Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке

Лора Касишке

Вся жизнь перед глазами

Voici que vient l'été, saison violent

Et ma jeunesse est morte ainsi que le printemps.

Нынче снова неистовство лета в природе,

Умерла моя юность, я прежней весны не найду[1].

Пролог

Апрель

Они стояли в девчачьем туалете, когда раздались первые звуки выстрелов из автоматического пистолета: тра-та-та. Они доносились откуда-то издалека, словно звучали не наяву, и девочки продолжали причесываться и прихорашиваться перед зеркалом…

Тра-та-та…

Зеркало, маленькое и узкое, типично казенное, но чисто вымытое, серебрилось загадочным блеском. Чуть раньше уборщица прошлась по нему тряпкой и специальным средством, и теперь мир в его глубине мерцал, словно внезапно открывшееся взору Зазеркалье. Прозрачное и ясное, словно мысли Бога. Словно мысли Создателя всего сущего, отраженные в неподвижной спокойной воде.

Девочки стояли совсем близко, плечом к плечу, стараясь одновременно видеть друг друга в зеркале:

— темноволосая, сияющая красотка, сжимающая локоть подружки крендельком согнутой рукой;

— и заплаканная, но уже опять улыбающаяся блондинка. Правда, свое отражение в зеркале она видела слегка размытым из-за недавних слез, как на фотографии, сделанной из-под мерцающей поверхности пруда, да и тушь немного размазалась.

— Я так за тебя рада, — обратилась она к подружке.

— Тогда почему же ты плачешь? — засмеялась брюнетка.

— От счастья!

— Ты уверена, что не завидуешь? — Темноволосая передала белокурой щетку для волос.

Тра-та-та.

Тра-та-та.

— Что это?

Блондинка затолкнула щетку, в которой запутались золотистые и темные шелковистые волоски, в рюкзак, рядом с хрестоматией английской литературы. Тонкие страницы книги напоминали полупрозрачную кожу мертвого ребенка, и, кажется, все мысли и идеи, существующие или, возможно, когда-либо существовавшие в мире, были собраны и записаны в одной этой книге.

Так-так-так-так-так.

Снова этот звук, и сразу после — мягкий булькающий всхлип. Короткий вскрик — так может охнуть человек, поскользнувшись и плюхнувшись в ванну с теплой водой.

— Что за черт? — проговорила одна из девушек.

— Что это было?..

Вторая направилась к двери, но подружка схватила ее за локоть:

— Стой, не ходи. А вдруг там?..

— Что?

— Не знаю. — Она выпустила ее локоть.

— Кто-то дурачится. Наверное, Райан Балбес…

Тра-та-та…

На этот раз громыхнуло близко, отчетливо, с металлическим звоном — так, что обе взвизгнули. За вскриком последовало молчание, бессмысленное, холодное и твердое, как керамическая плитка на стенах туалетной комнаты. Вдруг одна из подруг прошептала:

— Это Майкл Патрик. Вчера на тригонометрии он говорил, что принесет в школу пистолет, чтобы убить…

— Кого? Убить кого?

— Всех.

— Что?

— Он сказал, что все — долбаки. Я думала, он шутит… Все знают, что он придурок и урод.

— Почему ты никому не сказала?

— Я…

За дверью раздался еще один крик — отчаянный и безнадежный. «Помогите…» — застонал мужчина. И настала тишина.

Мистер Макклеод?

Повисло плотное, глухое молчание. И вдруг у одной девушки на правом запястье звякнули серебряные браслеты. Обе в ужасе замерли. Девушка плотно зажала браслеты второй рукой.

Дверь медленно открылась, и в туалет вошел юноша. Перед собой он держал большой иссиня-черный пистолет, обхватив его обеими руками.

Это был Майкл Патрик.

— Привет, — улыбнулся он.

Одна из подружек тяжело сглотнула, заталкивая назад готовое вырваться рыдание:

— Майкл…

На нем была переливающаяся рубашка — чистая светлая рубашка, — но под мышками уже расползлись огромные уродливые пятна пота. На шее, чуть ниже подбородка, виднелась воспаленная царапина, должно быть, порезался утром при бритье, когда торопился.

Майкл Патрик усмехнулся. Тяжело дыша, убрал одну руку со ствола и сунул ее в карман джинсов. Он был обут в белые с голубыми молниями по бокам кроссовки с болтающимися шнурками.

— Ну? — Его голос разорвал тишину.

Девушки вздрогнули.

— Ну, — повторил он чуть мягче, словно извиняясь за то, что их напугал. — Которую из вас пристрелить?

Обе старались не дышать.

Молча смотрели ему в лицо, словно видели впервые. Кто это здесь с направленным на них пистолетом? Сколько раз в классе и в коридоре они проходили мимо Майкла Патрика и никогда даже не взглянули на него? Ненависть, живая и осязаемая, притаилась, поджидая. Уродливая и зловещая, как черная дыра, которая поглощает все на своем пути.

Он направил револьвер на одну из них, потом на другую:

— Ну, так кого же мне убить?

На этот раз они даже не вздрогнули. В зеркале у них за спиной — немного бесстрастного бессмертия и равнодушной бесконечности — как ни в чем не бывало продолжали в полной безопасности жить их отражения.

Одна из них наконец сглотнула, перевела дыхание и прошептала:

— Пожалуйста, не убивай никого из нас.

Майкл ухмыльнулся:

— Я убью только одну. Но вот кого?

Ткнул пистолет им в лицо так, чтобы они ощутили его запах — запах серы и масла.

Темноволосая девушка откашлялась и проговорила отчетливо и ясно, словно готовилась к этому годами:

— Если тебе надо убить одну из нас, убей меня. Майкл Патрик согласно кивнул в ответ и засмеялся. Теперь он не спешил.

— Ну а ты? — Он повернулся к другой девушке. — Что ты можешь сказать?

Блондинка увидела свое отражение в зеркале за его спиной, заново ощутила рядом тепло подружки, влажное живое тепло. Слегка отодвинулась от нее. Опустила глаза к полу. Подруга дышала уже совсем спокойно. На сером линолеуме отчетливо виднелись царапины и странные золотые точки, словно кто-то каблуками втаптывал в пол драгоценности.

Она закрыла глаза.

Вокруг повисло ожидание.

И никого, кроме них троих. И никого, и ничего за ее пределами, по крайней мере, так казалось. Ни флага, хлопающего снаружи на ветру на верхушке флагштока. Ни вспыхивающей на солнце стойки для велосипеда. Ни оранжевых двойных дверей, открытых или закрытых. Ни стеклянного стеллажа в зале с наградами и кубками. Ни самого спортивного зала, пахнущего резиной и матами. Ни директорского кабинета с письменным столом, заваленным фотографиями смущенно улыбающихся детей и их мамаш, таких разных и все-таки чем-то неуловимо похожих, молодых и красивых или среднего возраста и полноватых, что уставились прямо в объектив.