Девять драконов - Джастин Скотт

Китай будет великим, если его народу позволят идти своим путем в современный мир. Студенты с гениальной изобретательностью использовали новейшие достижения современной технологии. Миниатюрные электронные мегафоны позволяли сотням слышать хорошего оратора.

Миниатюрные видеокамеры давали возможность показать то, о чем умалчивало правительство. Люди повсюду знали, что происходит.

Невероятный гуманизм протестующих тоже был источником безграничного оптимизма. Опять и опять, когда напряженность нарастала и солдаты и полицейские оказывались отрезанными от своих подразделений и им угрожала опасность, студенты защищали несчастных. Вивиан сама держала окровавленную руку солдата и помогала доставить напуганного парня в безопасное место. Если студенты могли сохранять такую гуманность даже в страстном климате их революции — значит, наконец, Китай очнется от мрака.

Но площадь Тяньаньмэнь не могла стать местом долгого воплощения их мечты. Зловоние и теснота, порожденные таким количеством людей, живущих безо всяких удобств, побеждали. Эпидемии дизентерии и конъюнктивита начали свирепствовать в палаточном городке, и Вивиан была рада, что каждый вечер могла возвращаться в свой скромный, но относительно чистый номер в отеле. Она была в этой комнате в ту ночь, когда армия перешла в атаку. Она ненавидела себя за то, что не была на площади с самого начала штурма. Но на следующее утро, когда людей на той стороне, где стояла она, начало косить неистовым огнем пулеметов и Вивиан бежала рядом с велорикшей, везшим раненую женщину в больницу, и старалась перетянуть артерию на кровоточащем бедре раненой, — она благодарила Тинь Хао за то, что ее тело осталось невредимым.

Потом начался ужас. Террор. Армия сжигала трупы. Правительство охотилось за выжившими студенческими лидерами. Иностранцы бежали.

Той ночью ей снилась акула. Ей снились подробности, которые она полностью забыла, — она снова была в заливе во мраке, и отец снова умолял ее не двигаться и не шуметь, пока кружила эта тварь. Она проснулась почти умиротворенной, хотя за окном трещали пулеметы. Теперь у нее тоже есть своя личная ужасающая память о Китае, ее собственная «культурная революция», ее собственные Красные Стражники в виде марширующих солдат Народно-освободительной армии, ее собственная причастность к хаосу. Она также почувствовала себя ближе к отцу. Она не пережила оскорблений и насилия, которые пережил он. Она видела боль, но не чувствовала ее, чувствовала страх, но только как ожидание. Она избежала худшего, что означало: у нее нет его смягчающих обстоятельств, чтобы перестать бороться.

Танки все еще гремели по улицам, солдаты стреляли в воздух и прочесывали здания. У нее были гонконгские документы, и она не была студенткой. Она была свободна и могла лететь домой, как и любая деловая иностранная персона. Вместо этого она пришла на ранее назначенную встречу в полутемном офисе Министерства путей сообщения. Электричество было везде выключено, но два чиновника сидели за своими столами. Они посмотрели на нее как на сумасшедшую. Ее клиент в Гонконге, напомнила им Вивиан, добивается дистрибьютерских прав на революционно-новый смазочный материал. Он уменьшал трение в новом поколении дизельных локомотивов, которые, как достоверно знает ее старый друг из Шэньси, должны вот-вот сойти с конвейера в Датуне.

Когда вышестоящее лицо нанесло в тот момент визит, чтобы убедиться в том, что офис работает в соответствии с декретом правительства, она разложила брошюры, рекламные проспекты на их обшарпанных столах. После того как он истощил все свои дежурные политические лозунги, требовавшиеся по регламенту, Вивиан втянула его в коммерческую дискуссию и в итоге заключила сделку. Той ночью она приютила двух студентов в своей комнате. Одного, философа из Гуйлиня, убили на следующий день на улице. Вторым был Ма Биньян.

Вместе они организовали нелегальную перевозку по железной дороге лидеров, за которыми охотилось правительство, в безопасные места. Симпатизирующие им каэнэровские чиновники закрывали на это глаза, и она никогда не забудет храбрость простых людей.

Вивиан вернулась в Гонконг и нашла город в шоке. Никто не мог поверить поначалу, что правительство КНР учинило такое. Это казалось невозможным, но Китай был отброшен назад на тридцать лет. И 1997-й, который годами висел, как грозовые облака, почти незаметные на горизонте, неожиданно сверкнул молнией над головой. Она сблизилась со студенческим кружком, о котором ей говорил Ма Биньян, — он образовался среди студентов Гонконгского университета. Она уже знала некоторых из них, познакомившись во время предвыборной кампании. Она выполняла их поручения и переправляла фальшивые паспорта, которые они добывали, — это было простым делом в городе, где все можно купить за деньги. Во время своего третьего путешествия ей удалось вывезти из страны Ма Биньяна под видом китайско-сингапурского торговца тракторами. Но Ма Биньян становился все неугомоннее и в конце концов вернулся назад, чтобы агитировать в отдаленных деревушках Китая и рассказывать людям о том, что произошло на площади Тяньаньмэнь.

После того как его схватили, Вивиан не рискнула больше ехать в Китай, боясь, что, если вскроется то, что она с ним связана, она попадет под пытки. Она заставила себя окунуться в устройство дел компании «Лекко» Аллена Уэя, потом работала на Аллена, подбирая ему группу китайских коммерсантов. Спустя два года она получила весточку. Один студент, высокое положение отца которого позволяло ему знать о том, чего не знали другие, сообщил, что Ма Биньян жив, с ним все в порядке и что ему удалось убедить своих «тюремщиков», что те несколько «преступников», с которыми он был связан, все мертвы.

С замиранием сердца Вивиан отправилась в Шанхай, чтобы проверить, как обстоят дела с ее нынешней позицией. На нее никто не обратил внимания. Она опять могла свободно путешествовать в Китай и обратно. Тогда-то она и решила, что существуют другие пути изменить нынешнее положение вещей, и приняла предложение Дункана Макинтоша работать у него в качестве китайского компрадора. Богиня Тинь Хао сделала остальное — студент из Шанхая, выпив слишком много вина, обронил, что агенты могущественного гуйло — тайпана Вивиан — проявляют большой интерес к гонконгскому дьяволу Вонгу Ли.

Глава 20

Двенадцатилетняя Миллисент Макинтош сидела, скрестив ноги, на уголке кровати Викки, мечтательно перелистывая страницы последнего номера «Эль де Чин». Мелисса пристроилась на другом кончике, переключая каналы телевизора с помощью пульта. Вообще-то они должны были делать свои домашние задания. Их приход был для Викки одним из ежедневных счастливых впечатлений дня. Они сидели и продолжали судачить об анонимном авторе присылаемых роз. Миллисент продолжала стоять на своем, говоря, что это Чип; Мелисса подозревала женатого соседа.

Деловой день был окончен. Биржи закрыты. Телефон молчал. И факс перестал выплевывать бесконечные сообщения из «Макфаркар-хауса». Дневная головная боль Викки протыкала голову, усиленная мешаниной из китайских мыльных опер, поп-певцов, выпусков новостей, шоу-игр, американских и китайских фильмов, льющейся из телевизора. Она было хотела попросить выключить телевизор, когда ее внимание привлекло интервью в прямом эфире.

— Стоп!

— Что?

— Мелисса, верни канал… Другой. Вот этот!

— Это просто какие-то китайцы.

— Это родители Альфреда Цина. Сделай погромче.

Альфред Цин — неожиданно богатый и знаменитый Альфред Цин — герой последних городских сплетен о богатых (и тип, который считает, что розы могут быть достойной заменой теплому телефонному звонку старому другу, запертому в больнице) был любимцем Гонконга. Его фотографии печатали во всех газетах и журналах, а теперь, когда он за границей, ушлые репортеры раскопали его родителей.

— Сделай погромче.

Затаивший дыхание репортер брал интервью у четы средних лет на фоне их ресторанчика на Коулуне. Красный неон обрамлял двери, как горящий венок, и ступеньки на первый этаж украшали две хорошенькие девушки в национальных платьях, в которых Викки узнала пятнадцатилетних племянниц Альфреда, учившихся на программистов. На его матери была бесформенная черная рабочая пижама, на отце — поварские черные брюки и чистая белая майка. Их широкие улыбки показывали прекрасные зубы.

— Что они говорят, Мелисса?

Мелисса учила китайский диалект — что Хьюго поощрял — с пяти лет. Миллисент предпочла путунхуа, как тетя Викки, которая часто сожалела о своем выборе, потому что возможности его применения в Гонконге были ограничены.

— Они говорят: «Мы по-прежнему готовим… занимаемся делами ресторана». Репортер спросил: «Вы не хотите отдохнуть от дел теперь, когда ваш сын стал такой… хм, такой богатый человек?»