Артист (СИ) - Никонов Андрей

Тем не менее мысли уполномоченного витали далеко от религиозных проблем. Он примерял на своём френче место для почётного знака, или что там скромничать, для Красного знамени. Если всё получится так, как обещала гражданка Мария Брумкина, честь и хвала будет ему, Михаилу Плоткину, поймавшему белогвардейских диверсантов и раскрывшему крупный заговор. Из Владикавказа в Ростов в обстановке строжайшей секретности вот-вот должен был отправиться поезд с оружием и ценностями, замаскированный под обычный товарный. Об этом не знали даже в Терском окрсовете и окркоме, да что там, и в окруправлении ГПУ в курсе было всего четыре человека. Или пять, включая сексота Брумкину. Банда бывших офицеров должна была напасть на поезд западнее станции Минеральные Воды, туда к нужному моменту подтянут кавалерийский эскадрон, а внутри, в вагонах, будут сидеть бойцы ОГПУ. Брумкина утверждала, что тайная организация насчитывает почти сорок человек, но на поезд нападёт не больше двух десятков, вооружённых пулемётами и винтовками. Ещё один секретный сотрудник, Василий Брумкин, заменит динамит на путях взрывпакетом, поезд остановится, и тогда всю контру возьмут одним махом, и тех, что соберутся в условленном месте, и тех, которые останутся в городе. Вместе с их главарём Завадским, уполномоченный лично наблюдал за этим подлецом, маскирующимся под ветеринара, и уверился, что тот очень хитёр и опасен.

Конечно, у Плоткина возникали сомнения, никого из штатных сотрудников ОГПУ внедрить в банду не удалось, и приходилось рассчитывать только на слова Мурочки. Но и тут уполномоченный видел только выгоду, если вместо двадцати человек они поймают пять или шесть, он всегда может арестовать и расстрелять Брумкину и её брата, эскадрон так и так отправляется на учения, а охрана поезда ничем не отличается от той, что обычно придаётся ценному грузу. Он докажет всем, что Михаил Плоткин не какой-то там шлимазл, сидящий на своём месте только благодаря личным связям с начальством, но опытный и успешный сотрудник. И обязательно утрёт нос инспектору особого отдела Бушману, а то этот поц слишком много о себе думает.

В комнату заглянула симпатичная синеглазая брюнетка.

— Извините, машинистки нет на месте. Это вы товарищ Бушман?

— Дальше по коридору, — недовольно ответил Плоткин, — там на двери табличка висит, «Особый отдел».

— Спасибо, товарищ, — брюнетка мило улыбнулась и исчезла.

Плоткин помрачнел. Пока что не к нему, а к Бушману шастают вот такие фифы, но дайте срок, ещё несколько дней, и всё наладится.

Кольцова наконец нашла нужный кабинет. Савелий Бушман, интеллигентный мужчина лет тридцати в проволочных очках и военном френче с почётным знаком ВЧК-ГПУ, внимательно изучил её документы, сверил с теми, что пришли из Москвы, и отвёл в специальное отделение. Возле телеграфного аппарата сидели двое сотрудников, они составили шифрограмму и отправили по назначению. Бушман дождался, когда всё будет сделано, расписался в журнале и отвёл Лену в административный подотдел, там приказал оформить временный пропуск. Подпись на пропуск следовало получить у начальника Терского окротдела ОГПУ Израиля Дагина, но тот был в отъезде до середины следующей недели.

— Сам распишусь, — Бушман улыбнулся и чуть покраснел, он картавил, но не по-местечковому, а на взгляд Лены, почти по-французски, — а я ведь вас видел несколько дней назад, вы фотографировали на трубопрокатном, вместе с киногруппой приезжали. Ну да, вот же у вас написано, фотокорреспондент. Отличная профессия, с такой куда угодно можно проникнуть.

— Если вас надо на карточку снять, не стесняйтесь, — Кольцова улыбнулась в ответ, инспектор ей понравился, — мне не трудно.

— Не меня, точнее не меня одного, а с товарищами, — Савелий проводил Лену до выхода, сам отметил пропуск у дежурного. — Штатный фотограф так вспышкой слепит, что мы все на одно лицо.

— Для секретности, наверное.

— Точно для неё, а хочется красивую фотографию. И вот ещё, — он немного замялся, — не знаю, удобно ли, мы ведь почти едва знакомы. У меня есть две контрамарки на воскресенье в местный театр, там «Чайку» дают. Друг отказался, может быть, вы составите мне компанию?

— Конечно, составлю, — сказала женщина. — Я про этот спектакль в Москве много слышала хорошего, его очень хвалили. Между прочим, в пересказе известного писателя Демьяна Кострова.

Свирский поставил бутылку на телеграмму сценариста Кострова, липкое вино очертило круг, и приклеило к стеклянному донышку бумагу. Демьян очень настойчиво интересовался, как проходят съёмки фильма, и главное — когда картина окажется в кинотеатрах. Режиссёр скрипнул зубами, он завидовал Кострову чёрной завистью.

За свой сценарий известный пролетарский писатель получил девятьсот рублей, и получит ещё в полтора раза больше, когда фильм выйдет на экраны кинематографических театров. Сам режиссёр, имел твёрдый гонорар в полторы тысячи плюс по двадцать рублей за съёмочный день. Казалось бы, он по сравнению с Костровым находился в выигрышной ситуации, но только на первый взгляд. На второй, Демьян, кроме сценариев, писал пьесы, которые ставили и московские, и провинциальные театры, и тут уже счёт был совсем другой. От каждого акта сценарист получал по полтора процента от валовых сборов, а таких актов в пьесах у него было по пять, а то и по шесть. С каждого рубля, который театралы приносили в кассу, Костров получал семь, а то и девять копеек, при мысли об этом у Свирского пропадал аппетит. И после всего писатель имел наглость требовать скорейшего окончания картины

Сам Свирский снимал два фильма в год, растягивая каждые съёмки на два месяца, и зарабатывал чуть больше пяти тысяч, с учётом его привычек и потребностей — сущие гроши. Пьесы он не писал, других доходов не имел, считал, что достоен гораздо большего, поэтому и погнался за длинным рублём, поддался посулам Парасюка.

Сейчас у него в кармане оставались последние сорок семь рублей, которых едва хватит, чтобы расплатиться с гостиницей и добраться до Ленинграда. Другие участники кинопроцесса, люди опытные, сразу сообразили, чем пахнет история с пропажей денег, и заграбастали себе кто реквизит, кто оборудование, а оператор, подлец, готовую плёнку и камеры. И ведь кто-то из них рассказал следователю про их со счетоводом делишки, из протокола слов не выкинешь, так что, тут к бабке не ходи, ждёт в Ленинграде Свирского проверяющий из «Совкино» и общая камера в Крестах. Правда, это если Парасюк отыщется, а нет, то и взятки гладки, всё на счетовода спишется.

Режиссёр огляделся, убедившись, что его даже через окно не видно, сполз с дивана, встал на колени. Молитв он, кроме «иже еси на небеси», не помнил, да и в той только первые строчки, поэтому повторил их несколько раз, истово крестясь. От этого занятия его оторвал стук в дверь.

— Минутку, — крикнул Свирский, забираясь обратно на диван и подтягивая загипсованную ногу, — входите.

Створка распахнулась, в номер влетел Гриша Розанов.

— Беда, Арнольд Ильич, — сказал он, пытаясь отдышаться, — у Савельева плёнки украли. Он милицию вызвал, с собакой, но ничего не нашли.

Режиссёр выругался и запустил в помощника бутылкой, молитва в стране Советов не сработала. Из всей съёмочной группы самыми удачливыми оказались четверо — подлец Костров, Охлопков, который вовремя уехал, никудышная актриса Малиновская и её гримёрша Зоя.

Зою вывели в небольшой двор, куда выходили окна, у противоположной двери стоял мужчина с охотничьим ружьём, рядом с ним на земле лежала собака, при виде девушки она зарычала. Зое кинули тряпок, кусок мыла и велели привести себя в порядок. В дворике на дощатом помосте стояла большая бочка с водой, на ней висел ковшик. Никакой ширмы или ограждения не было, бочка отлично просматривалась с любого угла. Девушка в нерешительности остановилась, лезть в воду в одежде не хотелось, а раздеваться она стыдилась. Конвоиру надоело ждать, он выругался по-немецки, и сорвал с Зои сарафан.