Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

— Куда бы отвезли-то? — насмешливо спросил атаман. — К дувану нашему, на болото? Так на возке туда не проехать.

— Зачем на болото-то? Прямо к трактирщику и отвезли бы. И возок бы кому-нибудь можно продать. Тут одного железа да кожи рублей на двадцать, — загоревал хозяйственный мужичок.

— Э, сколько ж можно объяснять? — покачал головой атаман. — Зачем нам лишнюю примету оставлять? Лошадей — пусть у цыгана спрашивают. А возок, да ещё у трактирщика, — примета верная. По нему и нас найти несложно. Ты лучше вот что сделай: возьми возок, отташши в кусты и спрячь хорошенько. А потом, ежеля угодно будет, то приходи да и снимай с него хош колёса, хош кожу. Но ежеля ты возок целиком продавать поташшышь, я тебя самолично закопаю. Понял?

— Прятать-то зачем? Тут прячь не прячь, а вон — всё видно, — удивился «поганка», кивая в сторону оврага. — Ежеля только покойников позакапывать…

— Дурак ты, братец, — ласково-лениво отозвался Андрей. — Овраг-то с мертвяками, так и ноготь-то с ними, пущай звери радуются… А возок — он денег стоит. Найдёт кто да и присвоит. Те же мужики, что с Афонькой Селезнем на промысел ходят. Они же такие, сволочуги. Чуть что — так сразу подгребут. Недавно, помните, какой обозец с хлебом у нас увели?

— Во, щас уже совсем другой мужик. Правильный, — отметил атаман.

«Поганка» и медлительный мужик Тюха потащили возок в густой ельник. Андрей подошёл к Никишке, который уже битый час возился с барахлом.

— Никишка, а подушка-то тебе на хрена? — удивился мужик.

— Мамке отнесу, — деловито пропыхтел малолеток, пытавшийся втиснуть в свой мешок большую подушку. — Она давно такую хотела — чтобы и наволочка прочная была да кружевов поболе. А тут, хляди, красота-то какая! Подушка-то господская. Сестричке в приданое отдадим. Вторую-то уже и не пристроить, не влезет… А для приданого-то сестричке лучше бы две подушки было!

— Эх, всему-то тебя учить надо.

Старший товарищ подошёл к парню и взял у него подушку. Приглядевшись, метким движением вспорол шов, выпуская на «волю» пух и перья.

— Видал? И со второй так же. А пуха ты со своих гусей надёргаешь!

— Или с бабы, — тоненько засмеялся «поганка».

…Разбойничий дуван затерялся на островке посреди обширного болота. Поговаривали, что первые «робятушки» тут появились ещё во времена царя Ивана Грозного. Но, — кто его знает, — может, и раньше. Сами мужички в такие тонкости не вдавались — им было наплевать: выспаться бы, отъесться да выпить как следует, да чтобы безопасно было. На островок же и зимой-то можно попасть только по узкой тропке, а уж летом-то ни один отряд не сунется. А ежели сунется, то тут и останется. Были, конечно, и свои неудобства. Летом донимали комары, от которых не спасали даже гнилушки в костре, а зимой — пронизывающий ветер, от которого можно было спрятаться только в вонючей землянке. Но вонь уже и не замечалась, принюхались.

Землянка была обустроена в незапамятные времена. Какие-то толковые люди сделали её глубокой и такой просторной, что влезало человек двадцать. Вдоль стен сооружены двухъярусные нары, в уголке теснилась печка, сложенная из дикого камня и топившаяся по-чёрному. Чтобы по весне не затопило болотной водой, вокруг землянки были выкопаны канавы. Егорыч, как и его предшественники, следил, чтобы «робятушки» не забывали чистить канаву, менять прогнившие брёвна, сушить камыш на крышу. Засыпать крышу землёй, как кое-кто предлагал, Егорыч не разрешал. «Успеем под землицей-то належаться», — говорил он, выгоняя заленившихся мужиков на работу. Новички, которые появлялись чаще, чем хотелось бы атаману, по первому времени не понимали, почему Егорыч требует менять бельё независимо от того, ходил ты в баню или нет. И зачем он заставляет соблюдать все посты и пить горький настой еловых веток? А самое главное, чтобы по нужде ходили не куда попало, а на самый дальний край островка, где была срублена небольшая клетушка.

Правда, из-за канавы негде было приткнуть баньку. Но в баньку можно и в деревню сходить. За хорошую денежку крестьяне и баньку истопят, и на стол накроют.

— Ух, слава богу, дошли, — шумно выдохнул атаман, когда маленький отряд вышел на островок. — Теперя можно и поесть, и поспать.

— И выпить, — жизнерадостно заключил «гриб-поганка», стряхивая с себя поклажу.

«Братья-разбойники» принялись хозяйствовать. Подберёзовик стал растапливать печь, а самый молодой пошёл за водой. Вот с водой было скверно. Приходилось пить ржавую, болотную. Опять-таки, давным-давно какая-то умная голова додумалась заливать воду в бочку с древесным углём. Ржавчина и муть впитывались в уголь, оставляя на поверхности чистую воду. Ну, почти чистую.

Особых разносолов не водилось, но на огромной сковороде зашипели сало и яйца, а из тайничков были вытащены солёные огурцы и ведро самогона.

— Хлеб-от, чёрствый весь, — пожаловался Никитка, передавая атаману засохший каравай.

— Э, парень, — укоризненно посмотрел тот. — Не сиживал ты голодом-то. Когда не то что чёрствому хлебушку, а корке горелой рад будешь. Меня как-то солдаты ловили, так я всю кору с деревьев сглодал.

— А где же это было? — удивился парнишка, принимая от атамана кусок хлеба. — Неужто ж, такое могло быть?

Никишка получал хлеб последним. Егорыч, как настоящий отец семейства, нарезал каравай на ломти и наделял едоков, начиная со старшего.

— Потом расскажу, — отмахнулся атаман, нацеживая себе мутноватый самогон в солидную глиняную кружку: — Ну, братья мои, — поднялся атаман со своего места, — помолимся!

Разбойники благоговейно опустили головы и закрестились, бормоча «Отче наш…». Молились истово, искренне веря, что слова молитвы помогут им спасти души…

На какое-то время за столом, сбитым из окорённых плах, установилось молчание, прерываемое только чавканьем. «Устали, работнички, — почти нежно подумал атаман, глядя на своих «робятушек». — Ничо, оттохнём теперь недельку-другую, в село сходим