Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обернувшись, Диана смотрела, как по ступенькам скачет ее сумка. Хоть бы не расстегнулась…
Расстегнулась.
Она видела, как из кошелька посыпалась мелочь: маленький ручеек из серебряных и медных монет. За кошельком выпал тампон, а потом — хотя она точно знала, что этого не может быть, — прозрачный пластиковый пакетик с марихуаной.
Он был плотно перевязан резинкой, и даже отсюда, с верхней ступеньки, Диана отлично различала измельченные запрещенные листья, матово и жирно поблескивающие на солнце.
— Миссис Макфи?
Диана вздрогнула. Перед ней вырос черный силуэт с крыльями — сестра Беатрис. Солнце из-за спины монахини било прямо в глаза, и ей пришлось прищуриться. Сестра держала в руках неаккуратную груду светло-коричневых папок, которые разъезжались в разные стороны, словно она их уронила и не успела ровно сложить.
— А, это вы, — протянула Диана. — А я… — Она махнула на ступеньки за спиной монахини. — Я туда… Ищу девочек.
— Вы уронили сумочку.
— Знаю. — Диана робко улыбнулась. Она не спешила подбирать свои вещи, чтобы не привлекать внимания к пакетику с марихуаной.
Но ведь это не ее!
В последние двадцать лет у нее в сумке не могло быть ничего подобного. Как он туда попал?
Сестра Беатрис не сводила с нее напряженно-внимательных глаз. О чем она думала?
— Девочек я уже нашла. Они не ходили к львам. Бегали смотреть волков.
Монахиня развернулась уходить, но в этот миг папки у нее в руках пришли в движение и из груды выскользнуло несколько листков.
Ветерок подхватил их и опустил прямо к ногам Дианы.
Она наклонилась, собрала листки и сложила вместе:
— Вот, пожалуйста. — И сама уловила в своем голосе нотки почтительности, словно была школьницей, обращающейся к учительнице.
Сестра Беатрис протянула к ней руку, но, прежде чем она успела забрать бумажки, Диана непроизвольно бросила взгляд на верхний листок.
Судя по следам сгибов, он был сложен вчетверо, а потом аккуратно разглажен.
Крупный жирный шрифт показался Диане знакомым. В правом верхнем углу детским почерком ее дочери синей ручкой были написаны имя и фамилия Эммы.
«Бетани Мэри Энн Элизабет была сиротой и жила в монастыре, пока я ее не удочерила. Ее любимая еда — сухой завтрак «Фрут Лупс».
Бетани Мэри Энн Элизабет любит контрольные по математике и биологии не так сильно, как мороженое.
Когда вырастет, она хочет стать мамочкой».
— Отдайте сейчас же! — выпалила сестра Беатрис.
— Но позвольте… — Диана покраснела, но листок не выпускала. — Это ведь сочинение Эммы. То самое сочинение…
Сестре Беатрис удалось наконец вырвать листок у Дианы, и она моментально сунула его в груду остальных бумаг. Больше она его никогда не увидит, поняла Диана. Она стояли не более чем в полуметре друг от друга, и она читала на лице монахини неприкрытую злобу. Подбородок у нее трясся, челюсти сжались, а глаза угрожающе сузились.
— Так это вы… — Она даже не обвиняла — просто констатировала факт. — Вы подменили сочинение? — Ее переполняло изумление.
— Заткнись! — прошипела монахиня тихо, но хлестко, словно насылала проклятие, и стала спускаться по ступенькам.
Протискиваясь мимо Дианы, она задела ее краем своего одеяния, и та на миг почувствовала у щеки ее горячее дыхание. Зловонное дыхание.
— Но зачем?
Сестра обернулась и посмотрела ей прямо в глаза.
И улыбнулась полной ненависти улыбкой:
— Затем, что я тебя не выношу.
Брезгливо переступила через рассыпанное по земле содержимое Дианиной сумочки: монеты, тампон, пакетик с марихуаной.
— Но почему?
Ответа она не дождалась. Монахиня удалялась. Добравшись до основания лестницы, она ускорила шаг. Диана смотрела ей вслед: в своем черном одеянии та была похожа на тень от пролетающей над головой вороны. Или на маленького злобного ангела.
Ангела мщения, который ничего не забывает и не прощает и неустанно кружит над землей.
Настала суббота…
По субботам Нейт Уитт работал в автомастерской своего дяди, и девочки на целый день оставались предоставлены сами себе. Стоял конец апреля, только что начал таять снег. От земли поднимался тяжелый влажный дух, свидетельствовавший о начале зарождения новой жизни. Уже показались первые острые пики тюльпанов и нарциссов.
Девочки как раз рассматривали их, в первый раз после бесконечной зимы отправившись на прогулку по окрестностям. Обе были в узких джинсах, черных ботинках и рубашках с коротким рукавом. Свои свитера они сняли и повязали вокруг талии. Одна носила на пальце подаренное Нейтом серебряное кольцо.
— Мне кажется, королевой мая выберут тебя, — сказала она подруге.
— Ну да, скажешь тоже. Скорее всего, тебя или Мелиссу Марони. Думаю, все-таки тебя.
— Почему меня?
— Потому что ты красивая.
— А ты еще красивее. — Она искренне верила в это и говорила об этом с легкостью.
— Не-а, ты красивее. — Подружка слегка пихнула ее плечом. — К тому же у меня плохая репутация. В школе Бриар-Хилла ни за что не выберут королевой мая такую, как я.
— Значит, и меня не выберут. Я же теперь встречаюсь с Нейтом. А он…
— Никто не возражает, что ты с Нейтом. Заново крещенная христианка и байкер.
Темноволосая девочка рассмеялась:
— Ну, не знаю, не знаю. Может, и Мелиссу.
— Нет. Мелисса простовата. В королеве мая должна быть тайна… А эта — так. Мотылек.
— Да я и не хочу быть королевой мая.
Это была одновременно и правда и неправда. Они повернули за угол, и им открылся холм, на вершине которого располагалась католическая школа для девочек. Сотни раз они ходили мимо и часто видели во дворе учениц в одинаковых белых блузках и юбочках из шотландки.
Вдруг одна из подруг почувствовала удушье.
Ей померещилось или в самом деле на холм высыпали сотни маленьких девочек в белых крахмальных блузках? Но нет, приглядевшись, она поняла, что это не дети. Тем не менее вся поверхность зеленого холма была испещрена чем-то белым, и это что-то покачивалось на ветру.
— Что это за чертовщина?
— Кресты. Только маленькие.
— А для чего они?
— В память о нерожденных, — объяснила подруга. — Я видела, как их вчера выносили.
Вторая девушка подошла поближе. Ей уже попадались фотографии Арлингтонского кладбища, и теперь она поразилась их сходству с тем, что предстало ее взору. Тот же странный покой, словно льющийся с небес, те же бесконечные ряды застывших белых рук, обнимающих пустоту.