Шелковые узы - Лиз Тренау

– Cul pourri[46], – прорычал в ответ Анри. – Vas-tu la boucler?[47] Заткни пасть, жирный идиот.

– Что сказал этот чертов лягушатник?

Голос показался Анри знакомым, но его больше волновало собственное самочувствие, поэтому ему было все равно.

– Лучше тебе не знать, – ответила женщина, снова обратив внимание на нижнюю часть тела мужчины. Но тот не хотел успокаиваться. Он оторвался от шлюхи и неровной походкой в полуспущенных штанах двинулся в сторону Анри, сжав кулаки.

– Вставай и дерись, французский червь!

Когда Анри попытался подняться, к его горлу подкатила тошнота, и он больше не смог ее сдерживать. Мужчина тут же ретировался восвояси, грязно ругаясь.

Анри выпрямился и начал вытирать рот рукавом. В этот момент он услышал стук подкованных сапог по мостовой. Прогремел оглушительный залп из мушкетов. Анри повалился на землю, сжав голову руками, не обращая внимания на грязь, затаив дыхание и надеясь, что его не увидят. Краем глаза он заметил, что мужчина и женщина бросились к противоположному выходу из проулка.

Из паба послышались отчаянные крики, треск ломающегося дерева и новые выстрелы.

– Стража, стража!

Несколько минут засевшие в пабе «резчики» пытались сопротивляться, но их явно было слишком мало. Так же неожиданно крики и выстрелы прекратились.

Анри поднял голову и увидел, что какие-то люди выпрыгивают из окон на крыши соседних домов. Немного придя в себя, он понял, что у него осталось всего несколько драгоценных секунд, чтобы сбежать, пока его не обнаружили стражники, выходившие из паба. Но, когда он обернулся, сердце его ушло в пятки. В конце проулка, всего в нескольких ярдах от него, стоял стражник и целился в него из пистолета.

– А ну, выходи с поднятыми руками, или я стреляю! – крикнул он.

19

Каждая представительница прекрасного пола должна уметь шить, вязать и чинить одежду, готовить и следить за домашним хозяйством. Во всякой жизненной ситуации эти навыки станут большим преимуществом.

Карета приближалась к городским окраинам, где мощенные камнем улицы уступили место покрытым гравием дорогам. Теперь из окошка Анна вместо домов увидела леса и поля.

Она пробыла в Лондоне не более полугода, но ей казалось, что целая жизнь прошла с тех пор, как она ехала в обратном направлении. Девушка проглотила слезы, готовые вот-вот брызнуть из глаз, когда вспомнила свои первые часы в Лондоне; как она потеряла сознание от жары и ее спас незнакомец, говоривший на чужом языке. Этим незнакомцем был Анри.

Теперь, безусловно, все кончено. Его письмо не оставляло в том сомнений. Боль оттого, что он отверг ее, до сих пор отдавалась глубоко в груди. Анна поняла: ей едва ли удастся когда-нибудь забыть об этом. Порой девушке казалось, что она никогда не прекратит плакать и больше не обретет счастья. Она снова и снова просматривала свои старые записи, пока они не начинали расплываться у нее перед глазами. Его лицо, темные глаза, уверенно улыбавшиеся ей, появлялись в снах Анны, она просыпалась вся в слезах, понимая, что больше их не увидит.

Девушка не решалась выйти на улицу, опасаясь встретить его и вскрыть едва затянувшиеся раны. Она старалась даже не подходить к кабинету дяди, потому что запах шелка напоминал ей о человеке, в которого она была до беспамятства влюблена.

Конечно, Анна понимала: им не суждено было стать друзьями, не говоря уже о более близких отношениях. Границы между социальными слоями четко очерчены и непреодолимы, она же не настолько сильна, чтобы бросить им вызов. Ее желание стать модельером одежды из шелка теперь казалось глупой мечтой наивной девочки.

И как близко Анна была к тому, чтобы принять Чарльза, которого не любила! Она видела теперь: лишь неожиданное стечение обстоятельств, неблагоприятное для дяди и тети, но удачное для нее, спасло ее от несчастливого брака.

Сейчас девушка желала быстрее покинуть Лондон, оставить позади все, что напоминало ей о несбывшихся надеждах. Когда она сообщила о своем намерении отправиться домой на Рождество, дядя и тетя явно были рады. Только Лиззи огорчилась.

– Что же я стану делать без тебя? – расплакалась она. – Все постоянно такие хмурые, все, кроме тебя. Если ты уедешь, в моей жизни не останется ничего веселого. Пообещай вернуться в новом году.

Анна написала отцу, что приедет на несколько недель, однако понимала – пробудет дома дольше. Быть может, она уже больше не поедет в Лондон. Она позволит судьбе принять решение за нее. Вероятно, останется незамужней и будет жить мирной жизнью в деревне, страдая от нищеты. Да, пожалуй, ей будет скучно, но она наверняка найдет что-нибудь, чем сможет развлечься. Не исключено, что станет давать уроки рисования и чтения, и это позволит ей заработать несколько лишних шиллингов для поддержания отца и маленькой Джейн.

Глубоко вздохнув, Анна посмотрела на мелькавшие за окошком поля. Когда она впервые попала в большой город, то почувствовала себя там чужаком. Теперь же деревня была для нее какой-то новой, неизведанной землей. Конечно, почву сковала зима, деревья стояли без листьев на фоне серого неба, а дождевая вода застыла серебристыми лентами на коричневом грунте.

Анну окружали одни бледные, неинтересные люди, которые общались между собой исключительно по-английски. На улицах Спиталфилдс она привыкла слышать разговоры на стольких языках: в основном на английском и французском, но и на испанском, гэльском, голландском, немецком, а также многих других, совершенно ей незнакомых. Сейчас же она понимала каждое слово. Разговоры велись на обычные бытовые темы, и очень скоро они начали раздражать Анну.

После обеда пассажиры поплотней завернулись в пледы и приготовились к четырехчасовому переезду до Челмсфорда. Анна закрыла глаза. Последние несколько дней события развивались так быстро, что она едва успевала их проанализировать и понять свое отношение к ним.

В Челмсфорде она знала, что делать. Анна заказала простой ужин, состоявший из хлеба, сыра и соленого огурца. Все это, а также дополнительную свечу, принесли в ее номер. Почему-то на сей раз неудобная кровать не вызвала у нее особого недовольства.

«Еще одна ночь, а завтра я буду лежать на своей собственной перине, – подумала она, – и слушать далекий шум прибоя».

Карета выехала на площадь в центре Халесворта уже после захода солнца, но при свете умирающего дня девушка увидела тепло одетых отца и сестру, ждавших ее возле повозки кузнеца, которая должна была отвезти Анну в деревню; до конечного пункта оставалось всего несколько миль. Анна никогда еще не была так рада видеть родных. Спустя несколько секунд они обнялись, смеясь и плача от радости. Их пес бегал вокруг них, довольно лая.

– Дорогая дочь, мы так скучали по твоей солнечной улыбке! Дай я рассмотрю тебя, – наконец сказал Теодор. – Дорогая, какой модный плащ. И такая красивая и теплая муфта. Сестра хорошо с тобой обращалась. Но ты, должно быть, устала с дороги. Давай мы отвезем тебя домой. У нас дома рагу.

– И уже почти Рождество, – добавила Джейн, взяв Анну за руку. – У нас есть подарки!

– Помни: мы не должны ничего рассказывать о подарках, пока не наступит время их открывать, – притворно строгим голосом напомнил отец.

Джейн опустилась на твердую лавку рядом с сестрой и прижалась к Анне, укрывшись вместе с ней одним одеялом. Собака уселась им на ноги, грея их, словно бутылка с горячей водой, а Теодор примостился рядом. Несмотря на легкий дождик, Анна поняла, что впервые за долгую поездку ей по-настоящему тепло.

«Вот то, по чему я скучала больше всего, – подумала она, – приятное человеческое общение».

Не считая редких случаев, когда она обнималась с Лиззи и мисс Шарлотта прикасалась к ней во время обмеров, до Анны все это время никто не дотрагивался. Конечно, несколько раз ее обнимал Чарли. Сердце Анны замерло в тот момент, когда ее держал на руках Анри, там, на улице, где она потеряла сознание в свой первый день в Лондоне. Еще он подавал ей руку, когда она спускалась с оборудованного под мастерскую чердака в доме месье Лаваля. Но по-настоящему крепко Анну не обнимал никто. Она сильнее прижалась к сестре и отцу, пока телега тяжело катилась по грязной, изрезанной колеями дороге. Девушка вдруг поняла, что улыбается от счастья.

Несмотря на усталость и полный желудок, Анна никак не могла уснуть. Они настояли, чтобы она обосновалась в комнате, где обычно ночевали приезжие викарии.

– Теперь ты наша особая гостья, дорогая, – сказал отец. – Тебе должно быть удобно.

Однако Анна не хотела быть особой гостьей или еще кем-то. Ей хотелось, чтобы все оставалось как прежде.

«Но, конечно, нельзя все вернуть назад, – подумала она. – Они привыкли жить без меня, как я привыкла жить в городе. С течением времени меняются всё и вся».