Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

— Ладно, хрен с тобой, — смилостивился атаман, отходя от истязуемого. — Кучера отташшишь подальше. И тут чтобы всё прибрано было. Да не забудь — кровь, когда снегом засыпать будешь, утопчи вначале. Она, вишь, кровь-то эта, снега-то в себя много возьмёт.

— Да знаю, знаю, — пробормотал повеселевший Андрюха, ощупывая морду и проверяя зубы. — Не впервой!

Атаман подошёл к телу кучера, матюгнулся: «Вот ведь, бл.., живучий какой!» Потом обратился к провинившемуся:

— А ты, бл.., тоже хорош — не мог с первого разу убить! Мучается ж мужик! Андрюха, подойдя к кучеру, широко размахнулся и ударил. Лезвие вошло косо, и тело только дёрнулось. Неумелый палач кхекнул и размахнулся ещё раз…

— Да что ж ты делаешь-то, бля…на эдакая! — в сердцах заорал атаман на товарища, перехватывая топор. — В рот тя… Уташши в лес да там и добивай, сколько хочешь, дубина стоеросовая. Если ты ему башку прям тут отрубишь, то кровишшу потом до утра не замажешь. Давай, ташши. И не по шее его бей, а прямо в голову! Кат из тебя, как жеребец из мерина…

Перепуганный разбойник схватил тело за ноги и потащил его в лес, оставляя широкий кровавый след. Далеко отнести поленился, поэтому вожак услышал шлёпанье топора по мокрому мясу и поморщился… Ну не может мужик работу справлять… Ладно хоть догадался наломать веток и замести следы.

Раздосадованный Егорыч раздумывал, как же ему наказать дурака: «Выпивки лишить? Всё равно найдёт и нажрётся. Да и после дела обязательно нужно выпить. Иначе можно начать задумываться, а там и совсем спятить. Бить — бесполезно, да и бил уже. Лишить доли от добычи? Вроде бы, и не за что… Мужик-то неплохой, вот только слишком увлекается. Кровь почует — обо всём забывает. Ух, рановато ещё мне на покой. Нельзя товарищей на Андрюху оставлять. И их погубит, и мне вместо прибытка пшик выйдет! Всё самому», — горевал вожак, который уже давненько помышлял отойти от дел и поселиться в какой-нибудь деревеньке.

Его первый атаман — Ефим, ушедший на покой, под бочок к вдовушке, — имел свою долю в добыче за «науку». Правда, кончил «наставник» плохо, но совсем по другой причине…

Убедившись, что «первый товарищ» утащил тело и принялся заметать следы так, как положено, атаман успокоился и пошёл догонять остальных. Прошагав с полверсты, Егорыч свернул на малоприметную тропку, закрытую ветками и срубленными ёлочками. Прошагав ещё с версту, атаман вышел на полянку — почти копию той, где они сидели в засаде. Только эта примыкала не к дороге, а к оврагу, засыпанному снегом.

Разбойнички уже занимались делом. Один старательно стаскивал со старика шинель, а второй — салоп со старухи. Третий молодец цыганистого вида осматривал лошадей. Остальные разбирали возок, освобождая его от всего ценного. Рядом с горой вещей лежала и женщина, которая ещё не пришла в сознание.

— Ну что, братишечки? — бодро-весело спросил атаман, подходя к народу.

— Да всё хорошо, — радостно отозвался «гриб-поганка», который уже успел стянуть с чиновника сапоги, а теперь принялся и за штаны.

— Как кони? — спросил атаман у цыгана.

— Справные кони. На ярмарке хорошие деньги дадут, — отозвался тот, улыбаясь во всю ширь белоснежных зубов. — Только где бы ярмарку-то найти?

— Ну, ром, завёл ты песню, — отмахнулся атаман, привыкший к цыганским замашкам. — Куда в прошлый раз свёл, туда и опять сведи. Только вот продашь ведь за сто рублей, а скажешь — за пятьдесят.

— Да где ж за сто-то? — принялся горячиться цыган. — Да за сто-то и в лучшие годы коней было не продать!

— Ром, — душевно улыбнулся атаман цыгану. — Ты мне тут Лазаря цыганского не пой. А то я не знаю, что ты коней своим же собратьям и свёл? Как хошь, а чтобы по сотенке принёс. И не бумажками, а серебром. Значитца — двести!

— Вай, чавэла, — гортанно завопил цыган. — Ты что, атаман? Кто же мне двести рублей за двух одров даст? Хорошо, если сто пятьдесят. Да и то не серебром, а ассигнациями.

— Ром! — построжел атаман. — Я ведь не пальцем деланный. Знаю, что кони эти все четыреста стоят. А то и пятьсот. По нынешним временам — так и вся тышша будет. А будешь вопить, скажу твоему барону — пусть мне другого рома пришлёт. Думаешь, не пришлёт? Я с твоим бароном уже лет десять знаком…

Цыган перестал спорить. Да и шумел-то он больше по привычке, понимая, что за коней пусть не тыщу, но рублей восемьсот ему свой же брат-цыган отдаст. Особливо по нынешним-то смутным временам, когда лошади опять в цене. А с Егорычем будешь спорить — так он живо барону наябедничает. Цыган оглядел полянку с барахлом, облизнулся, подумав о бабе, но вздохнул и сказал:

— Брат Егорыч, поеду я. Мне бы засветло надо.

— Давай-давай, — одобрил его намерение атаман. — Езжай. За долю свою не боись. Знаешь меня — не зажилю. На неё потом — хош гуляй, хош баб валяй!

— Господа разбойники, — раздался вдруг твёрдый голос чиновника, — вы нас как — сразу убьёте или помолиться дадите?

— Помолиться — так обязательно дадим, — рассудительно сказал «гриб-поганка». — Что мы — нехристи какие? Всенепременно помолиться нужно. А я потом даже и свечку за упокой поставлю, и в церкву пожертвование сделаю.

— Из вашей же одёжи и сделает, — заржал Никитка. — Подштанники твои, старик, рубля два стоят. Вот их и пожертвуем!

— Так убивать-то за что? — зарыдала в голос старуха-чиновница. — Что ж мы плохого-то сделали?

— А убьём мы вас, барыня, — просто и доходчиво объяснил вожак, — исключительно из жалости. Ну куда вы по морозу-то,