Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

газетной цепью. На колечках сквозь краску проглядывают чёрные буквы. И хвойный запах… Всё. Не помню ни праздника, ни подарков, ни веселья. Вот и день Победы выплыл из памяти всего лишь небольшим фрагментом. Мы, все жильцы нашего дома: пацаны, тётя Стэлла, Анатолий Василич, Жанна, Лидия Аксентьевна и я, все кроме мамы, стоим на веранде и смотрим в небо. Грохот, стрельба! Точь-в-точь, как в день освобождения Одессы. В небе взрываются разноцветные ракеты. Все орут, смеются. В доме пахнет пирогами. На веранде воняет водкой. Это от Анатолия Василича. Он сказал, что на площади стоит большая бочка с водкой и всем наливают "за Победу". Мне хочется плакать. Я подозреваю, что мама пошла не на спектакль, а с подругами на площадь, и от неё тоже будет вонять водкой. Никто не замечает моего исчезновения с веранды. Я сижу под столом в кухне, в самом дальнем углу. В этом углу я когда-то обнаружила ведро с тем злосчастным керосином. Сейчас здесь стараниями тёти Стэллы пусто и чисто. Мне очень хочется, чтоб меня искали и долго не находили. Чем дело кончилось, не могу вспомнить.

ПЕРЕЕЗД НА НОВУЮ КВАРТИРУ

Дальше… Что было дальше? Вспоминается жаркий, солнечный и радостный день. Я в предвкушении чего-то нового и с нетерпением ожидаемого, сижу на чемодане в телеге, в которой свалены мешки, узелки, коробки от посылок с посудой, вёдра, два таза и сверху мой красный горшок. В руках у меня кукла Тамила, которую спас Анатолий Василич. Он ещё зимой приклеил ей голову. Правда, теперь она молчит и только одним глазом моргает. Но я всё равно люблю её. За красоту. На веранду выходит мама. В руках у неё большой тюк. За ней семенит тётя Стэлла с маленькой корзиночкой в руках.

— Ну вот, кажется и всё, — говорит мама Стэлле, — Тут наши зимние вещи… завернула в простыню. Заселялись с одним полупустым чемоданом и рюкзаком. А теперь вот разжились, целая телега. Откуда всё это взялось… И года не прошло.

Мама забрасывает тюк в телегу.

— Вот, Лидочка, вам пирожки с капусточкой и с картошечкой. Веточка очень любит с картошечкой, — тётя Стэлла протянула маме корзинку с пирожками. В глазах у неё слёзы, она вытирает их цветным передником.

— Спасибо, Стеллочка, вы так добры… Спасибо вам за Ветуню и за всё, за всё… — мама обняла тётю Стеллу, в глазах у неё тоже блеснули слёзы.

— Вы не забывайте нас, приходите в гости, приводите Ветуню, если что…

Скрипнула калитка и в ней появился Генка. В руках у него пищал серый котёнок. Генка подбежал к телеге и, глядя на меня, протянул мне котёнка.

— Вот… нашёл… надо его первого запустить… — глаза Генки сияли счастьем.

— Нет-нет, ни в коем случае! — закричала мама, — У него блохи наверно… он такой грязный…

Я наклонилась за борт телеги, чтоб рассмотреть котёнка. Котёнок одним глазом смотрел на меня. Другой глаз затёк гноем и слипся. Наверно Генка долго гонялся за этим котёнком по подворотням, чтоб сделать мне прощальный подарок. Содрогнувшись от брезгливости, я виновато взглянула в красное, пыльное лицо Генки. Маленькое несчастное существо извивалось в его руках и вдруг как-то утробно мяукнуло.

— Мама не разрешает… Я не возьму… — прошептала я Генке, хотя мне хотелось взять котёнка, вымыть его и вылечить.

— Ну и едь себе на свою новую квартиру, — с обидой прохрипел басом Генка и вдруг бросил котёнка мне прямо в лицо.

Котёнок передними лапами вцепился в мою верхнюю губу и правую щеку. Коготки его оказались очень острыми и цепкими, но он не удержался на моём лице и упал на землю. Я взвыла от острой боли. А котёнок шмыгнул под телегу, побежал по двору, и скрылся в густой траве.

Телега со скрипом дёрнулась и выехала в распахнутые ворота на улицу. Тётя Стелла одной рукой закрывала ворота, другой махала нам вслед.

Знакомая лошадка, которая привезла нас однажды ночью с вокзала в театр, потом перевезла на улицу Тимирязева к Лидии Аксентьевне, теперь везёт нас в наше новое жилище на улице Карла Маркса, дом № 24, в центр города. Среди булыжников мостовой проглядывают остатки трамвайных рельсов, заросшие травой и засыпанные всяким уличным мусором. Изогнувшись в виде какого-то причудливого иероглифа, один рельс, обвитый цветущим вьюнком, торчит из глубокой воронки, возвышаясь над землёй в человеческий рост. Справа внезапно распахнулась площадь. В центре огромного пространства возвышается постамент. У его подножья лежит огромный каменный человек, упираясь лицом в землю. Чтоб разглядеть его, я привстала.

— Тут немцы Кирова скинули, та на его место поставили пушку. Видно, наши теперь знов поставять Кирова, — сказал наш кучер, обращаясь к маме.

— Да, знаю. Нам на политинформации рассказывали, — ответила мама.

Слово политинформация обычно вызывало зуд в моих запястьях, и я начинала вращать кулачками. В театре политинформацию проводили между репетицией и вечерним спектаклем. В этом случае я целый день не видела маму. Мама уходила утром, возвращалась ночью.

Сейчас мои запястья от противного слова не зачесались. Меня ждала новая жизнь в новой квартире, в новом дворе. Радостное любопытство и весёлое нетерпение владели мной.

Телега, обогнув площадь, свернула за угол на широкую улицу. Проехала полквартала и заехала в большой двор. Там слева стоял танк. На нём было полно детей. Девчонки и мальчишки всех возрастов облепили танк со всех сторон.

Когда телега проезжала мимо танка, дети затихли и уставились на нас. Я в смущении отвернулась и стала смотреть на двухэтажный кирпичный дом, возвышающийся среди двора, словно старинный замок. Высокие окна дома почти целиком были заложены кирпичом. Только в самом верху окон блестели стеклянные вставки, словно узкие глазки. В детстве мне всегда казалось, что окна это глаза домов. Глаза этого дома смотрели на меня, прищурившись.

Телега осторожно продвигалась к дому по узкой дорожке между квадратами грядок. За телегой бежала ребятня, выкрикивая всякие глупости вроде: «Новые жильцы, дохлые фрицы!» На грядках рядочками зеленели всходы.

— Ну вот, Лида Петровна, ваша парадная. Злазьтэ. Второй этаж, квартира чотыры. Открывайте хату, а я пока сгружу вещи, — сказал наш кучер и спрыгнул на землю.

Увидев мой красный горшок, сияющий