объективный, субъективный и абсолютный дух. В наш неспокойный век здесь и сейчас важно последовать совету Гегеля и отбросить объективный и субъективный духи, чтобы вместо них занять точку зрения абсолюта; сначала тщательно подготовиться к грядущей борьбе между буржуазией и нетократией, а затем расположиться на поле боя, осознавая и согласуясь с радикальной истиной как актом в новой парадигме. Смена парадигмы происходит прямо под носом у старой властной элиты; она устанавливает совершенно новую систему власти в совершенно ином месте, чем предыдущая (см. "Нетократы"), и тем самым открывает исторически уникальные возможности для радикального и подлинного изменения ориентации и организации общества. Но смена парадигмы может быть воспринята в необходимых деталях только с позиции, пронизанной вычитанием. Поэтому синтетические храмы и монастыри - это не просто экзотические оазисы для некоего коллективного духовного наслаждения. На самом деле они являются необходимыми отправными точками, революционными ячейками в подрывном утопическом проекте, который носит название "Синтезаторское движение". Именно там рождаются новые мысли.
И все это происходит прямо сейчас.
