Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров

Заметим: используемое здесь Донном сравнение позволяет ему виртуозно подчеркнуть чистоту невесты, – что особенно важно в контексте скандала, связанного с расторжением ее предыдущего брака.

В следующей строфе, имеющей подзаголовок «Выезд в церковь», вновь не только жених, но и невеста, уподобляются Солнцу:

Now from your Easts you issue forth, and wee,As men, which through a Cipres seeThe rising sun, do thinke it two;Soe, as you goe to Church, doe thinke of you;But that vaile being gone,By the Church rites you are from thenceforth one.

[И вот вы шествуете от пределов, где ваш восход <то есть переходите из утра в день. – А. Н.> , а мы/ Подобны тем, кто сквозь <крону> кипариса смотрит/ На восходящее солнце, принимает его за два;/ видя вас идущими в церковь, видим два солнца;/ Но когда покров поднят,/ Церковным обрядом вы двое стали одним.]

Эта риторика «единого солнца», соединяясь с присутствовавшей выше отсылкой к Платону, позволяет Донну утверждать, что этот брачный союз предопределен от начала времен, и земная Церковь лишь закрепляет то, что уже связано на Небесах. Тем самым «Эпиталама» дает доводы против позиции архиепископа Кентерберийского, не одобрявшего брак леди Фрэнсис с сэром Робертом, и делает «явственной» правоту короля, благословившего брак (заметим, что именно король является главой англиканской церкви):

The Church Triumphant made this match before,And now the Militant doth strive no more.Then, reverend Priest, who Gods Recorder art,Do, from his Dictates…

[Церковь Торжествующая прежде сочетала уже <вас>,/ А теперь против этого не борется более и Церковь Воинствующая./ И преподобный отец, который есть Писец Бога,/ Совершает <обряд> под Его диктовку..]

Символика следующей, седьмой строфы, озаглавленной «Благословение», где новобрачные уподобляются паре лебедей, достаточно прозрачна: лебедь – символ супружеской чистоты и верности. Важно и иное – лебедь связан с водой, а через воду – с Луной, которой астрологи, в частности, приписывали качество «влажности». Начиная с этой строфы огненные, солнечные мотивы в «Эпиталаме» постепенно уступают место мотивам водным, что позволяет ввести (теперь, когда совершен брак!) «классическое» сравнение Невесты с Луной, встречающееся в девятой строфе. Но этому предшествует описание свадебного пира, причем подчеркивается его едва ли не раблезианская избыточность, тоже «аранжированная» водными мотивами, ассоциирующимися с невестой, – благодаря чему изобилие на пиршественном столе становится своеобразной «проекцией» атрибута плодородия, которым наделяется в брачных обрядах невеста:

The tables groane, as though this feastWould, as the flood, destroy all fowle and beast.

And were the doctrine new

That the earth mov'd, this day would make it true;For every part to dance and revel goes.They tread the ayre, and fal not where they rose.Though six hours since the Sunne to bed did part,The masks and banquets will not yet impartA sunset to these weare eyes, a Center to this heart

[Столы ломятся, как будто этот пир,/ Подобно потопу <задался целью> извести всякую птицу и зверя./ И будь <верна> новая астрономическая доктрина/ О том, что земля вертится, этот день послужил бы ее доказательством,/ Ибо все принялись за танцы и веселье./ Они кружились в воздухе, и падали наземь не там, где поднялись./Хотя уже шесть часов, <с тех пор> как солнце отправилось на ложе,/ Маски и пиршества все еще не дают/ Заката этим усталым глазам, которые есть центр <притяжения> этого сердца].

Упоминание здесь «новой астрономии», астрономии Коперника, санкционирует отказ от «солнечного кода», который ранее на протяжении всей «Эпиталамы» распространялся не только на жениха, но и невесту – и в следующей строфе невеста наконец уподобляется Луне:

Know that if Sun and Moon together doeRise in one point, they doe not set so too;Therefore thou maist, fair Bride, to bed depart…

[Знай, если Солнце и Луна вместе/ Встают в одной точке, они не заходят вместе./ Поэтому ты должна, прекрасная Невеста, отправиться в постель…]

Десятая строфа – «Вход жениха к невесте» – занимает особое место в нумерологическом конструкте, выстроенном Донном внутри «Эпиталамы». Как пишет Агриппа Неттесгеймский: «Десятерица, или декада, есть всечисло, число вселенское, завершенное, означающее ход всего сущего: за пределами десятерицы мы можем вести счет не иначе, как повторением <простых чисел>, она же содержит в себе все числа[460]… Число сие есть число, движущееся по кругу, будучи единством,[461] из которого оно берет начало, оно же есть конец, и совершенство всех чисел».[462] Из этого истолкования десятерицы становится понятным, почему именно десятая строфа избрана для кульминации «Эпиталамы», а заключительная, одиннадцатая строфа становится пожеланием «Доброй ночи» новобрачным.

Развитие образов «Эпиталамы» в этой заключительной строфе предопределено астрологическим контекстом. 1 января 1614 г., вскоре после свадьбы, наступает новолуние, т. е. соединение Луны с Солнцем, и на время Луна становится не видна в слепящих солнечных лучах. Для планет подобное положение астрологи называют «сожжением», и хотя по отношению к Луне, являющейся светилом, этот термин в астрологии не употребляется, Донн развертывает здесь целый ряд «огненных» метафор, чтобы подчеркнуть: с заключением брака пятно развода, лежащее на невесте, сгорит в славе нового супружества:[463]

Fire ever doth aspire,And makes all like it selfe, turns all to fire,But ends in ashes, which these cannot doe,For none of these is fuell, but fire too.This is joyes bonfire, then, where loves strong ArtsMake of so noble individual partsOne fire of foure inflaming eyes, and of two loving hearts.

[Пламя, вечно алчущее/ И все превращающее в себя самое, обращая это в огонь,/ Но кончающееся пеплом; этим же <двум> сие не суждено,/ Ибо никто из них не есть топливо, но лишь огонь./ Это костер радости, в котором усилия любви/ Образуют из двух благородных сущностей/ Одно пламя четырех сияющих глаз и двух любящих сердец.]

Выше уже говорилось, что за «Эпиталамой» следует продолжение беседы Идия и Аллофана – тем самым «Эклога» образует у Донна рамочную конструкцию вокруг «брачной песни». Мы уже говорили, что в английской поэзии той поры эклога в первую очередь связывалась с именем Спенсера. Аллюзия на Спенсера нужна Донну еще и для того, чтобы подчеркнуть астрологический код, играющий столь важную роль в его эпиталаме. Дело в том, что «Пастуший календарь» («The Shepeardes Calendar») Спенсера своим названием и структурой недвусмысленно указывал на весьма популярный в Англии астрологический альманах «Календарь пастуха» («The Kalendar of Shepherdes»).[464] Связь эта была декларирована в предисловии Э. К., предварявшем книгу Спенсера: «Что касается основной тенденции и направленности этих эклог, не хотелось бы много о том распространяться: автор сам приложил усилия, чтобы сие пояснить. Очевидно, что в беспокойные годы юности он долго блуждал во всем нам знакомом Лабиринте Любви, и со временем – чтобы утишить и смягчить пламя страсти, и (как свидетельствует он сам) предостеречь юных пастухов… он сочинил XII эклог, каждая из которых соответствует одному из XII месяцев года, и давая им название ПАСТУШИЙ КАЛЕНДАРЬ, он нарекает старым именем новое произведение [здесь – аллюзия на евангельское выражение «вливать новое вино в старые мехи». – А. Н.] ».[465] На параллелизм двух «Календарей» указывали и гравюры, предваряющие каждую эклогу в издании 1579 г., выполненные в манере, близкой к гравюрам в астрологическом альманахе. Более того, важную роль астрологический код играл и в спенсеровской эпиталаме, сочиненной им на собственную свадьбу («Epitalamion», 1595).

У Донна астрологические аллюзии определяют не только композицию, но и саму «аргументацию» эпиталамы, за счет чего поэту удается избежать двусмысленного контекста, порожденного тем фактом, что браку сэра Роберта и леди Фрэнсис предшествовал скандальный развод.

Чапмэну, чья написанная к тому же бракосочетанию «Освобожденная Андромеда» строилась на мифологическом сюжете (ил. 49), обойти этот «камень преткновения» не удалось. Миф о красавице, принесенной царствующим отцом в жертву морскому чудовищу и обретшей чудесное спасение благодаря Персею, в глазах адресатов поэмы – супругов Карр – был далеко не лучшим выбором: чудовище напоминало о первом муже леди Фрэнсис и вызывало у читателя ассоциации, так или иначе бросающие на невесту тень. Донну в своей эпиталаме удалось «стереть», «сжечь» негативные аспекты старого брака, Чапмэн же невольно подчеркнул их.

При этом натурфилософские мотивы, присутствующие в донновской эпиталаме, близки тем, что разрабатывались художниками той эпохи в свадебных портретах, и являются составной частью общих космогонических представлений, бытовавших на заре Нового времени.

Чапмэн преподнес молодоженам мифо-аллегорическую поэму «Andromeda Libertata» («Освобожденная Андромеда»), читатель которой за историей Персея и Андромеды должен был увидеть молодоженов – сэра Роберта и леди Фрэнсис.