Корова (сборник) - Наталья Горская

– На букву «шы» есть много замечательных ругательств. Шволочь, например. Один мой знакомый очень часто употребляет, после того, как я ему все зубы выбил. А ты, гриб сушёный, каким предпочитаешь оперировать? – миролюбиво и с улыбкой расспрашивает Коля. – Как он там соизволил-то выразиться? Шлюха? Я из тебя щас шлюху сделаю и ещё свой процент за твою отработку получу, понял, сморчок червями не доеденный? У моей бабы есть, от кого паскудства всякие выслушивать. Я могу ей всякие гадости говорить, а ты свою заведи… Если тебе бабы вообще дают. Хотя бы иногда, по великим праздникам.

При последних словах чудик упал. Сам. Коля его даже не трогал. Только всплеснул руками, как над неудачно разбитым яйцом, взял жену в охапку и удалился в тамбур: там на досках и рамах образовалась куча сидячих мест.

– Вот так Коля, – выдохнул кто-то. – Всем бы бабам по такому выдали, а то приставили присматривать за какими-то сморчками, которые ещё и до чужих жён охочи.

– А где этот-то, которого даже не били?

– Вон под скамейку забился, не выковыряешь, чьи-то мешки с селитрой порвал. Эй, вылезай, со мной поругайся, я одна еду. Я вообще одна, так что никто возражать не будет, если обвинишь меня в аморальном поведении. Согрешила бы, да не с кем.

– Да, бабы сейчас такие… непредсказуемые пошли. Совсем нашего брата радости лишили. Разрядиться и стресс снять стало совершенно не с кем! С виду сама невинность, а рявкни на неё – страховой случай наступит. Или вот такой Коля вылезет и клыков лишит, или по телефону позвонит – прибудут и разделают, не извольте сомневаться. Тут ехала вся такая… девушка чистая в кофточке белой с томиком стихов Серебряного века. Ну как такой не выразить всю боль за внешнюю политику на мировой арене? Сам бог велел! Один сморчок аж слюной изошёл, чуть не захлебнулся от вожделения такую кралю приложить трёхэтажным. Приложил. Это было последнее, что он в жизни сделал, не успел даже триумфом насладиться в полной мере, бедолага. Эта зараза по телефону мужа-мента вызвала, он на ближайшей станции дежурил. Зашли, привели тело в неподвижное состояние, на следующей глухой станции вынесли. Вперёд ногами.

– Ой, бандитизм какой на дорогах! Что на железных, что совсем без покрытия.

– А всё из-за баб! Неужели нельзя предупредить, что так, мол, и так, у меня уже есть, от кого маты выслушивать. А то ведь появились бабы совсем бесчеловечные, террористки, можно сказать! В прошлую пятницу на вечернем уезжали, давка ещё гуще была – дневную-то электричку отменили. Вы представляете, какой у народа стресс назрел? А тут стоят в сторонке два небесных создания в локонах с футляром то ли от тромбона, то ли ещё чего утончённого. Ну как тут своё внимание не выразить, не обложить всеми производными на тему женской доступности, которой хрен дождёшься от этих мотыг. Один смелый нашёлся, обложил, думал заинтриговать своей персоной. Думал, они как люди выслушают и примут к сведению. Как же, дождёшься от этих мерзавок понимания! Достают из футляра по бейсбольной бите, и как начали этого смельчака охаживать – я такого даже в кино о крутой суперсрани не видел! Лоскутки кожи летели, во как расписали мужика-то. За что, спрашивается?! Человек им, можно сказать, своё восхищение выразил, а они… Одна метелит, другая дух переводит, выбившийся локон поправляет, а в другой руке биту вертит, как барабанную палочку. А потом как хрястнет! Спасибо, что не изнасиловали дурака этой палкой.

– Что ж не заступился никто за товарища?

– Какое там, окаменели все! Потом так в гробовом молчании весь вагон до конечной станции и ехал, некоторые не рискнули на своей остановке выйти. Даже ревизия молча прошла по вагону, ни у кого билет не спросила, как увидела, что все смотрят куда-то в одну точку остекленевшим взглядом. Разве так можно с людьми, а? Женщины забыли о своём предназначении! Женщина создана для разрядки всеобщей напряжённости…

– Ага, по мордам получать от каждого шибко напряжённого! Если бы это было так, природа наградила бы бабу не таким мягким лицом, кости черепа имели бы дополнительное укрепление. А мужик для чего создан? Для создания этой напряжённости даже там, где не надо, чтобы потом был повод бабу опускать? С чего бы вам всем напрягаться-то? В окно посмотришь – помойка какая-то, а мужики все в напряжении, разрядки ищут, словно город-сад построили. Половина нигде не работает, ничем полезным не занимается, многие в офисах сидят, на компьютерах играются, а все напряжены с чего-то.

– Я не это хотел сказать! Мужчине надо же кому-то душу излить. А женщина должна выслушать – с неё не убудет. Для чего она ещё нужна? И всем хорошо.

– Ага, бабе настроение испортят своим хамством и «всем хорошо»! Что мужикам хорошо, то бабе смерть. Рассуждаете, как мой бывший. Он тоже в дом ввалится, грязи натрясёт, всё раскидает, поест так, словно цунами пронёсся. Лишь бы бабу чем-то загрузить – для чего она ещё нужна. Словно боится, что я без дела останусь, слишком легко жить начну.

Некая дама заняла огромным пакетом с загадочной надписью «Ж» два сиденья у окна. Сама села рядом, словно с одушевлённым человеком. Дама холёная и хорошо одетая, почти иностранка. И вполне сошла бы за иностранку, если бы не выдавал отечественный взгляд с той долей остервенения, по которому нашего человека всюду узнаешь.

– Вы бы взяли сумки на руки, а люди бы сели, – предлагает кто-то сдержанным тоном.

– Где здесь люди-то? – звучит ленивый ответ.

– Возьми сумки на руки!

– А я, может быть, хочу на ноги.

– Ты б… совсем страх потеряла?! Я те щас твоё «Же» засуну в жо…

Пакет с прозаической «Ж» дёрнулся: «Что вы себе позволяете?!»

Сидит в людях такая агрессия, такая в крови концентрированная злость и ненависть, как соль в перенасыщенном растворе. Не та ненависть, которая чётко направлена на кого-то за что-то конкретное, а рассеянная, как результат многолетнего недовольства жизнью, бытом, отношениями. Она уже не умещается в человеке, так как он не рассчитан природой на ношение такого колоссального количества ненависти, и начинает витать вокруг него, соединяясь с облаками ненависти других людей. Так что воз-дух начинает потрескивать, как экран только что выключенного телевизора, если к нему поднести ладонь. Местами её концентрация столь велика, что ощущается физически: сначала как облако из лёгких покалываний, а затем может последовать и ощутимый разряд тока. Хуже всего, что люди не могут от этого разрушительного груза освободиться. Хотят и не могут. Как конденсатор, накапливают ненависть, чтобы потом разрядить её в другого. В таких случаях лучше стоять подальше на резиновом коврике и даже не смотреть в сторону источника разряда, как на вспышку от взрыва атомной бомбы.

– Ногу подвинь! – орёт молодой парень какому-то мужчине, за чью ногу зацепилась его сумка.

– Сумку подними! – не уступает тот.

– Ногу подвинь!

– Сумку подними!

– Я те грю, ногу подвинь!

– А я те грю, сумку подними!

– Ты щас в бубен получишь!

– Я те сам щас рубильник начищу!

– Тьфу! – в сердцах плюнула сидящая рядом бабулька. – Ну и мужики пошли: один не может ногу подвинуть, другой – сумку поднять. Сейчас третья мировая из-за этого начнётся! Этим кобелям только бы повод повоевать был.

Один сразу поднял сумку, другой подвинул ногу и оба насупились.

– Мадам, Вы не правы, – обиженно сказал мужчина и закрылся газетой.

– Энто оне телевизеру обсмотрелись, вот и ярятся почём зря, – прокомментировал кто-то.

– Не телевизер, а телепузер, – пошли дополнения.

– Хр-р… фьюить, хр-р-р… фьюить, – умудряется кто-то крепко спать с исполинским храпом посреди этого ада.

А вот какая-то красивая девушка с прямо-таки библейским лицом вошла в вагон. Она даже не идёт, а плывёт, томно покачивая бёдрами. Такая красивая, что даже мат затихает от такой красоты, потому что красота – это такая сила, которая способна смягчить самые грубые нравы. Самые отчаянные матерщинники затихли, повсюду зазвучала человеческая речь:

– Не будете ли Вы столь любезны…

– Скажите, пожалуйста…

– Благодарю Вас…

Но вдруг красавица начинает так скорбно материться, что у многих даже слёзы на глаза наворачиваются. Она вернулась после перекура из тамбура и обнаружила свои вещи закинутыми на полку, а место занятым. И не человеком, а ящиком с рассадой помидоров! Об который она ещё и рвёт свои переливающиеся змеиной кожей легинсы.

– Убери отсюда свой гербарий, дура старая! – орёт она хозяйке рассады, если её нецензурные рулады перевести на более-менее приемлемый язык.

– Иди ещё покури, профурсетка, – спокойно советуют ей в отвоёванном купе.

Девица хватается за рассаду и отбрасывает в сторону то, что вырывает из ящика. Ящик слишком тяжёл, чтобы сдвинуть его таким «девичьим» способом. Зато летят ошмётки рассады и куски хорошо увлажнённой перед дальней поездкой почвы. Сидящие поблизости пассажиры при этом становятся похожими на статистов, занятых в съёмках фильма о войне, когда их плечи и головы посыпает вывернутая взрывом земля. Кто-то из них вскакивает и громко негодует, но основная масса просто смиренно отплёвывается и выковыривает землицу из глаз и ушей: и это пройдёт. К тому же вскочившие рискуют утратить свои сидячие места. Хозяйка рассады вцепляется в волосы девушке и начинается уже не девичий, а бабий бой.