Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

— Ребятушки, да вы же мне в сыновья годитесь…

— Замолчи, мать, — прикрикнул на неё муж. — Не стоит…

— Что не стоит-то, батя? — полюбопытствовал атаман, подойдя вплотную к старику и с интересом заглядывая ему в лицо.

— Не стоит просить, — спокойно ответил старик, переставший дрожать. — Не стоит унижаться, если всё равно убьют. Да и так… Я ни перед кем в этой жизни не унижался. Даже перед императором. Да что там, я даже у матушки-императрицы ни чинов, ни званий не клянчил.

Атаман не сразу и сообразил, что старик хотел сказать. Уж больно слово мудрёное «унижаться».

— Здря, здря, — укоризненно покачал головой «поганка». — Просил бы чины да богатства, то было бы щас у тебя деньжат-то побольше. Не подумал ты о нас…

— Сыночки, — не унималась старуха, — пожалейте! А если не нас, так хоть девочку пожалейте.

— Дочка? — выдохнул атаман в лицо старику остатками перегара.

— Невестка. Мужа-то у неё, сына нашего, на Сенатской площади убили. Даже и похоронить не дали. На лёд всех стащили да в проруби утопили, как псов безродных…

Голос старика дрогнул, а лицо дёрнулось. Из глаз непрошенной гостьей скатилась слезинка. Но всё же, оставшись в одном белье на февральском ветре, он стоял твёрдо, не отводя взгляда от разбойника.

— Шо же так? — деланно посочувствовал атаман. — Он за царя-батюшку голову-то сложил али супротив него шёл? А, наверное, за царя, потому как не бежали бы вы из Питера.

— А вы, стало быть, против законного императора? — хрипло выдавил старик, дрожа всем телом, которое уже начало застывать.

— Мы, барин, на промысел вышли, на отхожий, — объяснил Егорыч старику под хохот разбойников, столпившихся вокруг в ожидании потехи. — Зима сейчас, пахать и сеять нельзя. Вот и пробавляемся от скудости и от бедности. Детишки у нас малые, жёнки хворые. Все кушать хотят… Ладно, старик, молись побыстрее. А мы пойдём, с невесткой твоей побалакаем.

— Ах ты, мерзавец, — дёрнулся было старик к атаману, но его быстро скрутили и поставили на колени.

— Эй-ей, — сочувственно покивал головой атаман. — А ведь говорил, старый пердун, «Ни перед кем не унижусь!» Вишь ты, перед атаманом на коленки встал! Гы-гы-гы.

Старик от обиды и бессилия заплакал. Увидев такое, старуха словно взбесилась. Отпихнув в сторону дрожащего парня, она бросилась на атамана, пытаясь вцепиться в волосы Но Егорыч был стреляный волк. Старая женщина даже не успела его коснуться, как атаман ловким движением уже схватил её за руку, дёрнул на себя и бросил вниз.

— Лежи смирно, б… старая, — прошипел он, наматывая на руку редкие волосы, выпавшие из-под чепца, и упираясь старухе сапогом в спину. — Молись быстрей, а не то и так порешу.

Женщина не успела ещё закончить молитву, как разбойник ловким движением перерезал ей горло, придерживая голову, чтобы не брызгало кровью…

— Учитесь, — горделиво произнёс атаман, вытирая лезвие о старухину же исподнюю сорочку.

— Здорово! — восхитился Никишка. — А можно, я попробую?

Парень, по примеру вожака, стал резать горло старику. Но по неопытности ли или из-за тупого, по сравнению с клинком атамана, ножа дело шло плохо. Никишка не столько резал, сколько пилил горло, отчего старик беззвучно кричал от боли.

Основательно намучившись, парень чуть было не зарыдал от отчаяния.

— Ну кто же так делает? — не выдержал «гриб-поганка», пугливо посматривая на Егорыча: не осерчал бы! Ежели в мирное время, то с атаманом можно и пошутить, и поговорить. А если, скажем, на деле — то всё! Егорыч — царь и бог! Может, командир сейчас хочет, чтобы Никитка поучился, а он тут лезет? Но, видя спокойствие атамана, мужичонка продолжил: — Чё ты евонную голову к себе-то повернул? Щас же забрызжешь всё. Во, гляди…

«Гриб-поганка» умело развернул старика и перерезал тому горло. Получилось не так ловко, как у атамана, но тоже неплохо.

Когда тела старика и старухи были оттащены в овраг, разбойники посмотрели в сторону оставшейся в живых женщины. Несчастная уже пришла в себе. Постанывая, она держалась за разбитое ухо и с ужасом смотрела на страшных бородатых мужиков.

— Ну, как всегда? — деловито спросил «гриб-поганка», начиная развязывать кушак и блаженно потирая «причинное» место. — Вначале девку атаман е…т, потом Ондрей, а потом я?

— Не, — веско сказал атаман, глядя на приспевшего Андрюху. — Он сегодня последним будет. После Никитки.

— А чё? — возмутился было Андрюха, но сник, понимая, что наказан. — Тока ведь последнему-то уже и драть-то неча будет. Всё ж разворотите.

— Ну, там будет нечего, так другим местом повернём. Помнишь, как цыган тебя обучал, что у бабы завсегда несколько дырок есть? — весело утешил соратника атаман, сбрасывая полушубок. — А ну, братушки, шубку с неё скидавайте да за ручки держите. А юбку я уж сам как-нибудь заверну…

…Через пару часов тело было сброшено в овраг — рядом с трупами свёкра и свекрови. Глядя, как Никишка с «поганкой» втаптывают в снег ещё стонущую женщину, атаман подумал, что скоро нужно будет искать другое место. Этот овраг только с виду казался глубоким. Теперь же, за два с половиной месяца «работы», он основательно заполнился. А сойдёт снег, начнётся оттепель, то запах тут будет плохой… Трупного запаха Егорыч за свою жизнь нанюхался вдоволь, но не любил его…

Удоволенные разбойники споро разбирали рухлядь и столовое серебро, раскладывая всё в мешки. Зимний день короток, и надо было поспешать. Да и день прожит удачно — не грех и отметить.

— Эх, а зря цыгана-то отпустили, — загоревал «гриб-поганка». — Сложили бы всё в