Они брали рейхстаг - Максим Сбойчаков

Сестра принесла почту. Оживились раненые, каждый с нетерпением ждет вестей из родного дома. Увидев письмо своего ординарца, Неустроев улыбнулся. Хорошим солдатом оказался Петр Пятницкий – собранным, аккуратным, смелым. А каким встретил его…

Случилось это недавно, когда батальон дрался уже здесь, в Прибалтике. После боя Неустроев направлялся в тылы батальона, когда из кустов прямо на него вышло подобие человека. Даже вздрогнул – то ли от неожиданности, то ли от вида незнакомца. Какое-то привидение стояло перед ним. Глубоко запавшие глаза, провалившиеся щеки, каждая косточка видна… А увидел офицера, сделал шаг вперед, подтянулся – руки по швам, пятки вместе – и слабым голосом четко доложил: «Товарищ капитан! Рядовой Пятницкий бежал из плена».

Непривычно было слышать доклад из уст человека, одетого в истлевшее тряпье узника. Не сразу нашелся, что ответить. Вспомнился рассказ отца о том, как он пытался бежать из немецкой неволи в прошлую войну, как голодал, как ловили его и жестоко били. Что-то подступило к горлу, и комбат по-дружески протянул руку: «Поздравляю тебя, товарищ Пятницкий, с возвращением». И повел к кухне. Потом слушал страшный рассказ о плене.

Пятницкий – молодец. Упорный, выдержанный, видно, не терял веры в победу и шел к ней, презирая смерть. По-солдатски деловито доложил о себе, будто своему командиру, и так, словно всего несколько часов, а не полтора года, томился в концлагерях. Примечательно было и то, что, едва успев поесть, заговорил о службе, стал проситься в батальон.

«Хороший, видно, солдат. Вот только отдых ему нужен».

– Сначала тебе надо окрепнуть, а потом уже в строй… Лицо Пятницкого исказилось, словно от боли.

– Я могу окрепнуть, товарищ капитан, только в бою… – Подумав и, вероятно, посчитав довод недостаточным, продолжил: – Я знаю, вы поймете меня… У вас вон рука ранена, а воюете.

Неустроев промолчал. Он не мог сказать бывшему военнопленному, что в армию не берут первого попавшегося, что требуется проверка. Но это длинная история. Молча всматривался в лицо солдата и убеждался: такому можно верить, ошибки не будет. И зачислил его на все виды довольствия.

Что же пишет Петр? Ага, жестокий бой за Р. Понятно, Р. – это Рига, конечно. Значит, батальон освобождал столицу Латвии… Жалеет, что никого из немецкого лагерного начальства в плен не взяли: «Очень хотелось поглядеть, каковы на расплату эти палачи. Теперь уж их не встретишь, скрылись». В скобках заметил, что хозяйство готовится в дорогу. Но куда? Могут перебросить так далеко, что потом и не сыскать…

2

В сооруженную саперами землянку Петр Пятницкий спускался с удовольствием. Глубокая получилась, просторная! Перекрытие, правда, в два наката, но на деревянных бревнах изрядно земли. Больше и не надо. Немцы – по ту сторону Вислы, а до реки – километров двадцать. Гул орудий доносится совсем глухо. Авиация немецкая даже над дорогами показывается редко, не до леса ей.

В землянке жилье комбата и «кабинет» для совещаний с командирами. Пока в ней поживет заместитель комбата капитан Ярунов. А не сегодня-завтра вернется и сам комбат Неустроев. Получше надо приспособить землянку под жилье. «В госпитале кровати мягкие, надо, чтобы капитан не почувствовал большой перемены». Потому ординарец матрац комбату набил мягкой, высохшей травой, собранной на лесных полянках. На стол, устроенный, так же как и лежаки, из земли, приспособил крышку от снарядного ящика, накрыл ее газетой. Над столом повесил плакат «Родина-мать зовет!», над своим лежаком – «Солдат на привале». Оба плаката ему очень нравятся.

К вечеру подведут телефон. Полный порядок будет!

После боев в Прибалтике тишина польского леса непривычна. Самый раз отдохнуть бы здесь комбату. Петр часто думает о нем. Мало довелось побыть вместе, но есть что вспомнить! Разве забудешь первую встречу, когда Неустроев сразу поверил ему. Не всякий командир решился бы взять в свою часть только что бежавшего из плена солдата, скорее всего, направил бы в особый отдел для проверки. А этот взял. Ничего, что молод, война, видно, научила в людях разбираться. О плене только уж очень определенно сказал: это, мол, известное дело. Наверное, для пущей важности. Откуда ему знать, каково в плену?

Солдату очень хотелось, чтобы комбат узнал, как он, Петр Пятницкий, воевал без него. И не из желания похвастаться. Иногда ему казалось, что в госпитале капитана могли охватить сомнения: а как там Пятницкий, правильный ли он солдат? В письмах Петр о боях писал скупо – не будешь же хвалиться собственными делами! Скорее бы вернулся комбат, сам бы обо всем узнал. Как-то Петр спросил капитана Ярунова: «А что, если комбату отнимут ноги?» «Не пристало ординарцу нюни распускать, – отчитал его тот. – Ординарец в долговечность своего командира должен твердо верить. Понял?»

Суховат капитан Ярунов. Должно быть, годы. Под пятьдесят уже. Правда, когда узнал, что Петр с Брянщины, оживился:

– Я там войну начинал. Ротой командовал. Потом к Воронежу отошли, высоту двести восемьдесят один под Касторной брали. Там ранило. Поправился и опять на Брянский вернулся. Народ у вас, прямо скажу, кремень, сибирякам не уступит.

После обеда Щербина – связной, друг Пятницкого – пошел на почту, а Петр, управившись с делами, присел у порога землянки и задумался. Как там дома, живы ли? С сорок первого оборвалась переписка. Жена не ответила: наверно, эвакуироваться не успела. А потом сам попал в плен.

Запах свежей земли напомнил о полевых работах. На весеннем севе и осеннем подъеме зяби Петр работал прицепщиком. Тракторист гонит, а прицепщик знай за сеялкой или лемехами следи, не зевай. И только под вечер не выдерживал – все чаще украдкой на солнышко косил: медленно оно что-то к закату клонится. Скорей бы! Вечером ведь встреча с Дуняшей…

Щербина, возвращаясь с полевой почты, мысленно обращался к другу: «Ничего, еще чуток потерпи, Петр Николаевич. Несу тебе долгожданную весточку из самого Северца». Пришел и с порога протянул конверт:

– Петр Николаевич, письмо вам! Из дому!

Пятницкий недоверчиво взглянул на треугольник и бросился к Щербине. Дрожащими, непослушными пальцами раскрыл треугольник, и лицо его просветлело.

– Живы, все живы! – закричал радостно. – И Дуняша, и сынок Коленька!

– Ой, Петр Николаевич! Живы! Дуже, дуже рад я за вас!

Первый раз Щербина видел друга в таком возбуждении. Пятницкий быстро ходил по землянке и говорил без умолку:

– Три года сыну-то, а? Бегает. В войну играет. Пушку изображает: «бум, бум!» Ах ты мой родной…

Остановился и долго смотрел на плакат. Кто знает, о чем думал? Может быть, хотел скрыть слезы от друга. А может, в этой женщине с ребенком на руках, олицетворявшей мать-Родину, чудилась ему Дуняша с сыном! Женщина на плакате звала его к возмездию за все страдания народные.

Потом, видно, взял себя в руки, быстро написал домой и побежал на полевую почту.

Видно, уж такой счастливый день выдался сегодня. Только положил письмо на стол, как услышал:

– Ба, земляк!

Оглянулся и увидел рядом высокого, худощавого старшего сержанта. Смотрит с улыбкой, словно знакомый. Маленькие, глубоко запавшие глаза светятся добрыми огоньками.

– Неужели тоже с Брянщины?… Вот встреча! А я письмо от жены получил – три года ничего не знал. Все живы. В Северце живут. Ты не из тех ли мест?

– Нет, я из села Кузнецы, Красногорского района… Лысенко Иван Никифорович. – Пожимая руку, добавил: – Ничего удивительного, что живы твои остались. Это только немцы считали, что Брянщину оккупировали, а фактически много ее районов партизаны держали в своих руках. Как огня нас немцы боялись. «Фашистам не ездить в эшелонах в партизанских районах» – поговорка такая ходила.

Лысенко начал перечислять партизанские районы, и, когда назвал Клетнянский, Петр воскликнул:

– Наш! Небось и из Северца там партизаны были?

– Наверно. Я сам ни в один из отрядов не входил. Партизанским агентом по своему селу был.

Пятницкий спросил, что это такое.

– Да ничего особого. Осторожность только требовалась. Раз из соседнего села в одних подштанниках пришел…

На вопросительный взгляд Пятницкого пояснил, что сам попросил партизан раздеть себя, чтобы отвести подозрение, он указал партизанам, в каких домах складывали теплую одежду, собираемую предателем-старостой для немецкой армии. На другой день партизаны ее забрали.

Петр удивился, что Иван семнадцатого года рождения, а в армии до войны не служил.

– Признавали негодным к службе, – пояснил Лысенко. – А как вернулась Красная Армия, пошел добровольно…

Петр все больше проникался уважением к земляку, который за год с небольшим успел побывать и рядовым стрелком, и пулеметчиком, и разведчиком. Уже четыре ранения получил, осколок в плече сидит. «Да, недаром после госпиталя в старшие сержанты произвели».

– Судя по фамилии, украинец будешь, товарищ старший сержант? – спросил Пятницкий.