Корова (сборник) - Наталья Горская

– Ой, и не говори, Петровна.

– Витя-а, где ты-и? – ищет какая-то женщина своего то ли мужа, то ли сына, а может и внука. – Вы не видели моего Витю?

– Нет.

– Вика! – оперативно связывается женщина с кем-то по телефону. – Витя у меня в заднем проходе застрял. Протолкни его там, если увидишь.

– Ха-ха-ха!

– Хи-хи-хи!

– О-хо-хонюшки-хо-хо…

– Оссподя-а!..

– Куда прёшь, чучундра?!

– Пшёл ты на…

– Ка-азё-ол!

– Чтоб ты сдох!

– Ну толчея, ну и что? – уже успокаивает кто-то кого-то или даже самого себя. – В токийском метро вовсе рукава и пуговицы отрывают, такая там теснота. Мы ещё хорошо живём.

– Вот рабская психология! – звучит решительный голос. – Может быть, мы ещё спасибо кому должны за это сказать? Оказывается, нам ещё есть на кого равняться… Да у них там в одном Токио народу в три раза больше живёт, чем во всей нашей области вместе с Питером, дурья твоя башка! Так чего же тесноте удивляться, а у нас искусственно трудности для людей создаются.

– Да, – расстроено вздыхает третий голос. – Это всё специально делается, чтобы мы все быстрее передохли, а наши пенсии приберёт себе какой олигарх на трах. Нет, в самом деле! Кто спроектировал такие поезда, как будто тут не рослые славяне ездят, а корейцы какие-то! Это корейцы больше сорок второго размера не носят, а наша-то раса значительно крупней. Народ-то у нас коренастый, даже склонный к полноте от дешёвой жратвы, а сиденья как для карликов. Задницу приходится втискивать между двумя такими же с треском, со скрипом… И заметьте, что и одежду теперь такую же продают, что русскому в неё даже не протиснуться. Люди полные, тучные, на макаронно-картофельной диете годами сидят, а что вокруг? Почему такие маленькие и узкие двери в автобусах? Почему такие маленькие креслица в театрах, а общественном транспорте? Почему через турникеты в метро и на вокзале можно просочиться только боком, да и то не каждым? А в магазинах что? Одежда на кукол сорокового размера! Где вы видели русскую бабу, особенно уже родившую, чтобы она в эти ремешки влезала? Для кого это всё шьют! Для чего! Для того, чтобы вообще не рожать? Раньше такие одёжки в детских отделах продавали, а теперь нормальных баб отсылают в какие-то эксклюзивные магазины с названием типа «Для ОЧЕНЬ больших людей». Пигмеи! Сорок восьмой размер – это теперь о-очень толстая женщина? Раньше толстыми считали тех, кто шестидесятый размер носит. Каким-то Гулливером в стране лилипутов себя чувствовать начинаешь.

– Это специально делается, когда корейцы да вьетнамцы Россию заселят. А пока нам таким образом намекают, что мы жрём слишком много.

– Да где ж много? Мы зимой не в маечках ходим, а в верхней одежде. Попробуй в зимнем пальто при сорок восьмом размере уместиться на этом клочке сиденья! У нас же такая конституция. А летом в жару как в такой теснотище ехать? У всех какие-то вещи, сумки, продукты, покупки – мы ж не обитатели бизнес-центра, чтобы всё имущество на пластиковой карточке носить. Где это всё разместить? На полку положишь, задремлешь, а сумки утащат вмиг.

– А ты не спи. Ты бди…

– Счастье тебе будет, – вкрадчиво произнёс над ухом голос цыганки и перешёл на заученную скороговорку: – Дай погадаю, всю правду расскажу, ничего не утаю…

– Вот выдали бы мне сейчас АКээМ, я б на вас душу отвёл, чавалы! – взрывается объект гадания.

– Статья сто девятнадцаая УКа, однако, до двух лет, – спокойно отвечает цыганка, отчего полвагона валится в отнимающем последние силы хохоте.

Сколько тут можно услышать случайных реплик, открытий, историй, способствующих генерации идей, увидеть сцен, лиц, потрясений и даже снов! Одного только смеха несколько оттенков. Смех искренний, идиотский, добрый, истеричный, демонстративный, злой, гаденький и просто придурковатый. Здесь много пьяных. Ужас, сколько пьяных здесь по пятницам! Около глухо рявкающих что-то друг другу мужчин зрительно можно наблюдать облако перегара. Много неестественно взвинченной молодёжи. Их воинственно хорошее настроение, когда позитив не для себя, а для демонстрации окружающим, тоже получено «химическим» способом, будь то алкоголь или новомодные энергетические напитки. А может, и от духоты.

Тут всё перемешивается, чужая истерика и ор влезают в чью-то тишину и равновесие. Тут можно увидеть и утончённую барышню в романтичном берете с книгой «Русская музыкальная литература» в руках, и самую дешёвую гопоту, которая имеет ценность только толпой, а по одиночке каждый превращается в испуганного и сжавшегося зверька. Гопота громко гопочет о минувших пьянках и намечающихся гулянках. Тут же какой-то вежливый бомж, словно бы извиняющийся перед окружающими за свой статус, уступает место бабушке, которая не может ехать «супротив ходу». И тут же ропщут бомжи агрессивные, озлобленные, что кто-то едет тут в их электричке, в их доме, можно сказать. Они тут и ночуют, и днюют, то есть просто живут. А эти «временщики» впёрлись в их дом, и поезд зачем-то куда-то их развозит… А какого перца?!

Вы думаете, что я занимаюсь писательством, пишу? Нет, я записываю то, что происходит вокруг, стенографирую. Не писательница, а стенографист среднего разряда.

– Ну как тут не взяться за перо?! – страдает пассажир, которому никто так и не выдал АКМ.

А я давно взялась. И за бумагу, разумеется. Сюжетов столько, что грех не записать, не зафиксировать, не заметить, упустить, забыть. Это же – моё время, моя эпоха. Другой не будет. Иногда только слышишь голоса людей и невольно начинаешь рисовать их портреты, представляешь картины того, о чём они рассказывают…

– Раньше люди были ближе друг к другу, а сейчас мало кто знает, кто такой свояк или шурин. Кузены и кузины друг друга не знают уже. У моих знакомых дочка познакомилась с парнем, стали встречаться, потом она рожать собралась от него – молодёжь же сейчас так спешит с этим делом, что на горшок с такой быстротой не спешат.

– Да уж.

– Ну вот. Повела его с родителями знакомиться, а выяснилось, что он – её двоюродный брат. В соседних городах жили и никогда не встречались. Раньше семьи собирались по праздникам: дедушки, бабушки, тётушки, дядюшки, братья, сёстры. Все друг друга знали, все дружили, а сейчас никто ничего даже про самых близких родственников не знает и не стремится знать: телевизор стал лучшим другом и родственником.

– Куды прёшь, кылхозник! Ездют тута, гастарбайтеры чёртовы. Заполонили веся Петербурх, заняли наши рабочие места, а нам некуда податься уже!

– Ой-ой-ой, тоже мне Петербург Петроградович Ленинградов! Сам прибёг сюда из Хацапетовки какой-нибудь, а теперь нервничает, что об этом догадаются.

– Да я коренной питерец!..

– Ага, коренной. Пристяжной ты, а не коренной.

– Да заткнитесь вы оба! Дайте спокойно газету почитать. Вот, опять где-то банк лопнул.

– Осподя, едет в таком сраче и банковскими делами антересуетси, ха-ха!

– Мда-а. Просто каламбур: надувают вкладчиков, а лопаются банки.

– Да не бзди ты горохом!

– Да ты сама не бзди!..

– Девушки, что же Вы так выражаетесь?

– А чё она бздит горохом-то?

– Фу, как некрасиво! Ай-яй-яй…

– Да ты-то, старый хрыч, чё ко мне лезешь? У самого манеры помоечные: лезет в чужой разговор!

– Вы меня простите, но нельзя так юным девушкам выражаться.

– Мы без тебя знаем, как нам выражаться. Мы ваще на филфаке учимся, чтоб ты знал, пердун плешивый!

– И кем же вы будете работать после получения диплома?

– Этим… как его… учительницей русского и литры.

– Литературы.

– Ну да, в натуре!

– Папа, а почему пятью пять равняется двадцать ПЯТЬ, шестью шесть – тридцать ШЕСТЬ, а семью семь – сорок ДЕВЯТЬ? Ведь по логике должно быть сорок СЕМЬ.

– В математике другая логика.

– Женская?

– Что, бабушка, совершаешь шопинг?

– Ага, милок, жопинг, жопинг. Он самый. Вот купила себе тапки в гроб. Хорошие тапки, светленькие. И не дорого.

– Дешевле, чем в бутиках Парижа, надо полагать?

– Знамо, дешевше.

– Товарищи, вызовите ментуру, пожалуйста. Пусть арестуют этого бретёра.

– Чаво?! Ты как мяня обозвал?..

– Он всех нас эпатирует, его следует этапировать! Манкирует нашим мнением и фраппирует своим амикошонством. Совершенно не понимает, какой антураж вокруг него находится. Совсем оконфузился.

– Не оконфузился, а оскотинился.

– Ну ты! Интеллигент – ума агент.