Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке

В этом крике было столько отчаяния, что ее подружка уставилась на свои ладони и отчетливо увидела, как ее жизнь скатывается с них мраморным шариком и катится прямо под ноги Майклу Патрику, к его белым кроссовкам «Найк» с голубыми молниями по бокам и болтающимися шнурками. Она ускользает слишком быстро и уже откатилась слишком далеко, чтобы можно было вернуть ее назад.

Волк оскалил зубы.

Он стоял футах в двенадцати от нее, но Диана ясно видела его и чувствовала его звериный запах. Дикий зверь. Никем не прирученный. Такой же когда-то жил у ее дружка — она помнила синие глаза и вой, доносившийся из соседней комнаты. Но тогда это было совсем другое. Это не было ее жизнью.

Его зубы под розовыми деснами сияли белизной, хотя он никогда не умывался, — разве что под дождем. От волка пахло солью и жарким дыханием. Шерсть у него свалялась, особенно на спине, а вокруг пасти запеклась кровь. Он поднял морду и жадно понюхал воздух, потом сделал к ним с дочкой неторопливый прыжок и припал к земле.

— Ну? — Его голос разорвал тишину.

Девушки вздрогнули.

— Ну, — повторил он чуть мягче, словно извиняясь за то, что их напугал. — Которую из вас пристрелить?

— Мама, — повторила Эмма еще раз и тихонько заплакала.

От звука дочкиного голоса Диана очнулась.

— Мама…

На какую-то секунду она увидела, как солнечный свет разливается в воздухе, плывет тягучими волнами, невесомый, как и сам воздух.

Наступил миг, ради которого она родилась. Только ради него ей было позволено стать матерью и дожить до мук среднего возраста. Настал момент истины, и она отказалась от себя: от колокольчиков и браслетов, пирамид и планет — всех тех вещей, которых не видела никогда в жизни и никогда уже не увидит…

Одна из них наконец сглотнула, перевела дыхание и прошептала:

— Пожалуйста, не убивай никого из нас.

Она широко распахнутыми глазами умоляюще смотрела на убийцу. Ей вдруг почудилось, что запахло Глупышом — ее собакой. Пес пришел с дождя и дрожит, прижавшись к ней теплым комком любви и преданности.

Майкл ухмыльнулся:

— Я убью только одну. Но вот кого?

Вторая заплакала. Из глаз хлынули теплые слезы. Мистер Макклеод рассказывал на уроке, что сердце на девяносто пять процентов состоит из воды, а мозг…

Про мозг она не помнила, знала только, что в нем тоже есть вода. Теплая соленая вода. Сознание, душа, память… Все это плавает в воде. Время, любовь и ужас плавают в теле, состоящем главным образом из слез.

Она проглотила соленую влагу, зажмурилась и в дверном проеме увидела свою мать. Та стояла в ночной рубашке, с помятым со сна лицом и таращилась широко открытыми глазами, готовая бежать будить дочь. Потом перед ней всплыла картина: отец продает какому-то студенту стереосистему (почему он именно в этот миг вдруг вспомнил о дочке?).

Позади Майкла Патрика висело зеркало, в котором секунду назад отражались две девочки. Теперь оно сияло пустотой, — если не считать его спины.

Обеих одновременно поразила одна и та же мысль. Как же вышло, что все эти годы они его не замечали — урода, живущего среди нормальных людей? Не понимали, что это не человек, а сгусток тьмы, который открывает перед собой двери, пристегивает к стойке велосипед, поднимает свой рюкзак, набитый угрюмым невежеством, и захлопывает блокнот на пружинках, пряча в нем свои дикие фантазии.

Все эти годы его уродство их не касалось, ни капли не беспокоило, потому что до сегодняшней минуты он для них вообще не существовал.

Вот так сюрприз, сказала бы одна подруга другой, если бы могла сейчас говорить. Если бы, например, болтала с ней по телефону из своей спальни. Или если бы они ехали вдвоем сквозь июньскую зелень и, приглушив радио, что-то горячо обсуждали.

А если бы, опустив щетку для волос, она поймала в зеркале отражение подружки, то улыбнулась бы ей и сказала:

— Знаешь, это просто чудо… Настоящее волшебство… Жизнь… Это добро.

Она что-то прошептала, так тихо, что он не расслышал и наклонился поближе:

— Что? Что ты сказала?

Она откашлялась и сказала громче — голос дрожал, но звучал вполне отчетливо:

— Если хочешь убить одну из нас, убей меня. Меня, а не ее.

— Эмма, — прошептала Диана прямо в ухо дочери. — Поворачивайся и беги.

Опять раздался рык и ворчание, но, обернувшись, она увидела, что Эммы рядом нет, на том месте, где стояла девочка, не осталось ничего, кроме сияния и хрустально прозрачного в своей совершенной пустоте воздуха, — это была свобода, маленькими ступеньками восходящая к всепрощению и любви.

Майкл Патрик произнес тихо, словно нехотя:

— А ты что скажешь?

Блондинка наклонила голову.

Хотела она бы знать, что должна сказать. Она вдруг поняла, что никогда раньше так не боялась — ни разу в жизни…

Она боялась того, что…

…ее скелет, мышцы и пульсирующая в сердце кровь требовали жизни, толкали ее прочь от смерти. Вся ее вода, вся соленая влага взывала к самосохранению.

Не ревность и не зависть. Не гнев, не ненависть, не злоба, не возмущение. Ничего подобного.

Только слепой ужас и всепоглощающий страх.

Майкл Патрик поднес пистолет к ее уху, задев висок. Иссиня-черное дуло что-то проникновенно нашептывало ей на ухо. Он ждет ответа. Она открыла глаза. Зеркало на стене девчачьего туалета опустело: в нем только плечи Майкла Патрика. Но она разглядела в нем и кое-что еще. Женщина средних лет за рулем серебристого мини-вэна, на соседнем сиденье — ее дочь, пристегнутая ремнем. На бампере уносящейся прочь машины наклейка: «Выбери жизнь». Если ты выберешь жизнь, никто тебя не накажет, шептал ей страх. Просто тебе придется со всем этим жить.

— Убей ее, — сказала она. — Ее, а не меня.

Диана повернула голову назад, чтобы перед тем, как темнота разлучит их навеки, увидеть дочь, стрелой летящую к спасительным соснам, и вскрикнула от радости.

Малышка бежала изо всех сил, так быстро, как только могли бежать ее маленькие ножки, она бежала, не оглядываясь назад, и вскоре скрылась в их безопасной сени.

Когда волк прыгнул на Диану, она широко раскинула руки, принимая его.

От первого выстрела на руки Дианы пролился с небес теплый дождик. Второй выстрел вогнал блестящие осколки зеркала в левую височную долю мозга, научное название которой она отлично помнила. Впрочем, кажется, именно в этом месте гнездилось и ее будущее, правда, отныне — воображаемое. Такое, каким оно могло бы стать…

Эпилог