Артист (СИ) - Никонов Андрей

— Всё снимай, — приказал мужчина. — Шнель. Быстро. От тебя воняет, как от свиньи.

И навёл на неё пистолет.

Зоя залилась краской, стаскивая нижнее бельё, прикрылась руками и скорее, чтобы никто не успел ничего рассмотреть, залезла в бочку. Но, видимо, рассмотреть успели, потому что охранник с ружьём сунул пальцы в рот и свистнул, а потом показал большой палец. Конвоир взял с пола мыло, бросил его девушке и уселся на скамью неподалёку.

Поначалу Зоя старалась из бочки не высовываться, но та была слишком узкой, пришлось поднять над бортиком руки, прохладная вода словно смывала грязь прошедших двух или трёх дней, девушка намылилась, долго и с наслаждением взбивала пену на волосах, потом окунулась с головой, ей хотелось остаться в это бочке как можно дольше.Но конвоир подошёл и мотнул головой.

— Аллес гемахт, — сказал он, — хватит, вылезай.

Он бросил ей сарафан, Зоя, путаясь в ткани, кое как натянула его на голое мокрое тело. Охранник, когда они проходили мимо, подмигнул ей и шлёпнул по заднице. Девушку проводили в маленькую комнату без окон, на столе лежал её саквояж.

— Приведи себя в порядок, десять минут, — конвоир вышел, закрыв дверь.

Зоя примерно догадывалась, для чего ей приказали вымыться и накраситься, на стене висело мутное зеркало, она хотела разбить его, а потом перерезать себе вены, и даже ударила по нему кулаком, но сильно ушибла руку и расплакалась. Потом села за стол, достала из саквояжа баночки и тюбики, разложила их на столе и тупо на них уставилась. Когда конвоир вернулся, она даже не посмотрела в его сторону.

Её выдернули со стула рывком, мужчина ударил Зою в живот, а когда она согнулась, пытаясь вдохнуть, схватил за волосы, приблизил своё лицо. От него несло чесноком.

— Шайсе. Фюнф минутен, потом изобью до смерти.

Удар подействовал на Зою отрезвляюще, она быстро, как могла, заколола волосы, подвела тушью глаза, губы — помадой, стараясь не перепутать. Когда мужчина вернулся и протянул ей новую одежду, сняла сарафан, надела опять же на голое тело кружевные панталоны и почти прозрачную блузку, сунула ноги в туфли на плоском каблуке.

— Пойдём, — в голосе мужчины звучало удовлетворение.

Он повёл её, а скорее, поволок по коридору и втолкнул в большой зал. За длинным дощатым столом сидели полтора десятка мужчин в белых рубахах, коротких кожаных штанах и жилетах, среди них Зоя заметила Генриха. На столе стояло пиво, лежали колбасы и тушёная капуста. При виде девушки разговоры смолкли, все уставились на грудь, просвечивающую через ткань.

— Неплохой выбор, майн нэфе, — произнёс старик, сидящий во главе стола. — Больно тощая, но сойдёт.

Он был высоким, даже сидя — на полголовы выше большинства других, с кустистыми бровями и серыми колючими глазами. С его мощного носа свисала капля.

— Надеюсь, что она тебя не разочарует, дядя Ганс, — улыбнулся молодой человек. — Эй, ты, давай, покажи, что умеешь.

Зоя стояла, недоумённо глядя на это сборище. Тогда Генрих поднялся, подошёл, сжал ей руку так, что кости заныли, и сказал на ухо:

— Сейчас танцуй, а потом будешь делать то, что тебе говорят. Если дяде не понравится, я тебя свиньям скормлю.

По его тону Зоя поняла, что молодой человек не шутит.

Генрих уселся на место, хлопнул в ладоши, через секунду к нему присоединились другие. Несколько мужчин вместо хлопков стучали в такт кружками, пена в них подпрыгивала и выплёскивалась на стол. Зоя зажмурилась, подняла правую руку вверх и неумело крутанула бёдрами, так, как это делали артистки в иностранных фильмах.

Следователь Можейко протёр глаза кулаками, отчего голова разболелась ещё сильнее. В два часа дня начальнику адмотдела позвонили из Москвы, из наркомвоенмора, чтобы узнать, где находится артистка Малиновская. Звонивший просил шум не поднимать, мол, мало ли что случилось, вот только товарищ Бузин отнёсся к поручению со всей серьёзностью, и отыскал прокурора, а тот спустил всё на Можейко. Следователю предстояло в конце рабочего дня поехать в карьер возле Железноводска, там Малиновская выступала аккурат перед отъездом. Помнится, Травин, любопытный почтовый начальник из Пскова, говорил, будто Малиновскую и Парасюка отвозил в старательский посёлок Генрих Липке. Можейко сделал себе пометку переговорить с этим молодым человеком.

Генрих, по данным милиции, работал в совхозе «Константиновский» учётчиком, был сельским активистом, организовывал митинги и демонстрации с участием молодёжи, а ещё вёл секцию плавания. Возможно, Липке мог знать, куда поехал Парасюк, вот только с Малиновской он навряд ли бы помог — та действительно уехала. Последним местом, где её видели, была железнодорожная станция Минводы, туда уже съездил агент уголовного розыска, опросил кассира и носильщиков, те подтвердили, что Малиновская во вторник в половине одиннадцатого вечера села на поезд «Владикавказ-Москва» вместе со своей помощницей. Поезд как раз отправился в обратный путь, из Москвы во Владикавказ, и находился в районе Ростова, в обед субботы он прибывал в Минеральные воды, предстояло опросить начальника поезда и проводников.

Можейко справился, есть ли свободная машина, из трёх, приписанных к прокуратуре, одна уже третью неделю стояла в гараже и ремонтировалась, а две других были заняты. Он позвонил в милицию, нашёл там извозчика, затем договорился с начальством строительного комбината, что приедет к восьми вечера, однако заранее знал, что дело не выгорит. По телефону ему сказали — артистка имела большой успех, и уехала на автомобиле вместе с Липке, который доставил её на станцию — автомобиль подъехал к зданию вокзала в десять пятнадцать вечера, и уехал в одиннадцать, водитель всё это время менял резину, что и подтвердили как минимум с десяток тамошних кучеров.

Правда, оставался ещё сам автомобиль — механизм заметный, можно сказать, редкий. На весь Пятигорск их было всего несколько десятков, и вот ведь совпадение, один такой пропал после смерти Фёдора Мельника. Могла от Мельника тянуться ниточка к Липке? Следователь не знал. С одной стороны, Липке-старший был человеком работящим, он и ещё два десятка коммунаров трудились, не покладая рук, на животноводческой ферме, снабжая город мясом. А с другой, он, пока народным заседателем работал, таких много повидал, что и происхождения самого что ни на есть правильного были, и законы советские нарушали. Душа, существование которой марксизм отрицал, у человека — потёмки.

Уже выходя на улицу, к пролётке, он подумал, что надо бы вызвать Травина и хорошенько порасспросить, и дёрнулся было вернуться, отдать распоряжение посыльному, но извозчик нетерпеливо взмахнул вожжами, кивнул головой, приглашая занять место в повозке. И Можейко решил, что займётся этим с завтрашнего утра.

Травин сомнениями не мучился — по его мнению, у официального правосудия, в какой бы стране оно не существовало, был большой изъян. Оно, это правосудие, к нарушителям закона было строгим, но более или менее придерживалось правил, а сами нарушители на правила плевать хотели, и следовательно, оказывались в выигрышной ситуации. Сергей отлично понимал, что его возможности несравнимы с теми, которыми обладает государство, и всех убийц, насильников и грабителей он наказать не сможет. Поэтому стоило сосредоточиться на тех, что были в пределах досягаемости, а заодно сделать так, чтобы эти преступники по возможности не навредили ему самому.

Он достал чехол с двустволкой, расстегнул, повертел ружьё в руках, и отложил — огнестрел в условиях, когда непонятно, откуда ждать нападения, мог оказаться помехой, к тому же по улице курортного города с ним не походишь. В боковом отсеке лежали три ножа, один для пояса, второй — на щиколотку, третий, с утяжелённым лезвием — на предплечье. Там же, в кармане, обнаружились кастет и небольшая гирька на шнурке с петлёй на конце. Кистень, или точнее, гасило — отличная штука, быстрая и малозаметная, достаточно зажать грузик в кулаке и сделать резкое движение рукой, чтобы проломить чей-нибудь череп. Из всего этого набора Травин взял только кастет. В туалете Сергей подлил немного воды в подобранную на улице бутылку из-под водки, с серой этикеткой, залепил горлышко куском газеты и аккуратно положил в карман. Для ловли на живца почти всё было готово.