Они брали рейхстаг - Максим Сбойчаков

– Ну что ж, самое время.

– Так вот я и говорю, – приободрился сержант, – что в Москве, наверное, уже специальное полотнище приготовили. Ведь водружаться оно будет на самом высоком здании Берлина… Небоскребов, случайно, там нет? – обращаясь ко всем, озабоченно спросил он.

Но никто ответить ему не мог.

– А может, его лучше на воздушном шаре поднять? Ведь сказано: над Берлином, – неуверенно предложил кто-то.

– Ну нет, – возразил начавший разговор. – Шар – он что, дунет ветер – и улетит. На здании надо! Знамя должно быть огромное, метров этак в десять.

– Ну, пошел молоть! Да кто же такое знамя потащит – целый взвод, что ли?

– Очень даже просто. Навернул его вокруг себя, а как на крышу забрался, раскрутился волчком – и закрепляй полотнище…

Смех заглушил последние слова солдата.

Молоденький боец мечтательно заговорил в защиту увлекшегося солдата:

– А что, ребята, может, и впрямь готовится такое знамя! Большое, шелковое, чтоб горело ярким пламенем.

Пожилой солдат, откашлявшись, заметно растягивая слова, высказал предположение:

– А может и так статься – самое простое окажется знамя-то. Как его, шелковое-то, приладишь, какой армии, дивизии или полку вручишь? Разве заранее узнаешь, кто первый в Берлин войдет?

– Все ж интересно, намечается ли какое здание? Не скажете, товарищ лейтенант?

Вначале замполиту рассуждения солдат показались наивными, но, вслушиваясь, уловил он в них одну хорошую черту – взятие германской столицы представлялось им задачей не только реальной, но и совсем близкой.

Значит, вовремя собрание о Знамени Победы задумали провести.

3

О Знамени Победы говорили не только в батальоне Неустроева, а во всех частях дивизии.

Политотдел помогал политработникам подразделений.

Агитатор политотдела капитан Исаак Устинович Матвеев любил бывать в 674-м стрелковом полку. Здесь у него много друзей, и прежде всего замполит полка майор Субботин. Обаятельный человек, в прошлом профработник, он хорошо владеет собой в любой обстановке. В опасный момент появляется на угрожающем участке и его твердое слово, а больше всего личное хладнокровие оказывают удивительно отрезвляющее воздействие на бойцов и командиров. С ним интересно обменяться взглядами по волнующим вопросам.

Субботин встретил капитана радостным возгласом:

– Вот кстати, Исаак Устинович! Я как раз собрался в батальон Давыдова. Проведем политинформацию.

Посмотрел на фуражку агитатора политотдела с красным околышем и улыбнулся. Возит ее капитан в походном чемоданчике и надевает только во время отдыха соединения или в дни подготовки особо важного наступления. Строго говоря, это – нарушение полевой формы. Но командование дивизии, видно, сделало для него исключение. Возможно, потому, что своим видом он создает этакое приподнятое, праздничное настроение.

Не успели отойти, как из штабной землянки вышли комбаты – маленький, худенький Неустроев и статный, розовощекий Давыдов. С виду совсем разные люди, а дружба у них большая, настоящая фронтовая, скрепленная кровью. Их часто можно видеть вместе.

Комбаты приветливо поздоровались с агитатором.

– Вы не к нам? – спросил Неустроев.

– У вас вчера ведь был. А сегодня хочу к бойцам Василия Иннокентьевича попасть.

– Очень хорошо. Идемте! – пригласил Давыдов.

Подтянутый, с белоснежным подворотничком, в начищенных до блеска сапогах, Давыдов довел агитатора до первой роты и пошел дальше. Матвеев заметил, как при встрече с комбатом бойцы, сержанты и офицеры отряхивались, поправляли ремни и шапки – внешний вид самого командира действует сильнее, нежели бесконечные замечания.

Воинов батальона Давыдова всегда узнаешь. И сейчас, оглядывая роту, капитан, как всегда, отметил их опрятность.

Пользуясь солнечной погодой, бойцы расселись на полянке. Когда агитатор заговорил об успехах на фронтах, о том, как героически трудятся советские люди в городе и деревне, глаза у солдат загорелись гордостью. Повел речь о действиях союзников – увидел гнев и усмешки.

– Да, факты разительны. Три года тянули союзники с открытием второго фронта и теперь раскачиваются со скрипом. Красная Армия за июль с тяжелыми боями прошла по Белоруссии шестьсот километров. А союзники, почти не встречая сопротивления, продвинулись за это время всего на пятьдесят километров. Теперь вышли к границам Германии и остановились.

Бойцы расшумелись:

– Привыкли сачковать…

– На чужом горбу выезжают…

– Хрен с ними, и без них управимся…

– На победный пир-то они явятся…

Матвееву нравилось, что слушатели активно участвуют в беседе – для него это был верный признак того, что поднятые вопросы задели их за живое.

В хорошем настроении ушли Матвеев и Субботин из батальона Давыдова.

– Теперь куда, Евгений Сергеевич? – спросил Матвеев.

– Хотел к полковым разведчикам зайти, познакомиться с новым командиром взвода лейтенантом Сорокиным.

– Добро.

– Разведчики – народ острый, любознательный. Когда ни приди, вопросами закидают. Парторгом у них Правоторов. Хорошо подготовлен, следит за политическими событиями, умело ведет работу. Кстати, знает наизусть много стихотворений Блока, Маяковского, Твардовского, читает их товарищам.

В это время в землянке разведвзвода Сорокин слушал рассказ своего помощника Лысенко о последнем ночном поиске, который возглавил отделенный Орешко. Парторг Правоторов и Лысенко тоже ходили с ним.

…Решили незаметно проскользнуть через первую траншею немцев и ворваться в одну из землянок. Задача были сложной, но игра стоила свеч: в траншее возьмешь солдата, в лучшем случае – ефрейтора или унтера, а в землянке можно рассчитывать и на офицера.

Маршрут наметили еще днем. Предупредили пехотинцев о том, откуда начнут движение и куда должны вернуться – разведчики ведь всегда руководствуются правилом: откуда уходил, туда не возвращайся. Это на тот случай, если немцы обнаружат и попытаются перерезать путь при возвращении. И пусть перерезают – разведчики вернутся в другом месте.

До немецкой траншеи ползли вшестером, а впереди, для гарантии, сапер, хотя за пару часов до начала операции проход в минном поле уже был проделан. Орешко с Правоторовым первыми подползли к траншее и благополучно перебрались через нее, за ними проскочил Гриша Булатов. Но Лысенко, едва приблизившись к траншее, тотчас подался назад. Прильнув к земле, он увидел шедшего по траншее немца. Обходчик! Чтобы дать своим войскам отдохнуть, фашисты ночью оставляли в траншеях лишь дежурные огневые точки да обходчиков.

Если немец увидит разведчиков и поднимет тревогу, сорвется все дело. А шаги обходчика все ближе и ближе. Вот он уж напротив, кажется, остановился. Лысенко и дыхание затаил. Нет, пошел дальше, не заподозрил опасности. Разведчик приподнял голову, подтянулся на руках, огляделся. Все нормально. Не мешкая, перескочил на ту сторону. За ним переползли Брюховецкий и Пачковский.

Группе удалось захватить двух «языков» – офицера и солдата. Обратно ползли ромбом, заключив пленных в середину. И когда уже окликнули свои, немецкому солдату удалось вытолкнуть кляп изо рта, и он заорал во весь голос. Лысенко с Правоторовым кинулись к нему, всунули ему в рот новую тряпку, но немцы услышали крик и открыли огонь из пулеметов и минометов. Лысенко ощутил резкий укол в плечо и струйку крови, побежавшую по спине к пояснице. Это было его четвертое ранение.

– Четыре ранения, – выслушав Лысенко, вздохнул Сорокин, – и все за один год. Многовато. Будем надеяться, что больше нас ни пули, ни осколки не тронут.

Вроде бы пошутил, а серые глаза его затуманились. Коротко рассказал о себе. Оказывается, детские годы их сходны. Он на пять лет моложе Лысенко, но за плечами тоже большая трудовая жизнь. Подростком ушел из деревни. Был учеником токаря на Московском авиаремонтном заводе, потом работал на станке самостоятельно.

– Броню, стало быть, имели?

– Имел, как же – авиационный завод. Вырвался на фронт всеми правдами и неправдами. Когда фашисты оказались под Москвой, не мог у станка стоять. К самому горлу злость комом подступила. Мне объясняли важность работы на военном заводе, а я твердил одно: хочу с винтовкой на них идти, на фашистов!

В своем Истринском районе и начал боевой путь. Командовал минометным расчетом, а после курсов – взводом автоматчиков. Участвовал в освобождении Волоколамска, Калинина.

Молча свернул козью ножку, засыпал табаком и, прикурив от зажигалки, закончил:

– А под Ригой могли похоронить… Осколок в темя угодил. Без сознания до самого госпиталя был. Уже потом рассказывали, какую сложную операцию выполнил военный хирург: вынул осколок, не затронув мозг…

Взметнулось пламя коптилки из снарядной гильзы, вокруг которой сгрудились разведчики: в землянку вошли политработники. Поднялся лейтенант в трофейном кожаном пальто и представился Субботину: