Артист (СИ) - Никонов Андрей

— Но ведь они вас только по фамилии знают, мало ли Завадских ещё? — спросила Лена.

— Да-с, тут вы правы, может оплошность выйти, — вынужденно согласился ветеринар, — об этом я, признаться, как-то не подумал. Но всё же, курьёз.

Он замолчал, что-то обдумывая.

— А эти двое помощников, — уточнил Травин, пользуясь короткой паузой, — кто они?

— Ну одного, точнее, одну, вы знаете, это Мария Ильинична, а второй — её жених.

— Телеграфист Федотов?

— Какой к чёрту телеграфист, Федотов к нам вообще отношения не имеет, жалкая личность, целиком продался большевикам, а ещё дворянин и лётчик военный. Нет, её жених — кавалерийский офицер, ротмистр Василий Львович фон Румпель, он у нас за боевое крыло отвечает, под его началом одиннадцать отлично подготовленных деникинцев, готовых с оружием в руках выступить в любой момент.

— И они тоже в этой тетради?

— Нет, что вы. Я сам про них знаю только понаслышке, чтобы, если вдруг ГПУ меня поймает, ничего не сказать. Это серьёзные люди, они на всё готовы, лишь бы вернуть нашего самодержца на его законный престол и расправиться с большевистской нечистью. Мария Ильинична сказала, вы из Пскова, и связаны с эстонской секретной организацией?

Сергей кивнул.

— Но это тайна, — предупредил он. — Строжайшая.

— Конечно, — расцвёл Завадский, — знаете, нам не хватало размаха, связи с нашими за границей, но теперь, с вашей помощью, мы наладим сообщение. Только надо будет Марию Ильиничну спросить, она занимается всеми повседневными делами, я-то больше по стратегическим мыслям и идеям. Руковожу.

От ветеринара Сергей и Лена вышли только в половине второго, отказавшись от обеда. На дворе всё та же женщина развешивала бельё.

— Где Панкрат? — спросил её Травин.

— Нет его, — через прищепки прогундосила хозяйка, встряхивая простыню, — а кто спрашивает?

— Он знает.

Женщина пригляделась, ойкнула, бросила бельё и заспешила в дом.

— Кто такой Панкрат? — спросила Лена, стоило им отойти.

— Она знает, — ответил Сергей.

Кольцова хмыкнула и переспрашивать не стала. До церкви, где обычно стояли извозчики и изредка ходил трамвай шестого маршрута, они дошли за несколько минут. Им повезло — дребезжащий вагон только высадил пассажиров и набирал новых, желающих оказалось немного, и молодые люди уселись на деревянную скамью, расположенную вдоль хода. Кондуктор, который исполнял обязанности вагоновожатого, взял с них два гривенника, окинул взглядом площадь, звякнул в колокол и направил трамвай к вокзалу. Вагон пронёсся мимо полей к мосту через Подкумок, переехал на другую сторону реки, на Теплосерной свернул налево. На перекрёстке с Советским проспектом, пользуясь тем, что трамвай остановился, пропуская подводы с зерном, секретные агенты ОГПУ спрыгнули с подножки.

— Жрать хочется, — сказал Сергей, — смотри, вон столовая, там шашлык по полтора рубля.

— Жрать, — Кольцова фыркнула, — фи, ваше сиятельство, разве аристократы так говорят.

— С чего это сиятельство?

— Так ведь Травины княжеский род, из Рюриковичей. А то ты не знал?

— Откуда? Мой отец землю пахал и перед сиятельствами разве что шапкой о землю бил.

— Ну-ну, — покачала головой женщина, — о землю бьют не шапкой, а челом. Как там уезд назывался?

— Сальмисский, Выборгской губернии.

— Тогда и вправду жрать. Идём.

Шашлык жарили прямо на тротуаре, пожилой армянин с пышными усами и колоритным брюшком, обтянутым майкой, лениво помахивал газетой над разложенными в ряд шампурами. Молодые люди уселись за столик, парнишка лет двенадцати притащил тарелки с зеленью, овощами, принёс кувшин черноморского вина, кусочки мяса на блюде, рассольный сыр и горячие лепёшки.

— Я же тебе говорила, эта дамочка точно шпионка, — Лена махом выпила стакан вина, обмакнула кусок баранины в кашицу из помидоров с чесноком. — А Завадский, по-моему, какой-то клоун. Если что случится, его посадят, а остальные скажут, что ничего не знали.

— Может быть, они действительно ничего не знают, — Сергей успевал и жевать, и говорить, — какой-то аферой это попахивает, особенно боевая группа из бывших деникинцев. Они отсюда удирали так, что только пятки сверкали, дел здесь таких наворотили — даже если кто остался, его бы местные на вилы подняли. Вот бы эту Мурочку сфотографировать, и в Москве показать, например, Саушкину из угро. У Владимира Матвеевича глаз-алмаз, если эта барышня где-то проскочила по криминальной части, он её узнает.

— Уже, — Кольцова самодовольно улыбнулась, — сделала карточку, и отдала Пузицкому, тот у себя посмотрит. Ну и в вашем МУУРе, наверное, тоже спросит.

— Ты ему телеграфируй.

— Так и сделаю, заодно наш разговор с Завадским перешлю сегодня же. Вот, кстати, фотографии, — Лена достала из сумочки толстый конверт, — отдай Лизе. Ребята хорошо получились.

— Сколько я тебе должен? — Травин достал бумажник.

— Я подумаю, — Кольцова облизнула губы, будто от попавшего на них соуса, хитро посмотрела на молодого человека, — деньгами не отделаешься.

— Червонцы уплочены, но, чтобы не кончали его, пока не выведаем всё, — Панкрат сидел на табурете в обвалочной, — Пашка говорит, гуляет, гнида, где хочет, и не хоронится. Да ещё домой заявился к брательнику, якобы ветеринар ему понадобился, с фифой какой-то. Матрёна-то сперва не разглядела его, так он ей прямо в рожу себя сунул, мол, вот он я. Больно борзый, хочу узнать, с чего бы такое.

Обвалочная занимала каменную одноэтажную пристройку с холодным подвалом поодаль от основных зданий мясокомбината. Свежие туши уходили в цех, а всякий порченый и залежалый товар отбраковывался и шёл сюда. Пятеро обвальщиков отделяли куски с застоявшейся кровью, заветренные и с выростами, ненужную требуху и кости, их отправляли на корм собакам и свиньям, а остальное уходило торговцам дешёвой уличной едой. Отдельно шли кишки, их тут же промывали и замачивали в рассоле. Из пятерых работников трое были родными братьями Пеструхина, а ещё двое — шуринами, так что Панкрат мог говорить не таясь. Старший из братьев, Захар, пятидесяти лет, кряжистый, седой, с изрытым оспой лицом, методично орудовал топором, остальные кромсали части туш ножами и раскладывали готовый товар по тележкам.

— Сделаем, — сказал Захар, вытирая холстом окровавленные руки, — чай не впервой, но двухсот рубликов маловато будет. Ты добавь нам ещё столько же, по-родственному, небось с фрица-то поболее снял. Говорят, больно здоров этот фраер, возни много.

Панкрат поморщился.

— Добавлю, если всё справите, — согласился он.

Глава 21

Глава 21.

До конца рабочего дня оставалось совсем немного, Плоткин аккуратно пробил дыроколом отверстия в стопке бумаг, и нацепил на проволочки в картонную папку. Очередной поп раскаялся в своих молитвах против советской власти, а заодно сдал своих товарищей. С религиозным контингентом работать было сложно, но иногда интересно, бывает, поймаешь такого субчика в рясе, бьёт себя пяткой грудь, мол, ни слова не скажу, стоит надавить, без рукоприкладства почти, силой убеждения, грешки вспомнить, и пожалуйста вам, как на исповеди расскажет, что знает и о чём только догадывается. Вот таких Плоткин любил, с гнильцой, со скелетами по шкафам, считай, готовые стукачи. Правда, гораздо чаще встречались сознательные, причём как те, что заодно с большевиками, но от своих заблуждений культовых отказываться не хотят, так и другие, которые против советской власти. С ними уполномоченный предпочитал не связываться, беседовать бесполезно, к стенке сразу надо ставить, а с высшей мерой социальной справедливости в ГПУ с недавних пор был строгий учёт и контроль. Ничего, и те, и другие никуда не денутся, всех их под корень выведут, потому что в пролетарском государстве места для всяких культов не предусмотрено. Громада православного храма за окном вслед за обитателями ждала своего часа, устроят в нём какой-нибудь клуб или даже зернохранилище. А то и вовсе снесут.