Они брали рейхстаг - Максим Сбойчаков

– Вижу: молодец молодцом! А как ноги? Надеюсь, форсированный марш выдержат?

Неустроев утвердительно кивнул головой.

– Чудеса наши хирурги творят, – развел руками полковник. – Поэтому я и заявку на комбата не давал. Верил – вернешься. Рад, рад, что дождался!

Неустроев улыбнулся. Его сейчас все радовало, и прежде всего сам Зинченко. Все такой же. Сердечная доброта уживалась в нем со строгостью и вспыльчивостью. Особенно раздражителен бывал он во время боя. Малейшая оплошность подчиненных вызывает его гнев. Но быстро отходит и зла не помнит. Должно быть, многие командиры бывают такими – трудно ведь сохранять в бою спокойствие… Недаром в Боевом уставе пехоты сказано: бой – высшее испытание моральных и физических качеств воина…

Ему очень хотелось узнать полковые новости, но Зинченко все расспрашивал. Только в конце беседы, заметив нетерпение Неустроева, объяснил:

– Я не говорю о наших делах, потому что скоро начнется инструктаж, там все и узнаешь. Вон там, на клубной площадке, уже собираются офицеры. Давай-ка туда, а я забегу за документами, и сразу же начнем.

На площадке к Неустроеву подбежали командиры рот Куксин и Гусельников. Расцеловались. Подошел пожилой седоволосый капитан и, попросив извинения, четко представился:

– Заместитель командира третьего стрелкового батальона по строевой части капитан Ярунов.

Здороваясь с ним, Неустроев обратил внимание на подтянутый вид капитана, на выправку: «Хорош строевик, сразу видно».

Командир полка открыл совещание.

Оказывается, вся 3-я ударная армия, в состав которой входила и 150-я Идрицкая стрелковая дивизия, а стало быть, и 756-й полк, передислоцировалась из Прибалтики сюда, на Вислу. Здесь, на удалении двадцати – тридцати километров от линии фронта, подразделения будут пополнены. Сколько продлится передышка – неизвестно. Но использовать время нужно как можно лучше для подготовки к будущим боям. Не исключено, что придется форсировать Вислу, вести уличные бои в Варшаве, сокрушать полевые укрепления на территории Польши.

Все бы ничего, да потери большие! Об этом можно судить даже по родному третьему батальону. И хотя комполка заверил, что пополнение скоро придет, горькое чувство не покидает. Разве можно забыть боевых друзей? Лишь в батальоне комбат опять повеселел. Старослужащие солдаты радостно приветствовали его.

До позднего вечера проговорил со своим новым заместителем. Дотошный этот Ярунов. Все расспрашивал, как да где жил, где воевать пришлось. О делах насущных говорил по-хозяйски расчетливо.

– Получим пополнение, такой батальон сколотим – любо-дорого. А пока с наличным составом продолжим занятия. Землянки вот улучшать надо, пусть солдаты хорошенько отдыхают…

«Толковый старикан, – решил Степан. – Еще бы замполита дельного… Говорят, уже назначен, поехал за пополнением. Каким он окажется?»

Понравился комбату и старший лейтенант Гусев, прибывший на должность адъютанта старшего. Сухой, подтянутый. Глаза прищуренные, смелые. На фронте с начала войны. Участвовал в героической обороне Могилева в сорок первом, отступал.

– Все понимали, что отступление еще более трудное дело, чем оборона, – попыхивая трубкой, рассказывал Гусев. – Ведь мы были уже в тылу у врага. Ночью скрытно вышли к берегу Днепра. Ни лодок, ни других средств для переправы. Одна надежда: под покровом темноты пуститься вплавь. Но лучи немецких прожекторов непрерывно шарят по реке и берегам, разрывают тьму. Туда, где падает свет, стреляют вражеские пулеметы и пушки.

Не чудным, а невероятно мрачным и страшным показался мне тогда Днепр: река кипела от разрывов мин и снарядов. Мы не знали, что ждет нас на левом берегу. Ведь там фашисты. Ощущение такое, будто тебя зажали в тиски. И все-таки надо плыть, надо пробиваться к своим. Комдив одним из первых вошел в клокочущую воду, за ним – остальные…

Намокшая одежда отяжелела, сковывала движения, налитые водой сапоги тянули вниз. Нужно снять их, а как? Сделать это в воде совсем не просто, не раз пришлось хлебнуть водицы. Удалось сбросить лишь один сапог, но все равно полегчало. Теперь мешала винтовка, но ее на дно реки, как сапог, не пустишь: переправиться без оружия – все равно что утонуть.

Плясали лучи вражеских прожекторов, и дробь пулеметных очередей раскатывалась по реке. По вспышкам я заметил два станковых пулемета, установленных на взорванном железнодорожном мосту, пролеты которого свисали над рекой… «Удобную позицию выбрали, сволочи, – как по мишеням бьют с высоты».

Тяжелее намокшей одежды было чувство беспомощности. По тебе стреляют, а ты совсем беззащитен, хотя и с винтовкой.

Наконец показались кусты. Берег! И вдруг блеснуло множество вспышек, послышался треск автоматов – фашисты стреляли в упор…

А защитники Могилева все плыли и плыли навстречу огненным струям. И плыли они с одной мыслью – ринуться на врага…

Гусев рассказал о том, как ему пришлось возглавить группу из оставшихся в живых двадцати двух человек, как много дней пришлось вести ее по лесам, отбиваясь от врага.

Пятницкий принес в котелках обед и молча поставил на стол. Неустроев был голоден, но ординарец почему-то медлил – долго искал нож, еще дольше протирал полотенцем ложки…

Знал бы комбат, как тяжело сейчас у ординарца на душе…

А случилось вот что.

Когда Петр ожидал у кухни немного запоздавший обед, подошел незнакомый лейтенант – и сразу к повару с расспросами: как-де с продуктами, вовремя ли поступают? Глаза голубоватые, острые. Едва ли от такого что ускользнет. Пока повар объяснял, лейтенант заметил небольшой котел.

– А это для кого?

– Для командного состава, товарищ лейтенант!

– Сейчас же перелейте в общий котел! Ну-ка, товарищ рядовой, помогите повару, – обратился он к Пятницкому.

Петр растерянно переминался с ноги на ногу. Выручил повар:

– Нельзя, товарищ лейтенант. Приказ комбата имеется.

– Я – замполит батальона. Приказываю перелить!

И глянул сначала на повара, потом на Пятницкого такими колючими глазами, что они молча подошли к котлу и опрокинули его содержимое в походную солдатскую кухню. Петру, правда, показалось, что замполит прав, что так справедливее – он уже слыхал ехидные шуточки солдат на этот счет. Неприятно, конечно, слышать такое, да еще о боевом командире, который осколками да пулями изрешечен. Но ведь каждому рот не заткнешь. Верно, правда, и другое – сейчас кормить комбата надо получше. Из госпиталя только вчера, быстро устает. Солдату житуха, отзанимался – да и на бок, а комбат сидит до полуночи, к завтрашнему дню готовится.

И вот теперь в предчувствии неприятности – кто-кто, а он-то знает вспыльчивый характер комбата! – медленно режет хлеб.

Неустроев взял ложку, зачерпнул. И недоуменно уставился на ординарца.

– Что это?

– Из солдатского котла, товарищ капитан.

– То есть как?

– Приказали.

– Кто приказал? – повысил комбат голос.

Пятницкий молчал, испытывая такое чувство, будто сам в чем-то провинился.

– Кто приказал, спрашиваю?!

В это время вошел тот самый лейтенант и вместо доклада сказал:

– Я приказал, товарищ капитан.

Неустроев встал.

– Кто вы такой, лейтенант? И почему вошли без разрешения?

– Я – ваш замполит. Лейтенант Берест Алексей Прокофьевич.

Лейтенант высокого роста, почти под самый потолок землянки, плечистый. Капитан перед ним – мальчик!

– Очень приятно, – скрывая раздражение, кивнул Неустроев.

Петр затаился в уголке, у телефона. Что-то будет!

– Зачем же усложнять простое дело, товарищ капитан? Если хотите, я лишь проявил заботу об авторитете командного состава батальона. Не больше.

– У вас что, горело? Не могли сначала со мной поговорить? – по-прежнему резко спросил Неустроев. Но чувствовалось, что он уже сбавляет в тоне. – Можно было решить и иным путем! – уже без всякого раздражения, но все еще ворчливо произнес комбат.

– Не мог, товарищ капитан, не мог. Уж такой у меня характер.

Неустроев задумался: «Угловатый замполит попался, но, видать, прямой и твердый. Стычки, наверное, будут…»

Только теперь заметил, что лейтенант стоит.

– Садитесь, в ногах правды нет. Петр Николаевич, неси-ка еще котелок. Обедать будем…

Пятницкий облегченно вздохнул, подошел к столу, снял крышку со своего котелка.

– Ешьте, товарищ лейтенант, из моего, а я у кухни пообедаю.

Он обрадовался, что есть возможность уйти, оставить офицеров наедине, чтобы они начистоту поговорили и ближе познакомились.

Комбат придирчиво разглядывал Береста. О себе тот рассказывал с легким юмором. Воспитанник детских домов. Нет, он не оговорился, именно детских домов: убегал из многих, ловили и вновь устраивали. Так что он – «плод коллективного воспитания».

Служил в Боровичах. Окончил ленинградскую школу связи. Войну начал в Старой Руссе. Командовал взводом зенитной батареи. На Волховском фронте был парторгом отдельной артиллерийской батареи.