Серебряная корона - Анна Янсон

Мария поднялась, прошлась по коридору, заставляя себя сосредоточиться на расследовании. «Мать ради сына пойдет на все», — сказала Мона в бреду. Ни у одного из сыновей нет алиби на то утро, когда погиб отец. Если Вильхельм погиб не утром, значит, Мона лжет, что они вместе завтракали. Арне тем утром был дома, затем с девяти на работе. Кристоффер был у какой-то женщины, но не помнит ни имени, ни адреса. Позднее ночью он спал на одеяле с приятелями Бочкой и Бутылкой в парке у крепостной стены. Он-то точно не имеет никакого отношения к этому делу. В восемь утра он с приятелями оказался на игровой площадке в детском саду. Бочка улегся спать на качели, а остальные залезли в домик. Тут воспитательница позвонила в полицию и попросила убрать выпивох с детской площадки. Арвидсон забрал их всех в вытрезвитель. Хорошенькое алиби, ничего не скажешь.

Теперь этот Улоф. В тот день он был в Мартебу, но никто это подтвердить не может. Он работал в вечернюю смену в отделении неотложной помощи и был на месте на летучке в четырнадцать тридцать. Улоф как-то сказал Хенрику Дюне: «Ради чего стоит жить, за то можно и умереть». Ради чего стоит жить, за то можно и убить? Ради чего же? Любви к Биргитте? Права жить и не быть униженным? Ради чего еще?

Тут Мария увидела, что на дисплее под потолком мигает вызов из четвертой палаты. Вот оно! Мария почувствовала, как в теле вскипает адреналин, иголками покалывая в кончиках пальцев. Усталость мгновенно исчезла. В голове закружились мысли: «Что это? Ошибочный сигнал?» Но нет, из четвертой палаты действительно поступил вызов! Надо надеяться, медсестра уже позвала подмогу, как они договаривались. С затекшими мышцами, в бронежилете Мария бросилась в четвертую палату, держа руку на кобуре. Сердце стучало все чаще, пока она, прижавшись спиной к стене, доставала табельный пистолет. А потом бесшумно скользнула в палату. Понемногу глаза привыкали к темноте, и в сером сумраке стали проступать очертания предметов. Хартман отключил сигнал. Мария села на корточки за кроватью. Снаружи хлопнула дверца машины, и наступила тишина. Потом раздались шаги по пандусу. Нерешительные: шаг — пауза, потом еще шаг. Хартман спрятался за креслом. Мария прокралась вдоль стены и встала рядом с открытым окном. Лицом ощутила ветерок с моря. Черная тень среди темно-серого мрака становилась все отчетливей. Движения теперь были точными и быстрыми. Рука ухватилась за подоконник, затем приоткрыла окно. Мария слышала свое дыхание, удары собственного пульса под кожей. Во рту было так сухо, что она не могла сглотнуть. В комнату просунулась нога в грубом башмаке. Потом и все остальное туловище с трудом протиснулось в узкую створку окна. В соседней палате раздался звонок вызова. Из коридора донеслись торопливые шаги и шепот. Человек уже был в комнате. Мужчина, ростом с Хартмана. В его руке, прижатой к бедру, что-то было, что-то узкое и длинное. Словно лунатик, он приблизился к постели и взялся за одеяло.

— Мона! Проснись! — Он наклонился над куклой.

— Полиция! Бросай оружие! — закричал Хартман.

Мария в единый миг подскочила к мужчине и выхватила у него продолговатый предмет. Он оказался совсем не тяжелым и шлепнулся на пол с глухим стуком, как рулон туалетной бумаги…

— Какого черта? — прошипел мужчина, когда Мария заломила ему руку за спину. В это время на потолке зажглась лампа. Предмет оказался букетом в зеленой оберточной бумаге.

Где-то далеко взвыли полицейские сирены. Мария поняла, что Арвидсон и Эк далеко не уезжали, ожидая вызова.

Глава 44

— Как вы могли упустить из виду Мону Якобсон? — проворчал Трюгвесон.

Но выглядел он довольным. Даже смотрел по-другому, поэнергичнее, что ли.

— Мона потребовала, чтобы ее отпустили домой, едва я вышла из ее палаты. Она, должно быть, проснулась от сигнала. Персонал не имеет права удерживать пациентов насильно. Ее уговаривали остаться, но она сорвала капельницу и убежала из отделения. И успела добежать до Тропы Любви, что идет под Виселичной горой, когда ее догнал Арвидсон.

— Она что, опять в инфекционном? — усмехнулся Трюгвесон, но поймал недоуменный взгляд Марии, и лицо его посерьезнело.

— Да. Эк проводил ее в больницу. И теперь он там с ней.

— А нужно ли это, раз подозреваемый уже задержан?

Мария расслышала иронию в его голосе, но слишком устала, чтобы съязвить в ответ.

— Это тебе решать. Я считаю, есть риск, что она может причинить себе вред или уничтожить доказательства.

— Я переговорил с прокурором насчет обыска дома у Хенрика Дюне. Он обещал выдать ордер. Кроме того, мы остановим дорожно-ремонтные работы в Тофте. Я знаю, что дорожное управление будет возражать, но интересы следствия все же важнее, чем удобство туристов. Дюне ведь мог закатать под асфальт орудие преступления. Мария, иди домой, ложись спать. — Трюгвесон взглянул на Марию. — Ты выглядишь ужасно. Забирай Хартмана, и уходите оба. Он уже пролил кофе себе на воротник. Только позорит мундир, ха-ха!

Мария нехотя улыбнулась. Когда на работе все клеится, то Трюгвесон держится вполне прилично.

Хенрик Дюне ерзал на зеленой скамье в допросной комнате. У него забрали все его личные принадлежности, вплоть до брючного ремня. Хенрик упрямо смотрел в стол, стесняясь включенного магнитофона. Сидящий напротив него Хартман терпеливо повторил вопрос:

— Мы нашли у вас дома винтовку Вильхельма Якобсона. Как она к вам попала?

— Он забыл ее у меня дома.

— Когда? — Хартману от усталости хотелось врезать этому мужику.

— Не знаю, — протянул Дюне.

— Вы сказали, что с ним не общались. Вы никогда не бывали у Вильхельма, а он — у вас, по крайней мере последние десять лет. Так записано в протоколе допроса, проведенного у вас дома неделю назад.

— А-а. — Хенрик выковырял грязь из-под ногтя большого пальца.

— Откуда у вас это оружие? — Тон Хартмана стал жестче.

Хенрик тянул с ответом.

— Оно просто было в моем доме. Я без понятия, как оно там оказалось. Я обычно не закрываю дверь. В деревне мы друг другу доверяем.

— Теперь обсудим дорожные работы. Ваши товарищи говорят, что в четверг вы пришли на работу первым. Это для вас нетипично, поэтому они и запомнили. Целый день потом об этом шутили. — Хартман умолк в ожидании ответа.

— Да, ну и что? Что в этом особенного?

— Мы разрыли часть дороги, которая была недавно заасфальтирована. Ту часть, где в четверг вы положили минеральное полотно и залили асфальт.

— Вот это вы зря сделали!

— Я так не считаю. Мы нашли под асфальтом кочергу, если это вам что-нибудь говорит!

— Поздравляю. Это, безусловно, самая дорогая кочерга за всю историю Готланда! — улыбнулся Хенрик.

— Возможно. Это вы ее туда положили?

— Нет, не я.

— Как вы можете объяснить, откуда она там взялась?

— Никак, черт возьми!

Хартман увидел, как верхняя губа Хенрика покрылась мелкими капельками пота.

— Мы показали кочергу Моне Якобсон. Именно она исчезла из ее рыбацкого домика после убийства ее мужа! Рана на его голове соответствует размеру и форме кочерги. Это вы ее положили под дорожное покрытие? — Хартман чеканил каждый слог.

— Нет, не я! — Хенрик рванулся было, чтобы встать и уйти, но снова сел на место.

— Есть большая вероятность, что вас на основании всего этого посадят. Так это вы положили ее туда?

— Да я без понятия, как там очутилась эта кочерга.

— Где вы были в понедельник, в девять вечера?

Хенрик призадумался, а затем впервые взглянул Хартману в глаза:

— В городе. Я не имею никакого отношения к смерти Биргитты!

— Что вы делали в городе?

— Вы все равно не поверите!

— Постарайтесь меня убедить. — Хартман откинулся назад, соединив пальцы под подбородком.

— Мне позвонили и предложили поработать за хорошие деньги. Мужик хотел встретиться в городе и все обсудить.

— Оплата черным налом?

— Не знаю. Я заинтересовался. Мы должны были встретиться на Центральной площади около винного магазина. Но он не пришел, и я поехал домой. Непонятно, что это было. Странно.

— Голос был знакомый?

— Нет. Звук был такой, как будто он говорил в банку. Какое-то эхо в трубке.

— Перейдем к тому, что случилось ночью. Что вы делали в больнице?

— Я хотел встретиться с Моной.

— Среди ночи! Почему?

Казалось, Хенрик сейчас заплачет.

— Я хотел ей сказать… — Могучий экскаваторщик растерянно теребил пальцы. Куда подевалась вся его гордость и солидность? — Черт…

— Что вы хотели сказать Моне? — спросил Хартман.

— Я хотел подарить ей цветы… Потому что она такая прекрасная!

— Ты ему веришь? — спросила Мария Хартмана, который, расхаживая взад-вперед, рассказывал о допросе. Теперь он уселся на стул напротив Марии и уставился в пространство.