Давайте, девочки - Евгений Будинас

Да, все его избранницы потом умнели. И готовы были во всем ему подходить. Но все их сожаления о былом и намеки на готовность возобновить отношения он обрывал нарочито грубо и прямо:

– Не надо. Все прошло и не вернется.

А если его спрашивали – почему, ответ был грубым и прямым:

– Я не хочу видеть твоих морщин.

Он действительно не хотел никаких увяданий. Он не хотел знать, во что потом выльются все эти их милые прелести: девичья вздорность и трогательная порочность, наивная непоследовательность и детская требовательность… Он не хотел знать, к чему в итоге приведут невинные ссоры и капризы, которыми он умел весело наслаждаться как подарком судьбы. Он знать не желал, как под занавес из них попрет вся их дурь…

Но тут, с этим Мальком впервые все совпало: 19–61… Ему не суждено увидеть ее старухой… Даже если к обеим частям этого неравенства прибавить по двадцать пять, которые с подачи отца он себе отмерил, все равно получится 86–44… Счет в его пользу: она останется вдвое его младше…

Пожалуй, он мог бы и подождать. Все равно, пока она не поймет, что именно ей от него нужно, ей при нем не усидеть. Помечется, поиграет, одумается, а он подождет… Только не надо, не надо ей сейчас об этом рассказывать. Никогда им не следует мягко подстилать…

Тем не менее, он не сдержался.

– Мне кажется, – сказал он, помедлив, – во всяком случае, я допускаю такую возможность, что место здесь для тебя зарезервировано надолго – аж на двадцать пять лет…

И сразу понял, что был прав: вот уж чего произносить не следовало.

– Прямо жуть! – Маленькую передернуло от неподдельного ужаса: такое вообразить!

Но он уже не мог остановиться. Он выстраивал с нею сюжет, он работал, а останавливаться вовремя он вообще никогда не умел.

– И дело тут не в тебе, – признался он, – а во мне. Я уже не тороплюсь скакать дальше, я уже напрыгался по самую крышу. Ты – мой Венец, ты же сама сказала.

– Это ты сказал. Еще в поезде.

– Не помню. И никак не пойму, как это я сразу смог догадаться.

– Скотина, ты же этим меня тогда и взял.

Глава восьмая

ПЕРЕД ПРОПАСТЬЮ…

Он испугался, что ее потеряет, даже раньше, чем понял, что она что-то для него значит.

Еще тогда, в поезде.

– Ты меня бросила? – спросил он тогда шутливо. И часто потом повторял этот вопрос, далеко не всегда в шутку.

Почему его подружки рвутся на выход сразу, как только видят, что уже хоть чуть нужны, Рыжюкас знал. Такой уж тип он себе выбирал. Они иначе устроены. Их ничто не держит и не тянет к повторению пройденного.

Вот если ему когда-то было хорошо на море в Гурзуфе, так к этому морю его потом и влечет. А им и на этом море, и на другом, и без моря одинаково клево. И незачем повторяться. В горах, в Париже, на дискотеке, в общаге у друзей – везде ей будет лучше. А самое клевое – еще впереди, как бы хорошо ей в Гурзуфе и не было… Здесь вершина, которая им кажется взятой, а «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал», как пел Высоцкий. Как ни досадно такое признавать, но при этом они правы: у игрока, садящегося за карточный стол, шансов на выигрыш всегда больше, чем у тех, кто свое отыграл, даже если они уходят, сорвав банк…

Но нет, бросать его она вовсе не собиралась. Поэтому вместо ответа в тон ему спрашивала:

– Ты меня так ни на шаг никуда и не отпустишь? Хотя бы в кино…

Она ведь сама пришла, и к чему эти его глупые шутки. Остаться с ним или его бросить – ей и решать самой. Она уже пролетела с Димой, который, приехав в Минск знакомиться, ходил за нею по пятам, никуда одну не пускал и устраивал скандалы, если она задерживалась в колледже. Он даже после выпускного бала закатил ей истерику, когда она не к нему сразу пришла, а отправилась отсыпаться к подруге…

Вот этого она теперь и боялась, подозревая Рыжюкаса в том, что он может посягнуть на ее свободу. От этого и шарахнулась, когда он проговорился о своих планах – аж на четверть века. Хотя история с Саулюсом ее несколько успокоила. Дима за такое ее наверняка бы убил…

А ему как назло начинало казаться, что посягнуть он совсем не прочь. Особенно когда она от него уплывала; у нее была удивительная способность уплывать.

Впервые это случилось, когда он вслух удивился, почему это она ни разу не позвонила матери.

Малёк мгновенно сникла. Промолчав минут десять, она решительно заявила, что ей надо немедленно ехать домой.

Своим неосторожным вопросом он ее как бы разбудил, прервав безмятежный сон. И сразу увидел, как она прямо на глазах начала исчезать, растворяться, как она буквально перетекала от него в другой мир, о котором он почти ничего не знал…

Тут он и опомнился, заподозрив, что все это время она с ним вовсе и не была. Конечно, физически она находилась при нем постоянно, но как бы на каникулах от себя самой. Ее собственная жизнь при этом остановилась. И было ясно: здесь ей хорошо, но как только они расстанутся, она сразу о нем забудет. А расстанутся они тут же, как только она вспомнит, сколько своего собственного она с ним пропускает.

Он испугался: расставаться так скоро совсем не входило в его планы. Он попробовал, как всегда, пошутить:

– Эй, ты меня уже бросила?

Малёк не ответила. Она была далеко. Как уплыла.

Тогда он внутренне собрался и схитрил, невозмутимо пожав плечами:

– Зачем торопиться? – он постарался произнести это как можно проще, чтобы не выдать тревогу. – Вот надиктую тебе первую часть книги, соберемся и покатим…

Она тут же приплыла обратно. Действительно, она ведь уже на работе, у нее началась другая жизнь.

– Ладно, – сказала она, – это я просто капризничаю… Я ведь знаю, как мне с тобой повезло. И ничегошеньки другого мне не нужно… И я хочу, чтобы так было всегда. Я буду стараться… – Она задумалась, но совсем не надолго: – И мне кажется, что я это еще заслужу…

Он удовлетворенно улыбнулся… И сразу ощутил совсем иное беспокойство.

Ведь насчет всегда они не договаривались. И никаких решений он пока не принимал. Даже если вообразить, что он нашел то, что искал, и она во всем ему подходит… Он ведь не мальчик, чтобы сразу, и далеко наперед, знать, чего он хочет. Да и стоило ли столько лет создавать и лелеять свою Систему, надежно обеспечивающую ему независимость, чтобы так вот просто от нее отказаться?

Однажды он уже это попробовал. Со своей Последней Любовницей…

Его Последняя Любовница пришла в их компанию тихой и незаметной девчушкой-второкурсницей. Разумеется, она была отличницей – все его подружки обязательно хорошо учились, были развиты и умны.

Кайф общения с ними как раз и состоял в преодолении противоречия между тем, что условно – в юном-то создании! – можно посчитать умом (сознательное начало), и тем, что, конечно, тоже весьма условно можно бы назвать похотью (начало подсознательное). С одной стороны понимание, что нельзя есть много мучного и сладкого, с другой – непреодолимая тяга к пирожным и шоколаду.

Соблазн тут приводит к пресыщению, которое сразу заставляет «поумнеть», и начинаются угрызения, раскаяния и осуждения собственной слабости – до той поры, пока снова не захочется сладкого…

В «коллекции» Рыжюкаса была девушка Сашенька, хрестоматийный, просто литературно-медицинский тому пример, у которой раскаяния и самоосуждения продолжались ровно три дня, после чего они сменялись взрывом безудержной похоти.

Все дело в том, что от сексуальных желаний у Сашеньки наливались и разбухали груди, причем так, что она не могла найти себе места, а отпускало ее лишь после того, как она согрешит, причем в любой форме, включая тривиальный минет. Тут ее очаровательные перси разом обмякали, и начинались угрызения совести, моральные терзания, абсолютный кошмар, в котором она доставала всех подруг: «Вы дряни и развратницы, а я вам не чета: я завязала, переписываю конспекты, читаю Кафку и Сенеку, а из дому больше не выхожу…» Через трое суток груди у нее снова вздымались, как на дрожжах, и она начинала вожделенно метаться, пока кому-нибудь не отдавалась, тут уж хоть в лифте.

Из-за этого у нее были сложности с ее мальчиком, с которым она крутила невинную школьную любовь, не заходившую дальше поцелуев, что периодически – в моменты бесстыдно не управляемого Сашенькой набухания – становилось для несчастной девушки совсем невыносимым.

Вполне «системный» выход (естественно, не без помощи Рыжюкаса) придумался: в пиковые дни она целовалась с мальчиком исключительно в подъезде у своего наставника, а когда совсем заводилась, выскальзывала из объятий, уносясь «к подруге за конспектом». С Рыжюкасом, охотно исполнявшим роль подруги, она быстренько успокаивалась, после чего возвращалась к невинному продолжению романа с ничего не подозревавшим юнцом.