Корова (сборник) - Наталья Горская

– Уж не собралась ли ты подыскивать себе здесь пару? С кем тут знакомиться-то? В таком виде транспорта ездят самые несексуальные люди.

– Это какие?

– Ну, такие, кому не по карману самолёт или яхта.

– То есть несексуальный – это тот, кому самолёт и яхта не по карману?

– Конечно! Всё в бабло упирается. У таких и обувь дешевая, и в одежде много синтетики, поэтому ноги и тело плохо проветриваются, оттого и вонь такая. Откуда уж тут взяться сексуальной привлекательности?

– А зачем она тут, дуры пьяные? Привлекательность эта возникает для стимуляции размножения, а тут-то народищу столько, что всякое желание размножаться у любого озабоченного отпадёт!

– И кому это, в самом деле, взбрело в башку, что у нас рождаемость падает? – недоумевает ещё кто-то. – Куда не сунься – тьма народу! В автобусе, в метро, в поезде, у кассы!

– Что, думаешь отстреливать пора?

– Да не мешало бы. Я вот на одной ноге стою, как бедный крестьянин на плакате позапрошлого века о нехватке земельных наделов, а другую ставить некуда. С одной стороны собака лежит, с другой – на полу кто-то сидит.

– Сейчас остановка будет, ноги поменяй, а то затекут.

– Ой, спасибо, добрый какой!

Есть пассажиры, особенно, среди пенсионеров, которые ездят со своими раскладными стульчиками. Пенсионер не может обречь себя на многочасовое стояние, поэтому ему надо сесть наверняка. Но на посадке его от сидячих мест отпихивают более молодые и сильные особи, поэтому под конец утрамбовывания вагона, когда заняты уже все места, все полки, когда пассажиры стоят даже в купе между сидящими, пенсионер раздвинет такой свой миниатюрный стульчик и садится.

– Дама, а чего Вы тут сели?! Здесь я обычно сижу.

– Так у меня свой стул.

– И у меня – свой! Я с ним двадцать лет езжу. И так уж исторически сложилось, что у второго сиденья от головы вагона всегда я сажусь. Граждане, скажите ей! Чего это она заняла моё место? Я тут четверть века езжу!

– Офонарели до замыкания! – искренне ужасаются граждане. – Уже и полы в вагоне делят. Уже спорят, кто на каком клочке пола имеет право свою жопу разместить. Полный абзац!

Ненависть достигает наивысшей концентрации, после чего через какое-то время должен произойти спад. Люди приглядятся друг к другу, пообвыкнут, поймут, что они не самого худшего сорта, и постепенно успокоятся. Но это будет потом, когда поезд тронется в путь, а пока…

– Ну куда ты тут сел, старый хрыч? – орут коротко стриженной старушке в мужском спортивном костюме, которая сидит прямо в проходе на раскладной табуретке. – Вишь, я тут иду!

– И в самом деле, – вторят другие пассажиры, которые пробираются в середину состава. – Дайте ж пройти! Совсем угорели: уже и в проходах сидят!

В соседнее купе села женщина, про которую наши юмористы сочинили рассказ: «Открыла кошёлку, достала сумочку, закрыла кошёлку, открыла сумочку, достала кошелёк, закрыла сумочку, открыла кошелёк, достала…» и так далее до бесконечности. В рассказе её убивают. Такие издёрганные дамы могут копаться в своих пожитках всю дорогу, то и дело нервно пихая рядом сидящих локтями, высыпая и энергично запихивая назад элементы полного бардака в своей кошёлке и такой же растрёпанной жизни, даже если им доведётся ехать из Калининграда во Владивосток. Кажется, что мадам Кошёлкина вот-вот сейчас приведёт себя в порядок, найдёт то, что ей нужно, и успокоится, но… это только кажется. Если у неё отнять её бесчисленные котомки и кошёлки, это как у младенца отнять соску. Возможно, она даже умрёт, если ей предложить положить чёртову поклажу на полку, а самой сидеть, спокойно сложа руки. Нет, для неё такая ситуация совершенно невыносима! Она станет копаться в волосах, ушах, ноздрях, под ногтями, выискивая там непонятно что и перекладывая одно на место другого, будет суетливо поправлять несуществующие оборки и воланы на своей одежде. И что только надо было сделать с женщиной, чтобы она превратилась в такое замызганное и несобранное чучело? На каких брачных фронтах тебя так приложило-то, горемычная? Суетливые и непроизвольные подёргивания рук и ног, как от сильнейшего зуда или чесотки, продолжаются и через полчаса, и через час, и через два, и через… Если найдётся, кто не выдержит этот дёргающийся комок рядом и основательно рявкнет в его адрес, то мадам Кошёлкина возможно и затихнет. На время. Но изредка всё же быстрой судорогой она будет-таки совершать новые и совершенно бессмысленные, как и она сама, движения, перекладывая какие-то измусоленные в хлам таблетки непонятно от каких хворей из одного отдела задрипанной кошёлки в другой, а взамен на высвободившееся место запихивая скомканные и видавшие виды носовые платки или что-нибудь тому подобное и такое же тошнотворное!.. И снова затихнет. На время. Это будет напоминать запоздалые всхлипывания расстроенного дитяти, которому дали по рукам, чтобы не копался на людях в носу или ещё где. Но очень хочется влезть туда за каким-то лядом всей пятернёй и рыться, рыться там… Чтобы хоть чем-то себя занять.

Такой пассажир способен долго изводить окружающих гиперактивностью, и многие начинают детально обдумывать мысль, что бы такое предпринять, чтобы прекратить этот приступ бессмысленных подёргиваний и рывков. Но в конце концов все смиряются, что эта судорога никогда не закончится. Зато дорога закончится когда-нибудь. Ужасней всего, если с подобным недугом попадается мужчина. У мужчин все мелкие женские недостатки исполняются с особым остервенением.

Какому-то выпивохе, который назюкался ещё на перроне, стало плохо с сердцем. Естественно, такой публике требуется внимание сразу всего мира к его «насущной» проблеме. Он сидит с трагическим лицом, словно совершил что-то значительное, но никем не замеченное и не оценённое по заслугам, и шевелит синими губами. Его жена вопит, чтобы ему вызвали Скорую помощь. Собутыльник её мужа сидит насупившись.

– Да не надо ему никакой Скорой, – ворчит какая-то старуха. – Кажну пьянь на Скорой таперича возят. Огреть его дубиной сначала вдоль хребта, а потом поперёк – самое лучшее лечение.

– Чёрт меня дёрнул с тобой поехать! – всхлипывает жена пьяницы. – Лучше бы одна поехала. От тебя всё одно толку никакого в огороде не будет.

– Какая ты грубая женщина, – еле ворочает языком разморённый алкоголем и жарой мужчина. – Ну я же должен отметить начало дачного сезона. Я же должен в конце концов стресс снять по окончании трудовой недели.

– А ты работал, что ли, на этой неделе? Шаг сделаешь и уже отмечаешь такой подвиг. Дачный сезон у него начался! У тебя дача есть, что ли? За тридцать лет выстроил какой-то сарай, а остальные силы ушли на отмечания… Да прекрати ты ему наливать! – бьёт она по рукам собутыльника мужа. – На улице жара выше двадцати градусов, а они ещё в себя сорок вливают!

– Отдай! Подобное лечат подобным, дура. Мы же тебе ничего не говорим, когда ты чай стаканами лакаешь.

– Кому там в третьем вагоне плохо, так живенько вышвыривайтесь на перрон, пока поезд не отъехал, – объявляет оповещённый о плохом самочувствии кого-то из пассажиров машинист. – Неотложка уже вызвана.

– Я никуда не пойду! – торжественно заявляет источник всеобщего смятения, словно его на расстрел супергероев планеты хотят вывести.

– А я с тобой никуда не поеду! – жена подхватывает свои котомки и решительно пробивается к выходу.

– Истеричка! – орёт ей вслед благоверный.

– С такой сволочью вообще в дурдом скоро угодишь, – отвечает она ему.

– Сама ты сволочь: больного мужа бросаешь!..

– Да плюнь ты на неё, – советует ему собутыльник. – Чего ты ноешь, как баба? Разнылся как баба: «Ой, плёхо мине, плёхо». Только взбаламутил всех. Я вот не ною, хотя мне может быть ещё хуже, чем тебе. Но я же не ною, потому что я не баба, а ты разнылся, как баба…

– Слышь ты, небаба. Долго ты ещё будешь гундеть, как баба?

– Да я к тому, что мне тоже плохо, но я же не ною, как баба!..

– А с чего бы тебе плохо? Пережрал, так и сиди молча. В трезвом состоянии надо в общественном транспорте ездить, а уж коли влил себе чего в харю, так никто не заставлял это делать… Заладил: баба – не баба. Что такое баба, что такое мужик? Сейчас пол меняют как не фиг делать. Из такого сделаешь бабу, так он тут же попрёт на мужиков, что, дескать, хуже нет врагов, чем они. Обычный шовинизм: раз я являюсь кем-то, так всё на меня непохожее не имеет право на существование. А вообще-то алкашу все неалкаши врагами кажутся.

– Надо из него бабу сделать на время, чтоб узнал, каково это.

– Как так «на время»? А потом что?

– Вернуть в первоначальное состояние. А то стонут, жалуются и плачутся на каждом шагу, как им тяжело мужиками быть. Яйца себе отрежь, раз тебе так тяжело мужчиной быть. Родился с яйцами, так соблаговоли быть мужчиной! У всех только это дело болтается, а мужиков нет. Нет мужиков, на которых жизнь раньше держалась! У меня дома тоже два таких плакальщика сидят: старый да молодой. В туалет по нужде сходят и уже ревут, как они устали. А уж ежели на работу их раз в году выгонишь, так вообще умирают. То-то сейчас развелось столько кобельков, которые пол меняют. Бабу из себя сделают и думают, что им так легче жить будет.