Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

Уля смеялась, толкая его в грудь. Тот пошатнулся и упал навзничь, прямо в туман, который тут же поглотил его, разошелся кругами, словно бы он вода, а Никитка – всего лишь камень, брошенный сильной рукой.

Продолжая хохотать, Уля открыла глаза. Внутри нее кто-то тихо плакал. Но ей было все равно. Она вытерла лицо – ткань покрывала легко впитала чужие слезы – и подняла крышку ноутбука.

Цифры «6:59» на экране сменились на «7:00».

Раздалась первая трель будильника. Начался новый день.

Старухи Мойры

Шестой дом на Рудневой улице оказался пятиэтажкой с обшарпанными балконами и тяжелыми дверьми, ведущими в подъезд. Уля топталась у выхода из арки, посматривая в глубь двора. Из дома то и дело выскакивали жильцы и ежились, понимая, что за ночь сделали еще один шаг навстречу зиме.

Воздух с трудом прогревался выше нуля, под ногами первым льдом хрустели лужи. Люди шагали по ним от дверей подъезда к спящим машинам, проходили мимо Ульяны, спеша к остановке автобуса и электрички. Ни один из них не был Глебом Ямским.

Уля нервно поглядывала на дисплей телефона: циферки вначале достигли девяти, потом поползли дальше, приближая время прямого эфира. Но Глеб не спешил выдвигаться из дому. Мог ли он передумать? Или опоздать? А может, он уже на месте, и Уля упустила свой единственный шанс перехватить его на подходе к станции?

Спрашивать было некого. Уля жалась к кирпичной кладке, втягивая носом воздух, который все отчетливее отдавал травяной горечью. Глеб вышел на улицу в полдесятого утра, когда Уля была готова бросить наблюдательный пункт и устремиться к гудящим в отдалении электричкам. Черный балахон из видения оказался просторной темно-синей курткой с глубоким капюшоном, который заботливой рукой натягивала на макушку сына худенькая женщина в сером пальто.

Она что-то говорила, озабоченно смотря на Глеба. Уля качнулась вперед в попытке поймать обрывки разговора.

– И не снимай капюшон, обещаешь?

– Хорошо, мам. – Глеб напряженно застыл напротив матери, явно мечтая поскорее сорваться с места.

Уля почувствовала, как кипят в нем нетерпение и страх. Она закрыла глаза, вдохнула, позволяя тьме себя обступить, и увидела точную копию Глеба, подсвеченную далеким прожектором. Красными вспышками в нем пульсировало предвкушение трюка и ужас, который тот в него вселял. Нет, конечно, Глеб не мог чувствовать беду, но что-то в нем натянулось, готовое лопнуть, как струна в натруженном инструменте. Как нить судьбы в морщинистых руках старухи Мойры.

И когда Глеб позволил матери осторожно поцеловать его в щеку на прощание, и когда высвободился из ее объятий – помятый, насупленный, но решительный, – и когда прошел мимо Ули, стаскивая на ходу капюшон, она представляла себе темную комнату с тремя сестрицами. Одна – та, что бросает жребий, знающая заранее, какие беды обрушатся на человека во время его пути. Вторая – ведущая нить по полотну жизни. И третья, что уже заточила ножницы. И дня не успеет пройти, как они щелкнут, прерывая жизнь еще одного мертвеца. И ничего с этим не поделать.

Уля было двинулась за Глебом, но последний взгляд, брошенный во двор, заставил ее замереть, прижавшись к арке всем телом.

Худенькая женщина в сером пальто продолжала стоять, провожая сына тоскливым взглядом. В ее глазах было столько горечи, что весь полынный туман из-за стены не шел ни в какое сравнение с тревожным омутом темных восточных глаз.

Она не могла знать грядущего. Уля была в этом уверена, иначе та бы кинулась за сыном, заперла его дома и выбросила ключи. Материнское сердце предчувствовало беду, вот только разум, уставший от каждодневных проблем, не сумел принять эту тревогу всерьез.

Можно было ей подсказать. Ринуться через весь двор, распугивая редких прохожих, вцепиться в острый локоть, посмотреть в несчастные, еще не ведающие причины своего несчастья глаза и прошептать:

– Не пускайте его. Увезите в глушь, где нет интернета и этих дебилов в комментариях. Вы еще можете его спасти. Есть еще время. Звоните ему, требуйте остановиться, бегите за ним.

И она бы все поняла. И побежала бы. И догнала. Если бы кто-нибудь шепнул Уле о грузовике на спящей улице, она бы не стояла тут. А Никитка не лежал бы в промерзшей земле. Или не бродил бы по полынному полю, что хуже в сотню тысяч раз.

Уля сжала озябшие ладони и решительно шагнула во двор. Погруженная в свои мысли женщина ее не заметила. До нее оставалось меньше десяти шагов. В голове Ули звенела кристальная тишина. Она не знала, что скажет матери Глеба, но была уверена, что слова найдутся.

Сквозняк, всегда гуляющий в арках, ударил Уле в лицо. Она поморщилась, заслоняясь локтем. Ветер был мерзлый и затхлый. Горький и травяной. Полынный ветер, который толкал Улю назад, в арку, к станции, где собирался начать эфир красивый мальчик Глеб. Но его мама, такая же красивая, уставшая и истощенная постоянными тревогами, была совсем близко. Только протяни руку, только прошепчи ей…

«Но тебе же никто не прошептал, – раздалось в Улиной голове. – Никто тебе не помог. Никто не предостерег. Потому что первая Мойра уже давно бросила жребий. И твой, и Никиткин, и этой женщины. И Глеба, конечно. Потому что вторая Мойра устала плести нить его судьбы. Потому что третья уже наточила ножницы. Потому что так суждено».

Это не был голос Рэма. Это не Гус шептал ей на ухо злые истины. Это не полынь мутила рассудок. Это она сама заставила себя остановиться.

Уля постояла немного, наблюдая, как женщина в сером пальто наконец разворачивается и идет к машине мелкими шажками, чтобы не поскользнуться. Проводив ее взглядом, Уля вернулась в полумрак арки, засунула руки поглубже в карманы и пошла к станции. Время бежало вперед, чтобы Глеб скорее начал свою трансляцию, которая, без сомнений, наберет сотню тысяч просмотров. Людям нравится смотреть на чужое горе. Особенно на чужую смерть.

Уля догнала мальчика у самой станции. Он лавировал в потоке людей, не отрывая глаз от грязной дорожки под ногами. Вцепившись в него взглядом, Ульяна пристроилась позади, старательно делая вид, что просто спешит на поезд, как и все вокруг.

Глеб выбился из толпы на подходе к кассам. Воровато огляделся и одним прыжком вскочил на невысокий заборчик, отделявший станцию от платформ. Шедший позади него мужчина в ярко-красной куртке неодобрительно покачал головой, но не остановился, а лишь ускорил шаг. Скоро должен был прибыть поезд.