Давайте, девочки - Евгений Будинас

– Папа, я у тебя такой рассеянный чудик, прямо совсем забыла это слово, ну помнишь, такое коричневое, оно всегда бывает в аптеках…

– Гематоген? – только и спросил он, круто развернувшись и возвращаясь к аптеке.

Обучать Маленькую такому он не спешил. Он забавлялся, ему нравилось, как она мнется и мается, не зная, как добиться желаемого, не умея начать…

Но она начала как умела.

Он обещал подарить ей мобильный телефон. И однажды торжественно вручил коробку.

Она скуксилась, ей хотелось совсем не такой, она по телику видела рекламу. «Лучше бы ты отдал мне эти деньги, я бы сама доплатила». – «Это из каких же?» – «Из своей зарплаты, я ведь теперь работаю…»

Он расспросил, какую же модель она хотела и почему именно эту, безумно дорогущую.

– Понимаешь, – сказала она, – как бы тебе это объяснить… Ну вот одному человеку нравится «Ауди», а другому «Мерседес»…

– Понимаю, – строго сказал он. – Но это касается в первую очередь тех «человеков», у которых на это есть деньги.

– Но ведь у тебя они есть? Хотя бы на приличную мобилу? А эта мыльница мне не нужна.

Она открыла окно и вышвырнула коробку с телефоном.

Рыжюкас побледнел. Но сдержался и заговорил подчеркнуто спокойно.

Деньги на приличную «мобилу» у него были, но не было настроения ими сорить. Он считал, что телефон нужен, чтобы звонить, а не пижонить.

– Тебе не кажется, что для того, чтобы получить такую модель, как ты мечтала, от тебя тоже кое-что нужно. Как минимум что-нибудь такое, чтобы я захотел ее тебе подарить?

– Ты же сам говорил, что человек свободен, пока он не пообещал. А если пообещал, он уже должен.

Тут Рыжюкас встревожился: он понял, что это первый звонок.

Конечно, ей с ним повезло. Сразу все свалилось к ее длинным ногам – вместе со слепым дождем в тот сентябрьский день, когда он помог ей нести чемодан. Но дармовое развращает. К нему привыкаешь и очень скоро перестаешь ценить. А принимая как должное, начинаешь и требовать…

Но он не золотая рыбка… Он это уже проходил! И меньше всего хотел снова попасться! Хорошо зная, что эта дорога ведет к разбитому корыту.

Надо как-то расставить акценты. Именно этим Рыжюкас и решил заняться, выбрав удобный момент…

Но она его опередила.

– Я больше не хочу никакого везенья. Я не хочу, понимаешь, совсем не хочу быть безумно счастлива с тобой сейчас. И все от тебя иметь, – твердо сказала она…

Это прозвучало столь неожиданно, что он не поверил своим ушам. Но она пояснила:

– Чтобы потом не выть от тоски, как ты выл из-за своей Ленки. Потом – это, когда ты уйдешь… А я останусь на бобах, как все твои любовницы, подружки, жены… Ты же сам говорил: чтобы не расстраиваться, надо не настраиваться…

Тут, похоже, она угадала.

Все они потом сожалели – нет, не о том, что с ним связались, а о том, как легко его упускали. Досадуя, что, расставаясь, он-то ничего не терял, а лишь пополнял свою коллекцию бывших…

Конечно, с нею все как будто иначе. Они не играют в любовь, они вместе работают. Она свободна, и он о ней заботится, как если бы она была ему дочь… Ей никто не придет на смену, ему уже никто больше не нужен. Она будет у него работать, не зная проблем. Они объедут весь мир: Писатель и Муза. Он научит ее всему, что потом ей пригодится, когда без него у нее впереди будет еще целая жизнь. Он все необходимое для этой жизни готов ей оставить: она получит образование, она определится в своих интересах и разовьет свой талант, она станет при нем восходящей звездой…

Он приводил ей пример с Последней Женой, у которой как раз к сорока четырем уже вовсю кипела своя полноценная жизнь: докторская диссертация, громкая карьера, любимый сын, деловые поездки по всему миру, дачные радости – все это заполнило вакуум сполна, когда их совместные кувыркания закончились, и они отпустили друг друга, хотя и не разводились.

Малёк так не хотела…

Его увещевания ее не касались. Нет, в Рыжюкасе она вовсе не сомневалась, она видела, как много он может ей дать.

Она поверила даже в то, что она действительно может стать у него последней… Кем? Любовницей, Ученицей? Может быть, Женой? – но это место занято, Последняя Жена у него есть. Тогда – Вдовой?..

Промотав вперед кассету и заглянув в их будущее, она разглядела концовку. И даже написала об этом «коротенький рассказ», как она придумала обозначить жанр, язвительно назвав свое сочинение «Первая Вдова»:

«– А эта пигалица что здесь делает? – спросила одна из любивших его женщин, собравшихся у могилы.

Та, которой уже под восемьдесят, о той, которой еще только сорок четыре».

Нет, она ничего не хочет получить потом. Она хотела бы все сейчас, сразу. Но угадала, поняв, что как раз это невозможно.

Рыжюкас ведь уже давно промотался. Что бы он там ей ни свистел. Он себя растранжирил, и уже не может никому себя посвятить – ни на двадцать пять лет, ни на пять, ни даже на неделю, потому что хочет-то он только одного: сидеть за письменным столом и подводить итоги, разбираясь со своим прошлым.

Конечно, ему хочется и счастливо пожить. Но вовсе не с нею, а лишь с ее помощью, как только и может жить человек, мечтающий стать самим собой.

Конечно, он всю жизнь мечтал и о Маргарите, но теперь она нужна ему, увы, лишь в придачу…

Но ей вовсе не светит быть чьей-то придачей:

– Мне не нужна твоя щедрость потом. И не надо мне вешать на уши эту прокисшую лапшу.

Рыжюкас опешил. Но тут же расхохотался. Как можно непринужденнее: он совсем не собирался входить в штопор.

Тем более что сам он ни в чем не уверен. И не очень знает, что ему нужно. Однажды он уже купил Последней Любовнице платяной шкаф… Поэтому он сказал Маленькой мягко:

– Дуреха, тебя же никто не принуждает. Тебе ведь со мной пока интересно? Вот и пусть. А я только хотел объяснить тебе, что это еще и выгодно, причем нам обоим. Не хочешь? Нет проблем. Я всегда говорил, что двери моего дома открыты – и на вход, и на выход…

Такие заявления отрезвляют. Тем более что уходить она пока никуда не собиралась.

Но она была слишком занозиста, чтобы хоть в одном разговоре оставить за ним последнее слово. Они ведь «не играют в любовь» – только Рыжюкас, с его природной тупостью, мог «успокаивать» девушку, «утешая» ее таким образом.

– Разве же это не глупо, – безжалостно припечатала она, – довольствоваться тем, что мне так легко досталось? Да, круть, да, везенье… Но сам говоришь, что ты у меня – это только старт.

Ну конечно же, он что-то такое ей говорил, рассказывая о Системе.

– Ты всегда слышишь только то, что хочешь услышать, – произнес он примирительно. – Я ведь говорил, что ты у меня – финиш… Вот из-за этого я и начинаю комплексовать. Что, впрочем, вполне естественно в моем возрасте…

– В твоем возрасте давно пора завязывать, – сказала она уже совсем зло. – А ты еще только начинаешь комплексовать.

– Жаль, что ты никогда не была пионеркой. Тебя научили бы не грубить пенсионерам и помогать им переходить улицу.

– Дурак, – сказала она растерянно, как всегда, когда заходила слишком далеко. И вышла в ванную комнату.

– Мы будем, наконец, что-нибудь делать? – спросила она, появившись через минуту, собранная и деловитая. Она готова была продолжать работу над их книгой про любовь…

Но прыгать за ним в пропасть – это совсем другое.

Малёк откуда-то это знала… Черт возьми, как же они все поумнели за эти годы! Как научились сразу, с первых шагов понимать главное: что будет, если прыгнуть. Ведь его-то самого в эту пропасть никакой силой не затянешь.

– Тебе это нужно? – совсем по-взрослому спросила она. – Так зачем же ты этого добиваешься?

– Я разве добиваюсь? – деланно удивился он.

– Не коси тут под дурачка. Ты же меня только достаешь и достаешь.

Именно этим, подумал Рыжюкас, он и занимался весь месяц.

Тянул ее в пропасть, апеллируя к Системе: выиграть можно только если не мелочиться, если с маху поставить на карту все.

Ему не важно, что с Последней Любовницей так не получилось. Да и не могло получиться: таково правило. Ты им отдаешь все, что выше предела их мечтаний, а они залупаются и думают, как оборваться… И изобрел это правило вовсе не он…

Тут Малёк и попросила его отцепиться, потому что ей на все его правила – плюнуть и растереть.

Назавтра они опять поссорились из-за ерунды. Нет ничего глупее, чем ссориться из-за разговоров, которые вообще ничего не значат, потому что все определяют поступки.

Она спросила:

– А вот как ты думаешь: что для меня самое неприятное?

– В наших отношениях?

– Да. Ну и вообще…

– Самое неприятное у девочки вроде тебя, – его снова потянуло к разборкам, – это называть вещи своими именами.