Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

Незнакомое слово произвело на меня сильное впечатление, и я его мысленно запомнила, но ни разу в детстве не смогла выговорить правильно. Зато, когда стала совсем взрослой, и кто-то произносил это слово, я мгновенно видела перед собой Анатолия Василича, огромного кудрявого блондина в сером вязаном свитере, летящего на санках по неровному снежному склону и орущему на весь белый свет:

— Ур-ра! За Родину, за Сталина! Вперёд!

Внизу склон упирался в речку под названием Ингул. Сверху Ингул казался просто заледенелым ручейком. А если спуститься на берег, ручей превращался в неширокую речку с невысокими, но крутыми бережками.

На закате, после долгого катания на санках, мы в одежде, покрытой панцирем льда, а под ней совершенно мокрые, с пунцовыми щеками вваливались в коридор, толкаясь и смеясь от счастья. Раздеваться нам помогала Жанна. Она со смехом выскакивала из своей комнаты, скандируя страшноватые для меня стихи.

Прибе-жали в избу дети,

Второ-пях зовут отца!

— Тятя, тятя, наши сети

Прита-щили мертве-ца!

— Врите, врите, бесе-нята! -

Завор-чал на них отец, -

— Ох уж эти мне ро-бята!

Будет вам ужо мертвец.

Это было первое знакомство с Пушкиным!

Жанна, называя нас "робята-бесенята", стаскивала с каждого заледенелые валенки, снимала шапки, шарфы, пальтишки, стряхивала и развешивала в кухне на верёвке, сокрушаясь, что вещи до завтра не просохнут, придётся сидеть дома и книжки читать. И, действительно, иногда вещи на следующий день оставались влажными, и тётя Стэлла не пускала мальчишек на горку кататься на санках. Тогда дом гремел от нашей беготни по кухне и коридору, от ора и хохота. К вечеру приходила из института Жанна, и наступал блаженный час её, как она называла, "учительской практики". Она звонила в медный колокольчик, распахивала дверь своей комнаты, приглашая нас, то есть "учеников", в класс на урок русской литературы. Мы смиренно усаживались за круглым столом и Жанна тихим таинственным голосом объявляла:

— Итак, дети, сегодня у нас классное чтение. Тема нашего урока: Александр Сергеевич Пушкин. " Сказка о рыбаке и рыбке".

Наверно Жанна стала хорошей учительницей. Мы могли часами сидеть, как загипнотизированные. На всю жизнь во мне осталась её таинственная интонация, с которой она читала нам сказки Пушкина. Эта мягкая загадочная интонация, тихий и мелодичный грудной голос с придыханием, до сих пор звучат во мне, стоит вспомнить Жанну и её "классное чтение".

МОЛОХ

Наверно это случилось в середине февраля. Пацаны были за что-то наказаны, и тётя Стэлла не выпускала их даже в коридор. На улице мела метель и завывал ветер. В окна заглядывал холодный пасмурный день. Я скучала. Мама как-то выпала из моего поля зрения. Как ни стараюсь, не могу вспомнить маму с того времени, как появились наши соседи. Она же никуда не девалась, всё время была рядом: приходила из театра, готовила пищу, кормила меня, одевала, раздевала, разговаривала со мной … Убей меня, ничего не помню. А тут она как будто с неба свалилась.

— Ты куда это намылилась? — спросила мама, увидев, как я, сопя, натягиваю валенки.

— На горку… Пойду кататься с горки.

— Ты что, с ума сошла? В такую погоду? И не думай, я запрещаю! — и мама, схватив меня за воротник пальто, швырнула от двери с такой силой, что я отлетела под стол.

И тут во мне проснулось что-то дерзкое. Неукротимое и необъяснимое. Я спокойно вылезла из-под стола и направилась к двери.

— А я всё равно пойду! Можешь сколько угодно запрещать! — прошипела я себе под нос и вышла, хлопнув дверью.

Выйдя в тёмную кухню, взглянула на окно, которое едва освещалось со двора мрачным днём. Немного постояла в сенях перед дверью на веранду. Навалившись плечом на дверь, попыталась открыть её. Дверь не поддавалась. Тогда я стала колотить в дверь валенками, руками, плечом. Она не открывалась. В глубине дома скрипнула и захлопнулась дверь. Кто-то вышел в коридор. Мне так захотелось, чтоб это была мама, чтоб она обняла меня и ласково сказала: "Идём домой, Ветунька, погуляешь завтра. А сейчас давай полежим с тобой на диване и поговорим про Бабуню."

— Кто тут колотится в двери? — это была Жанна, — Ты куда собралось, прелестное дитя?

— На вулицу, буду с горки кататься. Открой дверь, она закрытая на ключ, бо не открывается.

— Кто ж её закрыл на ключ? Мы только ночью закрываем её.

Жанна попыталась открыть дверь, но сразу не смогла. Нажав посильнее, Жанна всё же открыла её. В сени ворвался ветер со снегом.

— Ой! Тут на веранде целый сугроб намело! И ты собираешься идти на горку?

— Да, я пойду на горку… — упрямо, но в душе уже не совсем уверенно, ответила я Жанне.

— А мама разрешила?

— Пусть хоть и не разрешила, а я… а я… си-рав-но пойду.

— Во-первых, не сиравно, а всё равно. А во-вторых замёрзнешь, вон шея голая… Там сейчас лютый разгулялся.

— А кто он, этот "лютый"?

— О-о! Это главный месяц зимы — февраль. Он самый злой, морозный и ветреный. Что хочет, вытворяет. Людей на улице замораживает.

— Ну и пусть замёрзну… Я даже хочу замёрзнуть… Это даже лучше, чем…, чем… — в носу засвербело, слёзы были близко.

— В такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не пустит, а ты… такая маленькая, такая слабенькая и такая упряменькая.

Жанна обняла меня за плечи и, слегка подталкивая, повела к себе в комнату. В тёмном коридоре, в такт нашим шагам, зазвучал её голос — низко, тихо и загадочно:

— Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь она завоет,

То заплачет, как дитя.

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашумит,

То, как путник запоздалый,

К нам в окошко застучит.

Эти стихи убедили меня в правоте Жанны. Во дворе выла вьюга. Там ветер, холод и мгла.